Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель Страница 51

В этом кипении страстей лорды не могли устоять. Седьмого мая они приняли Акт о государственном преступлении и передали его на утверждение королю. Карл попросил на размышление один день. Ему было позволено поразмышлять, однако возмущённая толпа, огромная, грозная, окружила Уайт-холл и бесновалась весь день и всю ночь, освещая тьму зажжёнными факелами, что наводило ужас на государя и на стражу. Солдаты в ожидании штурма заваливали входы в дворец мешками, подушками, креслами. В кабинете собрался военный совет. Королева, страшась разоблачения неприглядных поступков, если Страффорд останется жив, умоляла подписать приговор, то рыдала, то угрожала, что немедленно бросит его и вернётся во Францию. На том же настаивали министры. Их поддержали епископы. Король хотел уступить и не мог. В нём была уязвлена гордость, этим приговором унижалось его достоинство. Власть явным образом уплывала из рук. Он растерянно твердил что-то о данном слове, о совести. Один из епископов ответил ему:

— У королей должно быть две совести: одна совесть частная, человеческая, для самого себя, для личных дел, другая совесть — общественная, для его подданных, для государственных дел. И если ваша частная совесть оправдывает графа Страффорда, то ваша общественная совесть обязана его осудить, ведь депутаты и лорды признали его виновным, стало быть, ваша частная совесть может оставаться спокойной.

Сам Страффорд в своём каземате догадывался, что, несмотря на все колебания, заверения, клятвы, монарх утвердит приговор. Истомлённый болезнью, многодневной борьбой и ожиданием смерти, он решил облегчить едва ли не смертельные муки его совести и отправил из стен Тауэра мужественное послание:

«Милорд! После долгой и тяжёлой борьбы я принял решение, единственно приличное в моих обстоятельствах. Любым частным интересом должно жертвовать для счастья вашей священной особы и государства. Умоляю вас принятием этого Акта устранить препятствие к благополучному миру между вами и вашими подданными. Моё согласие, милорд, оправдает вас перед Богом лучше, чем иные, человеческие средства. Никакое действие нельзя назвать несправедливым, если оно относится к тому, кто ему хочет подвергнуться сам. Моя душа, готовая оставить тело, с бесконечной радостью прощает всё и всем. Прошу вас об одном: удостойте моего бедного сына и его трёх сестёр такой же благосклонности, не менее, но и не более, какой будет заслуживать их несчастный отец, смотря по тому, будет ли впоследствии он найден виновным или невинным».

Ещё сутки колебался жалкий король, ублажая свою совесть. Всё-таки государственная совесть, как её назвали епископы, должна была победить. На другой день Карл подписал смертный приговор своему единственному преданному слуге, который одиннадцать лет служил ему верой и правдой, все его злоупотребления и беззакония бесстрашно брал на себя и тем оберегал его от гнева народного, потерял на этой службе здоровье своё и теперь с его согласия терял самую жизнь.

За что?

Не теряя времени даром, король отправил в Тауэр другого верного слугу, Карлтона, государственного секретаря.

Карлтон зачитал ему приговор парламента и сообщил о согласии монарха. Зная своего повелителя как облупленного, Страффорд всё-таки был удивлён. Вместо ответа он поднял руки к небу и произнёс:

— Не питай надежды на князи земные!

Король обещал парламенту объявить о согласии лично, однако не решился прямо взглянуть в глаза подданным, набросал несколько строк и поручил принцу Уэлльскому передать это послание представителям нации, приписав в самом конце:

«Если он должен умереть, то парламент оказал бы ему великую милость, отложив казнь до субботы».

Дважды прочитали в заседании палаты это послание, стремясь проникнуть в тайный смысл этого внезапного, неуместного, во всех отношениях невероятного «если». Означало ли оно то, что король окончательно потерял голову и уже не ведает, что говорит? Или он всё ещё надеялся освободить того, кого только что сам обрёк смерти, и до субботы приготовить побег? Парламентарии так и остались в недоумении, однако решили на всякий случай проявить осторожность и назначили казнь на другое же утро.

Страффорд принял это решение с достоинством. Он попросил только о том, чтобы архиепископ Лод, сидевший поблизости от него, завтра утром встал у окна и своим присутствием укрепил его дух. В день казни из последних сил он сохранял мужество и казался спокойным. Комендант Тауэра, видимо, всё ещё опасаясь побега, предложил ему ехать до места казни в карете, ссылаясь на то, что разъярённый народ может разорвать его на куски. Он отказался, сказав:

— К чему? Я не страшусь смотреть в глаза народа и смерти.

