Наталья Павлищева - Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом Страница 52

Глядя в огромные, блестевшие слезами глаза княгини, настоятельница вдруг положила руку ей на голову, а надменная Рогнеда прижалась к ней, как маленькая девочка к матери, и зарыдала в голос. Выплакавшись вволю и основательно намочив одеяние настоятельницы, княгиня наконец отерла слезы и снова подняла глаза на Ирину:

— Прости, матушка, мои слезы. — Хлюпая носом, добавила: — Поплакала, и на душе легче стало.

Ирина с улыбкой кивнула:

— Это хорошие слезы, после них душа чище становится. Оставайся пока здесь, решишь насовсем — постриг примешь, а нет — так вернешься к детям.

Рогнеда не возражала. С этого дня началась ее монастырская жизнь. Матушка Ирина сразу объяснила, что никаких поблажек не будет, наравне со всеми есть, пить, спать и, главное, работать. Понятно, что княгиня не умеет многого, что для остальных не новость, например, варить пищу, но сестры приняли ее хорошо, не смеялись, учили, помогали. Впервые Рогнеда была не одна, не над, а рядом со всеми. Гордая, почти надменная княгиня всегда ставила себя выше остальных, просить помощи ей и в голову не приходило, тем более у женщин! Даже в сгоревшем Изяславле, работая наравне с остальными, засучив рукава, она была хозяйкой, то есть на голову выше остальных. А здесь ей помогали, причем, по-доброму, терпеливо и ласково, действительно как сестре. От этого очень часто хотелось плакать, точно все слезы, которые Рогнеде полагались еще с детских лет, долго копились и теперь просились наружу.

Постепенно она привыкла к простой человеческой заботе, взаимной помощи и совсем забыла о том, что она княгиня, хотя и бывшая, а окружающие ее сестры много ниже по происхождению. Осознав это однажды, Рогнеда поразилась самой себе, теперь княжеская власть казалась такой далекой, такой неважной, а жизнь в тереме пустой суетой. Но, главное — она молилась, каждый день истово просила бога о прощении. Невольно услышав одну из ее молитв, настоятельница Ирина ахнула — неужто Рогнеда действительно пришла в монастырь, чтобы отмолить мужнины грехи? Пришло время поговорить и об этом, женщина явно не собиралась возвращаться в мир, твердо решив принять постриг.

— Дочь моя, ты уже четвертый месяц с нами в монастыре. Как тебе живется?

— Хорошо, — улыбнулась Рогнеда.

Настоятельница обратила внимание на то, как светятся глаза княгини, бывшей княгини.

— Привыкла?

— И не мыслю себе другой жизни.

— О чем Бога ежедневно и еженощно молишь?

Рогнеда опустила голову:

— О прощении князя Владимира за вольные и невольные прегрешения.

— Почему о нем, а не о себе? Сама-то не безгрешна…

— Грешна, матушка. Да только мне за князя помолиться прежде нужно. Он сам не сможет!

— Почему же не сможет? Он тоже христианин.

Княгиня мотнула головой:

— Не сможет, его грехи простыми молитвами не отмолишь…

— Хорошо, — вздохнула настоятельница. — А про себя что решила?

— Так я давно решила, еще как сюда пришла, — с надеждой вскинула на нее глаза Рогнеда.

— Постриг примешь? — сурово сдвинула брови Ирина.

— Если можно…

— А если жизнь монашеская тяжелее окажется, чем до сих пор послушническая была?

— Не возропщу, все приму.

— Быть по сему, — твердо произнесла настоятельница.

Жена тяжела, а ему очень хотелось женской ласки. Даже обретя новое христианское имя, норов враз не изменишь. Владимир боролся с собой, смирял мужскую плоть, призывая на помощь душевные силы. Раньше давно бы взял себе женщину, а сейчас терпел.

Глядя на ходившую уточкой Анну, которая носила первого ребенка, Владимир вспоминал Рогнеду. Из всех своих прежних жен он вспоминал только одну, самую горячую и самую непокорную, больше всех державшуюся за него и меньше всех подвластную.

Говорят, что материнство красит любую женщину. Оказалось — не всегда. И без того бесцветная Анна, будучи тяжела, покрылась множеством темно-желтых пятен, у нее редели волосы и выпадали зубы, скоро совсем не останется. Правда, глаза оставались такими же глубокими и лучистыми, глядя в которые забывалось о редких белесых ресницах. И все же князь сравнивал жену с полочанкой. Рогнеда, даже родив шестерых детей, не потеряла ни волоска и каждый раз ходила, гордо неся и свой живот, и свою голову. Но в Анне было то, чего так не хватало Владимиру в Рогнеде — способность уступать, прощать. Тихий голос, тихий говор, тихая стать… В ней удивительно уживались гордость, даже высокомерие порфирородной царевны с готовностью покориться. Рогнеду всегда надо было брать заново, но почему-то именно этого вдруг стало не хватать князю.

