Дмитрий Барчук - Сибирская трагедия Страница 52

Так вот кто командует Сибирской армией! Он моложе меня лет на восемь.

Вечером в Общественном собрании городским головой был устроен банкет в честь освободителей. Ивана Иннокентьевича пригласили по телефону. А я напросился к нему в спутники. Уж больно мне хотелось из первых уст узнать, что творится в Сибири и России.

Но охранники в зал меня не пустили – как личность, не известную в общественных кругах Иркутска, а потому подозрительную. Вступился Золотов. Он представил меня как секретаря Григория Николаевича Потанина. На меня сразу посмотрели с уважением и даже посадили на видное место, рядом с воинами-освободителями.

За соседним столом кроме градоначальника сидели четверо. Из них я знал только одного – Анатолия Полыхаева. Мое внимание привлек чехословацкий офицер. Тоже молодой, одного с Полыхаевым возраста. У него было вытянутое бледное лицо, похожее на маску. И глаза – почти бесцветные. Если бы не две глубокие, упрямые складки по сторонам большого рта, то он, пожалуй, производил бы впечатление человека невзрачного и незаметного. Но они выдавали в нем волевую личность, а пустые глаза сразу напоминали расслабившегося хищника, чьи узкие зрачки боковым зрением выслеживают добычу. Этот господин мне сразу почему-то напомнил пороховую бочку, готовую взорваться в любой момент.

– Это Гайда[120]. Он главный у чехов, – подсказал мне Иван Иннокентьевич, который уже успел днем побывать на заседании городской думы и познакомиться с представителями новой власти.

– А тот молодой человек в штатском рядом с градоначальником – это Фомин[121], член Учредительного собрания от Енисейской губернии и представитель Сибирского правительства. Его сегодняшнее выступление в думе мне понравилось. Похоже, для демократов уроки большевиков не прошли даром. Они теперь согласны сотрудничать даже с цензовыми элементами, чтобы только не допустить возврата красной чумы.

Неожиданно тот, о ком мы говорили, встал и направился к нашему столу.

– Извините. Вы – Иван Иннокентьевич Золотев? – вежливо спросил он.

– Да, это я. А вы можете не представляться. Я знаю, кто вы такой.

– Тем лучше. Значит, я могу говорить напрямую? – Фомин вопросительно посмотрел в мою сторону.

– Извините, забыл представить. Пётр Афанасьевич Коршунов. Из Томска. В прошлом личный секретарь Муромского и Потанина. Он – свой человек, у меня нет от него секретов.

Я встал и поклонился в знак уважения. Лицо представителя вытянулось.

– Как, самого Муромского? Петра Васильевича? – переспросил он.

– Да. А он что-то натворил? – поинтересовался я.

– Нет. Что вы! Просто недавно министры Сибирского правительства, оказавшиеся в наличии в Западной Сибири, избрали его главой кабинета. Он теперь сибирский премьер-министр.

– А кто еще в этом кабинете? – спросил Иван Иннокентьевич.

– Крутовский, Петров, Петушинский[122] и Шаталов.

– Петушинского я знаю. Он толковый адвокат, – заметил Золотев.

– А я близко знаком с Михаилом Бонифациевичем. Мы учились вместе и даже одно время дружили.

Фомин присел за наш стол.

– Ну понятно – знаменитый потанинский кружок! – с некоторой завистью в голосе произнес он.

Но сразу перешел к делу.

– Вам нужно срочно выезжать в Омск. Вы – министр снабжения, и пора приниматься за государственные дела. 4 июля правительство приняло Декларацию о государственной самостоятельности Сибири и провозгласило образование Сибирской республики.

– Значит, Сибирь теперь будет праздновать свой государственный праздник в один день с американцами? Их День независимости – тоже 4 июля, – обратил я внимание на знаменательное совпадение.

Омский представитель чистосердечно признался:

– Наши министры специально приурочили оглашение декларации к этому дню. Ну что, Иван Иннокентьевич, каково будет ваше решение? Вы же патриот Сибири, неужели откажетесь встать у истоков ее государственности?

Золотов молчал.

– Я должен подумать. И мне нужны гарантии, что я не скатаюсь в Омск зазря.

– Запросите по телеграфу Сибирское правительство, – сказал представитель и, сославшись на дела, откланялся.

Иван Иннокентьевич долго тер пальцами свои гладко выбритые щеки.

– Ну и дела! Что посоветуете, Пётр Афанасьевич?

Я пожал плечами:

– Вам решать.

Он еще какое-то время помолчал, а потом стал размышлять вслух:

– Раз судьба предоставляет мне случай принять участие в антибольшевистской борьбе, то его упускать нельзя. Чувство долга обязывает. Может быть, мое пребывание в Омске усилит умеренное направление политики правительства. Человек я свободный, ни от каких партий не завишу и буду работать так, как подскажет мне моя совесть.

