Олег Фурсин - Калигула Страница 52

Тиберия зацепило. Видно это, как же, трет он подбородок рукою, глаза нараспашку.

— Что же важнее собственной смерти, дурак?

— Но как! Не говорил ли я тебе раньше… Не мог же я не сказать, в самом деле?!

— Говорил — не говорил, что ты заладил. Что именно? Мы с тобой много говорили, ты болтун известный, — сердился император.

Фрасилл сделал значительную паузу. Быть бы ему актером, не стань он гадателем. Впрочем, это не просто похожие ремесла, одно часть другого…

— Но ведь наши жизни связаны, государь! Пусть я умру, если не удастся умилостивить владычицу, но ты погибнешь вслед за мною, как пройдет год, день в день!

И Фрасилл устремил свои расширенные зрачки прямо в глаза императору, и плескалось в них нечто этакое…

Может, и промелькнуло недоверие императорское в глазах напротив. Но и мысль о том, что вдруг и правда, тоже была не последней. И возобладала! Тиберий верил в совпадения чисел. Он еще помнил: счастливый для него день смерти Агриппины; день смерти Сеяна, в один день![182]

Потом, Фрасилл указал сроком год; скажи он: «день», император посмеялся бы проницательности астролога и рискнул. Но год? Почему Фрасилл назвал год? Живи целый год в ожидании собственной смерти!

Словом, выжил Фрасилл тогда. Выживет и сейчас.

Приближающемуся к походному шатру неспешным шагом императору предстало траурное лицо гадателя, поникшая его фигура.

— Все нужно поменять, государь, на сегодня, и чем быстрее, тем лучше. Спасение наше в том, чтобы успеть. Если не вернемся назад, то я уж и не знаю…

— Я еду в Рим, город ждет меня. Зачем возвращаться?

Уже напуганный слегка, недоумевающий Тиберий воззрился на Фрасилла удивленно. Ликторы[183]за его спиной загалдели.

— Таковы знамения, — ответствовал Фрасилл важно. — Следуй за мной, государь, ты узнаешь то, что знаю я…

Зрелище, представшее взору Тиберия, расстроило императора донельзя. Его любимец, его красавец-змей! Отвратительные, гадкие муравьи, облепившие тело друга!

— Кто? Кто?! — закричал старик, затопал ногами. Забрызгал слюной…

Ликторы попятились к выходу, роняя фасции. Гадатель только головой покачал в ответ. Повременил, подержал паузу. Озабоченно потрогал лоб, разгладил продольную морщину на нем. Потом сказал императору, у которого дергались губы:

— Некто, пред величием которого мы бессильны. Даже ты, государь…

Император притих, поедал Фрасилла глазами, молчал. Молчал и гадатель.

— Удали всех, прошу, государь, и выслушай, — печально промолвил Фрасилл наконец.

Тиберий бросил короткое «вон!», и ликторы, крнечно, подчинились.

И тут Фрасилл объяснил Тиберию все.

Знамение есть знамение. Нужно только растолковать его… Кто, как не Фрасилл, скажет все, как есть? Кто еще в империи?

Муравьи, это образ. Более всего походит на муравьев кто? Не есть ли это собирательный образ черни?! А змей, это, конечно…

Вот тут Тиберий понял, похолодел от ужаса. Стал бледен. Итак, муравьи — это чернь, блестящий, красивый, большой змей — это Тиберий. И в Риме, куда он стремится попасть, ему предсказаны бунт черни и гибель от рук ее…

Дальше-то все понятно, дальше закрутилось все быстро. Бешенству старика сопротивляться не смог никто. Не встал на дороге у страха.

Это было похоже на бегство. Разбуженный преторианцами Калигула никак не мог поспеть мыслями, а уж действиями!.. Только что не гнали тычками из постели, не посмели, а так-то все перепробовали преторианцы. Всовывая ногу в сапог, споткнулся Калигула на пороге кубикулума, да помянул недобро Манию[184]…

— Да… протянул над его ухом знакомый скрипучий голос. — Змея, и та у старика сдохла. И мы за нею вслед, если только не поумнеем.

Невий Серторий Макрон. Ну, и вот что теперь делать? Бежать доносить Тиберию? Ведь сколько намеков не пропускай мимо ушей, все равно не сделать вид, что не слышишь. Ведь ясно, что слышишь, да молчишь. Вот и донесет Макрон: я при нем такое! А он молчит, таится, значит, есть на уме злое…

Выпрямил плечи Калигула. Прошел мимо преторианского начальника, безо всякого слова в ответ. Пусть Макрон как хочет, думает…

Возможно, Фрасилл радовался изобретенной им сказке, что сберегла от гнева императора, от поисков виновных в гибели Аннуло. Радовался избавлению от опасности император. Спешил снова на Капри, в свою тихую гавань. Но не скажешь этого об остальных. А уж Калигула — от ненависти и злости разрывался. С каждым мгновением удалялась от него Друзилла, которую он не видел бесконечно долго. С каждым мгновением терялся вдали Рим. Гай горько упрекал Венилию[185]. Гай сетовал на Консуса[186], оставившего Тиберия своим попечением.

Но все это не спасало положения. И обманутый в надеждах Гай трясся в повозке, обуреваемый мыслями о смерти Тиберия. Смерти, которую можно и приблизить, раз она не спешит. Приблизить с помощью Невия Сертория Макрона, давно терзающего слух Калигулы соблазнительными намеками.

Меж тем, они достигли Астура[187]. На сей раз остановились на вилле Цицерона, недалеко от устья Стуры. Красивые места. Места слияния рек и моря часто бывают красивы. Но надо учесть и то, что сыровато тут, много испарений. Ветер с моря, влага, весенняя смена погоды, дороги, тревога за жизнь. Много ли надо старику на пороге семьдесят восьмого года?

Продуло Тиберия. Начался кашель, пришла лихорадка. Лекарь Харикл шутил поначалу:

— Ну вот, использовали и меня по назначению. Считаюсь личным лекарем императора, а лечу всех, кто его окружает. Здоровье цезаря в его собственных руках.

Это было не совсем правдой, скорей, полуправдой. Так, чтобы беспокоиться о жизни его, император не болел. Но часто посещала его сыпь на коже, да такая, что в люди не выйдешь. Ходил с лицом, обклеенным травяными пластырями, и кто, если не Харикл, их изготовлял? И ворчал на императора, объедавшегося жирным да острым. Начал Тиберий в последнее время задыхаться при ходьбе. Харикл все чаще брал за руку императора, чтобы послушать биение крови. Все чаще обращался он к императору с почтительной просьбой не пить вина. Это к кому? К тому, кого еще новичком называли в лагерях за безмерную страсть к вину не Тиберием, а «Биберием», не Клавдием, а «Калдием», не Нероном, а «Мероном»![188]

Харикл беспокоился, Харикл лечил, Харикл настаивал. Результатом этого стало то, что император как будто оправился несколько. Тут же подхватился старик, помчался в Цирцей. Не сиделось ему на месте, рвался он домой, на Капри. Утверждал, что только дома и выздоровеет, и никакой лекарь ему не нужен на Капри, лишнее это.

В Цирцее приглашены были император с остальными каприотами на игры легионеров, в их летнем лагере.

Летний лагерь представлял собой небольших размеров крепость, окруженную высокой бревенчатой стеной. По откидному мосту, протянутому через ров, прошли император со свитой в пределы лагеря. Внутри все обустроено просто, собственно, ничего иного и не предполагалось. Сторожевые вышки у стен. Загон для лошадей, псарня. Значительное пространство прямоугольной формы, тщательно разровненное землемерами, даже с насыпным грунтом, место солдатских тренировок. Открытая арена, находящаяся в низине. Вокруг арены двухъярусная скамья, высоко над песком. Императорское место, за неимением других отличий, украсили покрывалами, приподняв несколько над общим уровнем. Что ж, это понятно, лагерь легиона в Цирцее не каждый день принимает таких гостей. Здесь все скромно, и нынешнее счастливое исключение не повод для перемен, во всяком случае, перемен серьезных. Напротив арены, на холме, расположена деревянная крепость, усиленно охраняемая ветеранами, место, где обитают легат, трибуны и префект легиона во время пребывания в лагере. Все остальные строения из дерна и земли, с небольшим вкраплением бревен. Понятно, это места проживания легионеров.

Предполагались игры, обычное развлечение легиона, оно же и учение. И каприотам было продемонстрировано все: упражнения с тренировочным оружием, более тяжелым и громоздким, чем боевое, бег, прыжки, плавание. Все под руководством суровых и безжалостных ветеранов. Они не учли отсутствие терпения у императора, они этим пренебрегли. Отослали легионеров на марш с полной выкладкой, а в конце его еще продемонстрировали на Стуре, катящей воды к морю, способность легиона к форсированию водной преграды…

Тиберий, куда более по нынешним временам требовательный к преторианской гвардии, его охранявшей, чем к легионам, Тиберий, еще с молодости утомленный всем этим донельзя и давно прекративший всякого рода походы, откровенно скучал. Не то Калигула: он, наконец, отвлекся от мыслей о Риме и Друзилле. Он смотрел на действо с огромным удовольствием. Ему хотелось пробежаться с легионерами, он примерял себя самого к каждому прыжку и броску.