И Владимир решил навестить Рогнеду. В монастыре ее звали Анастасией. Подъезжая к скромному монастырскому двору, он размышлял, как выдерживает своенравная Рогнеда строгий устав, как подчиняется жестким правилам?

Богатством убранство монастыря не отличалось. За невысокой, неладно скроенной оградой стояла всего одна постройка. Даже не терем, скорее большая изба. Подслеповатые окошки затянуты бычьим пузырем, на крыше старый тес. Зато наличники и причелины резные, резаны с любовью. Видно, старался человек, душу вкладывал. Небольшое крыльцо тоже украшено резьбой. В трапезной, где его попросили подождать, грубо сколоченные деревянные столы и такие же лавки и скамьи. Из остального только иконы. На окнах чистые опрятные завески, приглядевшись, Владимир понял, что скрывают плохо сделанные окна. Пол старательно выскоблен и натерт глиной. Откуда-то вкусно пахло свежеприготовленной едой. Остальное князь разглядеть не успел, вошла настоятельница монастыря монахиня Ирина.

Выслушав князя, спокойно кивнула:

— Монахиня Анастасия на работах, но велю позвать. Только не сюда, у нас скоро трапеза, а к ней в келью. Пойдем, князь, провожу.

Монастырь был совсем мал, келий оказалось не больше пяти, каждая на двоих. Все располагались тесно в ряд вдоль одной стены прохода, по другой двери всего три. Одна в трапезную, из которой только что вышли, через открытую вторую видно скромное убранство общей комнаты, а третья, наверное, тоже была чьей-то кельей. Может, самой Ирины.

Настоятельница подозвала к себе молодую монахиню, что-то тихо сказала ей и кивнула Владимиру на одну из дверей:

— Вот келья Анастасии. Подожди там, князь, она сейчас придет.

Владимир не знал, что станет говорить бывшей жене, как вообще посмотрит на Рогнеду, потому стоял, даже не разглядывая ничего вокруг. Ждал недолго. Она вошла в келью и чуть склонила голову в знак приветствия:

— Будь здраве, князь…

Владимир обернулся на такой знакомый и одновременно незнакомый голос. Сердце сжало так, что впору садиться, чтоб не упасть. Перед ним стояла Женщина. Рогнеда всегда была красавицей, но сейчас в ней многое изменилось к лучшему. Роскошные золотистые волосы забраны под темный плат, подчеркивающий белизну спокойного лица. От этого линии словно стали чище. Исчезла суетность, разгладилась тревожная складка на переносице, глаза засветились внутренним светом. Темное монашеское одеяние ничуть не портило и не скрывало красоту Рогнеды, напротив, подчеркивало ее. Только теперь броскую красоту земной женщины заменила красота небесная, точно льющаяся изнутри. И глубоким глазам порфирородной византийки Анны было очень далеко до глубины глаз бывшей язычницы Рогнеды! Князь не знал, что сказать, не в силах отвести взор от лица своей бывшей жены. Та спросила сама:

— Как дети? Что Ярослав, Всеволод, Предслава?

Об Изяславе спрашивать не стала, помнила, что князь не любит старшего сына. Могла бы и об остальных не спрашивать, часто получала весточки о них и даже от них. Ярослав умел писать, а Рогнеда, став Анастасией, научилась читать. Владимир пробурчал что-то мало понятное. Прежняя Рогнеда уже бы взвилась, а новая спокойно улыбнулась, повела рукой на лавку, призывая сесть.

Скромная, почти убогая обстановка кельи, казалось, совсем не смущала ее хозяйку. Две узкие лавки для сна, никаких меховых накидок, которые так любила Рогнеда, никакого излишества. Простая лавка для сиденья, в углу иконы. И все, точно не здесь живет женщина, имевшая множество золотых украшений, отменных мехов, массу челяди, всегда готовой услужить…

Рогнеда все также со скромным спокойствием наблюдала за тем, как оглядывается князь, не торопя его. Тому стало чуть стыдно.

— Как ты тут?

— Я? — удивилась Рогнеда хрипоте его голоса. — Как все.

— Я велю, чтоб тебе дали лучшую келью! — он хотел пообещать еще что-то, но не успел, бывшая жена отрицательно покачала головой:

— Зачем? Я не гонюсь за земным благом. Дороже душевное спокойствие. А кельи у всех одинаковые, везде по двое…

И была в ее словах и голосе такая правда, что Владимир понял — никогда ни ему, ни рожденной в христианстве Анне такого не достичь. Все тревоги последних дней отошли куда-то далеко-далеко, все забылось перед этой мудрой и по-прежнему красивой женщиной. Владимир отчетливо осознал, что, потеряв Рогнеду, он потерял самое лучшее в своей жизни. Если бы сейчас можно было просто взять ее руки в свои, прижать к груди, глядеть и глядеть в серые с голубым отливом глаза… Наверное, он многое отдал бы за то, чтобы вернуть эту женщину себе в жены. Шальная мысль только успела мелькнуть в голове князя, а Рогнеда уже на нее ответила: