Вениамин Колыхалов - Тот самый яр... Страница 52

Ушли в избу.

Вскоре вернулся молчаливый Василий с черепом под мышкой. Октябрина удивилась быстрому протрезвлению соседа.

Кот издал злобное мяуканье.

Фронтовик-снайпер схватился за сердце.

Хозяйка пробку от шампанского швырнула в Губошлёпа:

— Изыди, нечистая сила!.. Свят-свят-свят…

— Чего трухнула, старая? Кость ведь.

Щелкнув для пущей убедительности по черепу, вышел во двор, водрузил на штакетину.

Вернулся с довольной рожей, хотел подсесть к столу.

— Уходи, Васька, от греха подальше!

Негодующая Октябрина не находила себе места.

— Чего я такого сделал?! — Потомственный алкаш таращился на испуганную знакомку, на опешившего гостя. — Хошь знать — я покаялся перед черепом… простил он меня… да, дурак был, кощунствовал, дымокурил в нём… раза два всего… он даже прогореть не успел…

— Уходи, говорю, уходи! — не унималась старушка. — Уноси ноги и череп…

— Хозяюшка, может, простим грешника, — заступился Натан Натаныч. — Трупы топить не стал. Раскаялся.

Вспомнив о благородном поступке Васьки, о напрасной затрещине, Октябрина задумалась, не проронив ни слова.

Священное молчание было истолковано соседом знаком прощения.

Дымок, запрыгнув на колени фронтовика, стал тереться головой о руку, приложенную к сердцу. Догадался убрать её. Обрадованный кот замурлыкал, более энергично заутюжил мордочкой больное место. Высунув от усердия язычок, облизывал тёплую клетчатую рубашку: огонёк языка постепенно испепелял боль.

Наблюдая за священнодействием своего любимца, Октябрина укорила шалопая:

— Чуть до инфаркта человека не довёл…

— Да человек войну прошёл, крови и трупов повидал — на сто яров хватит. Сейчас по фронтовой дозе примем — нервные клетки реставрируем. Сегодня я, Красный Октябрь, человеком стал… точно всю накопленную дурь выжгло. Отвесила мне оплеуху у ворот — благодарствую. Отказался во имя чести от халявной водяры — тоже пойдёт в зачёт непутёвой судьбы…

— Заговорил красно, — удивлённо качнула головой хозяйка. — К чему бы?

— Жизнь наша — копейка, с каким рублём её слить — нам решать.

— Ты, артист, зубы не заговаривай… Зачем череп приволок?

— Хочу с умным человеком, — посмотрел на Воробьёва, — идейку важную обговорить.

— Какую? — Фронтовика всё больше интересовал чудаковатый типик нарымского производства.

— Вот сейчас перетопят всех расстрелянных и сброшенных в яр энкавэдэшниками. А мы череп с дыркой от пули захороним прилюдно и объявим: могила неизвестного зэка… Поклонение будет, память сохраним…

— Баламут ты районного масштаба! — Октябрина сдёрнула цветастый платок, отмахнулась от соседа, как от шершня.

— Да кто тебе позволит изгаляться над черепом? Закоптил его, опозорил дымокуром и собираешься на посмешище выставить.

— Ты не права, Красный Октябрь. В могиле неизвестного солдата тоже косточки безымянные, а Вечный Огонь горит На поклон даже нынешние царедворцы приходят…

— Сравнил тоже.

— Идея твоя, Василий, заслуживает внимания, — поддержал фронтовой снайпер…

— Ну вот! — не дав договорить, возликовал сосед.

— …Задумка хорошая, только если перезахоронить те обвальные трупы. Но власти не позволят. Им надо вышвырнуть из истории позорные страницы, чёрную память.

— Вот мы и напомним…

— Поздно, друг… Паровоз революции промчался мимо всеобщей правды, окутал просторы дымом лжи.

— Ну, вот что, умники! Без вашей фронтовой водочки не обойтись. И мои мысли наперекосяк пошли.

Кот не спрыгивал с колен сердечника, тёрся и тёрся о ноющую грудь.

Губошлёп к столу подлетел мигом. Фронтовик от выпивки отказался.

— Давай, Красный Октябрь, выпьем за помин душ… они сейчас, бедные, над яром вьются, оплакивают горемык.

— Думаешь, прилетят?

— У них транзит вечный…

Глубинная боль отлегла от сердца. Воробьёву не верилось в её дальний уход: где-нибудь да притаилась, выжидает удобный момент.

Захмелевший философ ушёл. Когда вышагивал за порог, Октябрина перекрестила его с глубоким вздохом.

Через минуту, когда остыл след, заметила:

— Земляк честный, добросовестный. И в огороде поможет. И рыбой пойманной поделится… Беда — сезон трезвый недолго длится.

На какие шиши пьёт?

