Валерий Кормилицын - Держава (том первый) Страница 52

— Что вы тут орёте как бешеные зайцы? Смотрите у меня!

Узнавший у взводного, где взять швейный инструмент, Дубасов уставился на главнокомандующего, придерживая руками кальсоны.

— Чего уставился? — вперил в него грозный взгляд главный воинский начальник.

— Сами сказали: «Смотрите у меня…»

— За глупый солдатский юмор два наряда не в очередь, — для доходчивости поднял два пальца фельдфебель. — Горохово–даско–доска… да что ты будешь делать… Взводный! — сиреной взвыл Соколов, в десятки раз перекрыв недавний визг Гришки Зерендорфа. — Этого, так называемого юнкера, а при внимательном взгляде — натурального козерога, запряжёшь на пару ночей полы в коридоре драить…

— Господин фельдфебель, у него и так горе — пуговица на кальсонах оторвалась, — вступился за друга Рубанов.

— И этого муфлона, тьфу, козерога, тоже, — указал на заступника Соколов. — По три часа после отбоя.

— Вот и исполняй после этого команды, — под смех товарищей развёл руками Дубасов, с трудом успев поймать сползающие кальсоны.

— Нам дали понять, что детство кончилось, и здесь не гимназия, а военное училище, — стал умываться Аким.

Затем, вслед за другими юнкерами прошёл в комнату для чистки, где лежали на скамейках щётки и помазки, а в углу стояло ведро с сапожной смазкой, около которого, поставив ногу на невысокую скамейку, старательно начищал голенища сапог фельдфебель.

Здесь же, унылый Дубасов, примостившись на табурете под неярко горевшей лампой, высунув от усердия кончик языка, мучался с пуговицей, истыкав пальцы иголкой.

— Учитесь, молодёжь, — взяв «гербовку», стал начищать пуговицы мундира удовлетворённый мучениями козерога, фельдфебель. Следом он отполировал бляху. — Луч света в тёмном царстве, — похвалил свою работу. — А у вас что? Сплошное тёмное царство, — опозорил юнкеров. — Господа! Быстрее приводите себя в порядок, и строиться, — нахмурился при слове «господа» и вышел из бытовки.

Не успел Аким одеться, как подбежавший к окну Гороховодатсковский скомандовал:

— Второй взвод, строиться-я.

Первый взвод, опередив второй, уже равнял свои ряды.

Тщательно побритый и наодеколоненный фельдфебель важно прошёлся перед линией юнкеров, и вдруг заорав: «Смирно!» помчался рапортовать ротному:

— Господин капитан, рота на утреннюю поверку построена, — с шиком козырнул начальнику.

— Здравствуйте Соколов, — за руку поздоровался с ним командир. — Здравия желаю господа юнкера, — поприветствовал роту и горестно помотал головой от их ответа. — Позанимайтесь с подразделением, — велел фельдфебелю и отошёл к окну.

Через десяток минут рота ответила на приветствие командира более–менее сносно.

Начался осмотр внешнего вида: мундиров, сапог, пуговиц, ремней и тщательности бритья.

Строго разглядывая юнкеров, ротный шёл вдоль строя, сопровождаемый фельдфебелем, и почти у каждого находил какой–либо недостаток.

— Внимательнее надо смотреть за подчинёнными, — сделал замечание Соколову. — Отставить! — поднял правую руку, прервав его оправдания. — Сегодня наказывать не будем. После молитвы ведите роту в столовую.

Позавтракав, сидя в классе, боролись со сном, попутно изучая устав. Делая ошибки, записывали в тетради, к кому как обращаться и что отвечать.

Затем, чтоб отогнать сон, учились отдавать честь. Гороховодатсковский расставил юнкеров в коридоре, подальше друг от друга после того, как Дубасов, щёлкнув каблуками, резко выбросил правую руку в сторону, и сбил с ног стоявшего рядом Пантюхова. Тот, взбрыкнув ногами, под хохот взвода, грохнулся на пол, сразу победив сон и назубок запомнив, к кому как обращаться.

— Да-а! — покачал стриженой головой портупей–юнкер. — Оказывается, нет воина опаснее бывшего гимназёра.

— Раньше его звали Головорез, — подтвердил Рубанов, скромно умолчав о втором прозвище.

Перекурив и обсудив происшествие, юнкера разобрали винтовки, а фельдфебель в особый журнал переписал их номера и в графе напротив — фамилию владельца.

Потом, после обеда и двухчасового отдыха — уставы, физподготовка, чтоб одолеть послеобеденный сон, и перед ужином, для поднятия аппетита, Соколов, с огромным вдохновением провёл строевые занятия на плацу, пообещав с завтрашнего дня перейти к индивидуальной строевой подготовке.

— Будем оттачивать выправку, господа, — обнадёжил уставших юнкеров.