И прибавил, видимо, догадавшись, что беспокоило сердобольного коменданта:

— Будьте спокойны, я не сбегу, а для меня решительно всё равно, умереть от гнева народа или от руки палача.

Он пошёл пешком, за ним — конвой, и по его виду можно было подумать, что всего-навсего офицер идёт впереди своих солдат, чтобы сменить караул. Проходя под окном, у которого действительно стоял Лод, он поднял голову и твёрдым голосом попросил:

— Милорд, вашего благословения и молитв!

Слабодушный архиепископ протянул было руку, чтобы в последний путь проводить его крестным знамением, и тут же повалился без чувств. Страффорд не смутился, не изменился в лице. Он отпустил служителю Бога его грех:

— Прощайте, милорд, пусть защитит вашу невинность Господь!

С тем же спокойствием граф поднялся на эшафот, со всех сторон окружённый любопытным народом. Здесь его ждал брат, несколько самых близких, видимо, бесстрашных друзей и обязанные присутствовать служители церкви. Он на мгновение опустился на колени, но тут же встал и звучным голосом обратился к народу:

— Я желаю этому королевству всех земных благ. Целью моей жизни было счастье отечества. Счастье отечества остаётся моим единственным желанием перед смертью. Но я умоляю каждого, кто слышит мои слова, хорошенько подумать, положа руку на сердце, должно ли начало государственных реформ писать кровавыми буквами? Подумайте об этом, воротясь домой! Дай Бог, чтобы ни одна капля моей крови не пала ни на кого из вас! Я всё же боюсь, что вступили на дурной путь.

Приговорённый снова пал на колени и долго молился, затем простился с друзьями, каждому из них пожав руку, говоря им:

— Я почти всё сказал. Один удар, и моя жена будет вдовой, а мои бедные дети станут сиротами, мои бедные слуги останутся без господина. Господь да будет с вами и со всеми ими! Да благословит Он меня!

Он стал раздеваться, чтобы обнажить шею для топора, продолжая беседовать скорее всего сам с собой, спасаясь от смертного страха:

— Благодаря Господа, смерти я не боюсь. Я снимаю теперь мой колет, как будто снимаю его перед сном.

Он подозвал и простил палача, последнюю молитву прочитал про себя, положил голову на плаху и сам подал знак. Ещё миг — и палач показал народу его мёртвую голову, держа её за волосы. Раздался крик ужаса. Все стали расходиться. Одна часть торжествовала победу справедливости и добра над несправедливостью, злом и насилием, другая была подавлена тем, что увидела. Придя в себя, архиепископ Лод произнёс в философском раздумье:

— Его несчастия зависели оттого, что он возбудил зависть вельмож и служил чересчур слабому королю, который не умел ни сделаться великим, ни удержать величие, когда оно ему было дано.

2

Представители нации на этот раз победили, король был побеждён. Больше того, парламентарии провели закон, следуя которому только они сами могли себя распустить, и Карл дал согласие на него, точно так же, как согласился на казнь Страффорда. Этим законом он был связан по рукам и ногам, но лишь до тех пор, пока парламент сам себя не распустит и депутаты не разъедутся по домам. Тогда вся полнота власти вновь перейдёт к. королю. Что тогда станется со страной? Где гарантии, что монарх не найдёт себе нового Страффорда, ещё более решительного и жестокого, не отменит всех постановлений парламента и злоупотребления и беззакония вновь не обрушатся на страну?

Гарантий не было, никто не решался на эти запросы дать положительного ответа. Все знали, что Карл упрям, жестоко страдает от сознания собственного бессилия, люто ненавидит всех, кто вынуждал его это бессилие проявить, никому этого не простил и готов был мстить всеми доступными средствами за унижения, за нанесённые оскорбления. Не успеет вся полнота власти вернуться, уж он не остановится ни перед чем, и вряд ли кто сомневался, что тогда вожди оппозиции заплатят своими головами за одного Страффорда.

По правде сказать, большинство депутатов были люди посредственные, ординарные. Творческих идей они не имели и не были способны к государственному строительству. Насколько нерешителен и слаб был король, настолько многие из них были трусливы. Возбуждённая толпа возле Вестминстера и Уайт-холла, вооружённая шпагами, ножами и палками, их испугала. Казнь Страффорда представлялась им неизбежной, необходимой всё то время, пока её добивались, и возмутила их души, когда она совершилась. Кое-кто стал роптать и молча отодвигаться от оппозиции в сторону короля. Кое-кто высказывал своё мнение вслух.