— Самой дивно: заработки — шиш, а рублишки водятся… Воровать?! Ни-ни… Он скорее портки на четушку обменяет… по кражам не мастак. Такой грех за Васькой не водится. Выклянчить у имущих на опохмел может — тут он политик партейный.

От забавного словосочетания гость улыбнулся.

Ходики били по мозгам размеренными ударами.

Часы усердно отчитывались за сумбур сегодняшнего дня.

Катилось бестолковое время, которое для дальнейшей судьбы фронтовика Воробьёва было лишним, незачётным сроком. Волны меланхолии вздымались выше, дыбились до пика отчаянья.

«Почему не свалился под яр вместе с трупами, припудренными хлоркой? Потом в Обь? Один конец, но не беспамятный расчёт самоубийцы, а естественный, подстроенный мудрой природой… Стихийное бедствие… наказание звёзд…».

Пробьёт сердце искра неложной тревоги, опомнится.

«Чего казнишься, солдат? Кто постоянно мутит твою вроде отстоявшуюся совесть? В чём вина твоя, стрелок?.. Да, дырявил головы по приказам НКВД… воля стреноженной была… Знаю: память не примет оправдания. Она полна жути Ярзоны, гильз, из которых вылетала смерть… всплывают потушенные взгляды обречённых, смирение и непогасшая злоба… Не казни меня, мозг, приютивший невзрачную память… Каждая буква из спайки НКВД хлещет по совести, стреляет в сердце… Снайпер, тебя оправдала война, победа…».

Грудь налилась жёсткой болью. Мозг испытывал напряжение.

Отгонял прочь неласковые воспоминания, они с прежней настырностью взламывали запоры воли.

Темь давно подобралась к окнам, тихо владычила не только на улице Железного Феликса.

Хозяйка тихонько пошевеливала в картонной коробке картошку для посадки. Зеленоватые ростки давно проклюнулись, радовали огородницу нарымской настырностью.

Самодовольный котяра уплетал колбасу, урча от усердия и благодати.

— Приятного аппетита, Дымок!

— Ммрр…

Вразумительный толковый ответ понравился фронтовику. Он нежно погладил дорогого врачевателя, пообещал купить завтра свежей докторской. Побрызгав семенную картошку рассеянным изо рта дождиком, Октябрина предостерегла:

— Не перекормите пузана — от мышей отречётся.

— Профессию не забывает?

— Ооо! Когда в настроении и охоте — добычу на крыльце рядком кладёт. У него азарт на мышей спортивный.

От пышной перины тянуло пуховой духотой. Струила стойкое тепло протопленная печь. Поддавала жару топка ходиков.

Гость снова умостился на спину. Тут же Дымок занял привычную оборону над сердцем. По всему выходило — его лечение было рассчитано не на один сеанс. Натан Натаныч полностью уверовал в лекарские способности заядлого мышелова.

Пожелав спокойной ночи, потушив свет, хозяйка ушла в смежную комнату.

Уснул под струйное мурлыканье кота.

Тьма часто предъявляла фронтовику неоспоримый чёрный счёт. Засыпал он, просыпался несговорчивый двойник-подселенец, выводил на подмогу мерзкие сущности: они обливали густой мутью сновидений. Тело невольно вздрагивало… просыпался, включая гремучий счётчик памяти. Подселенец передавал гнусные полномочия нечисти. Они тешились вволюшку.

Пациент не уследил — когда Дымок закончил врачебную вахту. В области сердца — затишье боли. Грудь не подвергалась прострелам.

Откуда выплыл коварный надмогильный кулачище — проследить не удалось. Он вроде просочился со стороны Оби через закрытую форточку. Медленно надвигался к широкой деревянной кровати, осыпая комнату бледным фосфорическим светом.

Гвардеец был тёртым атеистом, не верил подстроенной чертовщине. Даже не удосужился произнести заклинание. Было любопытно видеть сжатый в кулак светящийся сгусток.

Не впервой длилась молчаливая дуэль с упёртым лунным пугалом… Вот оно изготовило из указательного пальца револьверный ствол, целилось довольно метко… ждал появления пули… Вдруг кулак смастерил крупную фигу. Кукиш настырно ввинчивался в пространство комнаты, приближался к изголовью.

«Даже креститься не буду… взглядом убью…».

Кулак не тускнел, не уменьшался. Мертвенный свет окутывал в тайну нереальности.

«Плыви, плыви, гад, — встречу… в окопах, госпиталях не такую нечисть видел…».

Лунная полуплоть разжала пальцы, немного поразминала их, слила в кулак и гневно погрозила.

Угасала с лёгким потрескиванием. Очевидец мог поклясться: ощутил запах грозового электричества.

Случалось и раньше: в мозгу вспыхивали плазмоиды с горошину, пытались покинуть теснину черепа. Может, этой ночью им удалось вылететь, слиться в кулак и устроить представление?