— Военное училище, господин юнкер Дубасов, оказывается, очень умственное и полезное для юношества заведение, — работая после отбоя шваброй, разглагольствовал Аким.

— Я тоже так думаю, господин юнкер Рубанов. Особенно развивает руки, — поддержал друга Дубасов, отжимая тряпку не в ведро, а себе на колени.

— Р–р–азговорчики, — от скуки прикрикнул на них парикмахер, который был сегодня дежурным по роте, но увидев разъярённое лицо отшвырнувшего тряпку Дубасова, почёл за благо смотаться подальше. — Через час приду, проверю, — чтоб не терять марку старшекурсника, крикнул им на прощание.

— Господин шкурный по роте, тьфу, дежурный по роте, уборку корридора закончили, — приложив два пальца к виску, доложил цирюльнику обстановку Рубанов.

Дубасов молча сопел, с ненавистью глядя то на швабру, то на козерогого папашу.

Отойдя от него, на всякий случай, подальше, дежурный стал вразумлять Акима, который, якобы, оговорился при докладе:

— Во–первых, к пустой голове руку не прикладывают, — загнул один палец, — во–вторых, сказано отработать три часа, — мстительно оглядел козерогов.

— Сказано коридор с лестницей помыть и мы помыли, — возразил Рубанов.

— Ещё спорить будешь с трынчиком, — расхорохорился ротный брадобрей, — плохо помыли, давайте по новой, — вновь исчез в оружейной, и по совместительству умывальной комнате.

Аким с тоской оглядел громадный объём работы, тяжело вздохнул, и приступил к уборке.

«Права была мама, — лёжа на койке, и считая для разнообразия длинный ряд окон, размышлял Аким. — Лучше бы я в студенты пошёл. Жил бы сейчас дома и горя не знал. Целых два года провести здесь, в этой казарме. Умываться ледяной водой. Словно слон в цирке, топать под команду ногами, да при всём этом, напускать на лицо бравый и довольный вид… Я не смогу! Нет! Не выдержу… Но как же Глеб? — заворочался на матрасе. — Ведь он же на два года младше меня, а выдерживает… Выдерживает, потому что — Рубанов. А что же я? Стыдно! Должен выдержать! Выдюжу!».. — дал себе слово и провалился в сон.

И снова: «та–та–та», — выбивал барабан. Снова утренняя брань юнкеров, ледяная вода и простой завтрак, и физподготовка, и уставы, хождение строем на плацу под ненавистный уже барабан. Затем индивидуальная подготовка.

Занимались шагом, так, что бы ступня ноги, идя всё время параллельно земле, выносилась на аршин вперёд. И так не то, что до седьмого, до семнадцатого пота.

Через неделю вставать стало как–то легче, и вода уже не казалась такой ледяной, и канат, по которому обезьянами лазили на физподготовке, не таким длинным, а уставы не такими заумными.

Юнкера стали чаще шутить и улыбаться. Как–то в воскресенье, развеселив Акима и всю роту, в казарме появился скелет — точная копия гимназического, только этот был в лихо заломленной бескозырке, с папиросой в зубах и в форме павлона.

В костлявой руке он держал плакат «Мама, я павлон–отличник».

И хотя в военных училищах была не 5-ти, а 12-ти бальная шкала успеваемости, кадеты и гимназисты младшего курса по привычке называли себя отличниками или двоечниками.

— Привычка — вторая натура, — сделал вывод Гороховодатсковский.

— Намного солиднее, чем свечу втыкать в мослы, — похвалил костлявую немощь Дубасов.

— Господа, меня именуют Николай Малюшин. Кто желает запечатлеться на память — гоните трёшницу и сфотографирую, — предлагал суетившийся возле костлявого отличника, весьма упитанный юнкер старшего курса.

Он широко улыбался и показывал стоявший на треноге фотографический аппарат.

— Какие щёки накачал, — толкнул Дубасова Аким. — Да не скелет, а его друг.

От желающих сняться для истории с мосластым красавцем не было отбоя.

Сфотографировался и Рубанов, обратившись потом к Малюшину:

— Господин юнкер, а можно с вами за трёшницу щёлкнуться? Только плакатик нужен другого содержания, например: «Я и павлон–двоечник».

— Это чтобы за отметки дома не ругали? — сообразил фотограф. — Да ради Бога.

Через десяток минут Аким запечатлелся для родителей, обнимая одной рукой упитанного двоечника, а другой — костлявого отличника.

Потрясённая рота вновь стала сниматься.

Фотографом на этот раз был Дубасов.

За идею Рубанов получил четыре снимка бесплатно, а Дубасов и вовсе заработал тридцатник.

В октябре, в торжественной обстановке, в училище проходила военная присяга.

Как и всякому славному делу на Руси, ей предшествовала большая церковная служба.