Я мысленно поаплодировал.

– А что, Пётр Афанасьевич, может быть, вы тоже со мной поедете? Вот, даже чехи поняли, что до Праги быстрее добраться, разбив большевиков, чем колесить вокруг земного шара. Тем более сам премьер-министр – ваш давний товарищ. Без работы в Омске не останетесь. А заодно и меня ему представите.

Полина, не раздумывая, вместо незнакомого Харбина выбрала Омск. Правда, по дороге попросила заехать в Томск в гости к Андреевым.

Через три дня пришла правительственная телеграмма:

«Председатель Совета министров просит члена правительства Золотова прибыть в Омск».

Глава 5. На всякого мудреца довольно простоты

Человеческая память избирательна. Во всяком случае моя. Порой в нее въедаются какие-то второстепенные, малозначительные детали, а события, имеющие историческое значение, напротив, забываются, уходят на второй план и по прошествии времени кажутся ничего не значащими эпизодами.

Встречу с Андреевыми в Томске я никогда не забуду! Был уже вечер, когда извозчик со станции подвез нас к утопающему в цветах бревенчатому дому. Солнце садилось за лес и золотило верхушки берез, заливая все вокруг красноватым цветом. У меня защемило сердце, когда я увидел знакомые крыльцо, ворота, калитку, возле которых я встретил Полину в ее очаровательном «коровьем костюме» и снова заговорил.

Домочадцы как раз пили чай в гостиной и, увидев нас, гурьбой высыпали на улицу и принялись обнимать и тискать всех троих. Особенно досталось Петеньке. Молодые тетки рвали его из рук друг у дружки, и каждая стремилась прижать его к себе сильней, покружить или подкинуть повыше на руках. Мальчик был напуган такой бурей страстей и разрыдался. Пришлось Полине взять его на руки и быстрее нести в дом. Толпа женщин, как свита у наследника престола, последовала за ними.

Александр Васильевич помогал заносить чемоданы.

– Я так рад, что вы передумали ехать за границу. Здесь сейчас столько работы, Пётр Афанасьевич! Наконец-то победила настоящая революция. Мы теперь сами начинаем строить свою жизнь. «Сибирская жизнь» снова выходит, и я снова ее редактор, – без остановки говорил хозяин дома.

Он даже внешне помолодел. Его глаза блестели задорно, как у мальчишки. И даже шрамы теперь не портили его лицо.

– Я вообще-то проездом. Завтра уезжаю в Омск. К Муромскому и Золотову. Хочу найти там работу. У меня будет к вам большая просьба – пусть Полина и Петенька, пока я не устроюсь на новом месте, поживут у вас.

– Какие проблемы, дорогой Пётр Афанасьевич! – воскликнул Андреев. – Путь живут, сколько захотят. Ведь Поля для меня как родная дочь, а ваш сын как родной внук. Мой дом – это их дом!

– Спасибо, Александр Васильевич! Я вам очень признателен. Вы меня так выручили! А то, знаете, в незнакомом городе с маленьким ребенком, и неизвестно, где жить…

– Вы все правильно делаете, мой друг. Омск теперь столица. Там принимаются решения, вырабатывается государственная политика, и лучшие умы Сибири обязаны быть там. Даже Григорий Николаевич не усидел дома и тоже на пароходе отправился в Омск. А за семью не беспокойтесь, они будут у нас как у Христа за пазухой. Мы никому их в обиду не дадим.

Нина уступила нам свою комнату. Ее светелка мало изменилась за пять лет. Только вместо революционных листовок и плакатов, которые молодая женщина вывешивала на стенах в знак протеста против царского самодержавия, теперь висело одно бело-зеленое знамя.

Спать мы легли поздно. Полину родственницы долго не отпускали из‑за стола и расспрашивали о наших иркутских мытарствах. Петенька тоже на новом месте заснул не сразу. Мне пришлось перепеть все знакомые колыбельные песни, прежде чем его глазки сомкнулись.

Сам же я в ту ночь не заснул. Вначале ждал Полину, потом мы с ней еще долго разговаривали. И даже когда она залезла ко мне под мышку и мерно задышала, сон не пришел. Прокричали первые петухи. Я тихонько встал, оделся и вышел из дома. Утро встретило меня свежестью и птичьим щебетом. Где-то поблизости мычали коровы, уходящие на пастбище. Наперебой, словно соревнуясь, кто голосистей, заливались петухи. Эти мирные звуки так радовали мое сердце, что я готов был слушать их хоть всю жизнь. На вокзал я пошел пешком напрямую через лес. Промочил ноги на утренней росе, зато насладился пробуждением природы.