Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера Страница 52

Карина упала на колени рядом с Лидией и провела рукой по ее волосам. Вацлав встал и отошел в сторону. Он посмотрел Александре в глаза и начал что-то говорить, и тут она вспомнила, что мгновение назад чуть было не открылась ему. Внезапно эмоции переполнили ее. Она быстро развернулась и вылетела из комнаты, прогромыхала вниз по лестнице, встретилась взглядом с шестью парами глаз у подножия лестницы, увидела, как мгновенно посерело лицо Андреаса. Он резко обернулся и так грубо (хотя, возможно, и не осознавая этого) высвободился из хватки брата Честмира, что тот отлетел в стену, и помчался вверх по лестнице мимо Александры. Александра, натыкаясь на слуг, выскочила на улицу. Когда она оказалась снаружи и на нее напал холод, она задрожала. Она обхватила себя руками. Со всех уцелевших колоколен Вюрцбурга уже долетал перезвон церковных колоколов, объявлявших об окончании сочельника и наступлении Рождества. Все завертелось у нее перед глазами.

Кто-то дернул ее за платье. Это была девочка, дочь одной из служанок.

– Ты ангел? – спросил ребенок.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что говорят, что ты спасла Лидию.

– Нет, не ангел.

– Почему господин так кричал?

– Боялся, что я сделаю Лидии больно.

– И ты сделала ей больно?

Александре показалось, что этот разговор ей снится, но холод, и бой колоколов, и ее собственное жалкое отчаяние сказали ей, что все это реальность.

– Да. Иногда нужно делать больно, если хочешь кого-то вылечить.

– Иначе она бы умерла?

– Да.

– А теперь она больше не умрет?

– Я надеюсь.

– Но ты не знаешь этого.

– Нет.

– Это как с молитвой. Ты не знаешь, слышит ли тебя Господь Бог, но очень сильно надеешься.

– Что?

– Не думаю, что ты ангел. У ангелов есть крылья. У тебя нет крыльев. Ты – ведьма.

Александра попыталась что-то сказать, но не смогла произнести ни слова.

– Здесь когда-то сожгли много ведьм, – продолжала девочка. – Так сказала моя мама.

– Я слышала об этом…

– Мне мама рассказывала, что вроде все говорили, будто ведьмы были злые.

– Так всегда говорят.

– А теперь говорят, что злыми были те, кто сжег ведьм.

– Мир был бы куда проще, если бы добро и зло можно было так легко различить.

– Я думаю, ты добрая ведьма.

Александра невесело фыркнула. Внезапно у нее вырвалось:

– У меня был сын, приблизительно одного возраста с Лидией.

– Где он теперь?

– Он умер.

– Ты надеялась?

– До самого конца, – ответила Александра и почувствовала, что еще немного – и она потеряет сознание.

– Почему ты не спасла его?

– Бог решил, что на небе ему будет лучше, чем на земле.

– Я сделала тебе больно.

– Нет, – солгала Александра и вытерла слезы. – Нет.

– Мама меня уже ищет, наверное. Мне пора идти.

– Иди.

– Сегодня Рождество. Все прощается, – сказала девочка и убежала.

Александра смотрела ей вслед. «Все прощается, – мысленно повторила она. – И всем прощается. Только не мне. Поскольку я себя простить не могу».

10

Она была красавицей с темно-рыжими волосами и мелкими чертами лица; она приехала с родины, она была графиней, ее звали Эбба Спарре, и прошло некоторое время, прежде чем Самуэль вспомнил о том, что королева Кристина, когда она была еще девочкой, а смоландский полк еще не считался позором Швеции, играла с подругой того же возраста, которую звали именно так. Сегодня Эбба Спарре – и эта информация дошла даже до ушей Самуэля – все еще была спутницей королевы, только вот их игры явно потеряли невинность, а лужайкой для них стала кровать в королевской опочивальне. Он смотрел на безупречное лицо Эббы Спарре и чувствовал глубокое удовлетворение оттого, что несчастный ребенок, которым была королева Кристина, овладел сердцем первой красавицы Швеции.

Внезапно лицо женщины, которой он помог бежать, заслонило собой лицо Эббы. Он догадывался, что красота Эббы тоже окажется неподвластна времени, и неожиданно подумал, что любой мужчина, которому позволили бы провести хотя бы полдня в одной комнате с этими женщинами, захотел бы умереть после этого, понимая, что ничего более величественного в своей жизни он уже не увидит.

– Мне очень жаль, что вас заковали, – сказала Эбба. – Это не мой приказ. Но я не хотела еще больше ухудшать ситуацию, отказавшись от оков. Стокгольм далеко, а генерал Кёнигсмарк непредсказуем.

– Приказ отложить казнь пришел из Стокгольма? – хрипло каркнул Самуэль.

Эбба кивнула.

– Ты хочешь услышать то, что я должна сказать, ротмистр Брахе?

– Я больше не офицер, я…

– Может, все-таки послушаешь?

Самуэлю удалось растянуть губы в улыбке.

– Вообще-то я человек занятой, но в виде исключения…

Она улыбнулась в ответ и шагнула к нему. Запахи долгой поездки и ночей, проведенных почти без сна в прокуренных трактирах, на постоялых дворах или перед прогорклой лампой с рыбьим жиром в каюте корабля, ударили ему в нос. Одновременно он уловил слабый аромат ее волос и то, что еще оставалось от духов, которыми она, должно быть, пользовалась. Внезапно он устыдился собственного смрада из смеси пота и страха перед смертью.

– Я знаю, что у тебя нет секретов от твоих людей, ротмистр Брахе, но я бы предпочла сначала обсудить с глазу на глаз то, что хочу тебе предложить.

Самуэль внимательно посмотрел на нее и отвернулся.

– Альфред! Пусть ребята споют песню.

Молчание было настолько коротким, что только человек, прекрасно знающий Альфреда Альфредссона, догадался бы, что он совершенно растерялся.

– Что-нибудь конкретное послушать изволишь, ротмистр? – ехидно спросил он.

Этот вопрос позабавил Самуэля. Даже Альфред, который всегда прилагал максимум усилий для того, чтобы в любой ситуации подчеркнуть уважение к старшему по званию офицеру (и своему лучшему другу), после катастрофического падения их полка стал обращаться к Самуэлю на «ты». То, что он все же обратился к Самуэлю по званию, означало, что он сделал собственные выводы о намерениях Эббы Спарре. «Добрый Альфред, – подумал Самуэль. – Вахмистр, который чего-то стоит, похож на охотничью собаку – все время держит нос по ветру».

– Пусть споют рождественскую песню, вахмистр, – сказал он.

– Вы слышали, парни! – рявкнул Альфред. – In dulci jubilo![39]

Эбба еще на шаг приблизилась к Самуэлю. Пока хор недовольных мужских голосов издевался над песней, исполняя ее кто во что горазд, а комендант и его люди на улице перед домом, без сомнения, задавались вопросом, не сошли ли все преступники разом с ума, Самуэлю поступило предложение, которое должно было снять с него самого и его людей все грехи и восстановить их честь. Это был лучший подарок на Рождество, какой только можно придумать.

То, что все они пойдут на смерть, не имело почти никакого значения.

Часом позже – после того, как Эбба ушла, после того, как комендант снял с них ошейники, и после того, как рейтары молча сели в круг, бросая неуверенные взгляды на своего ротмистра, который устроился один в углу и размышлял, – Альфред Альфредссон призвал все свое мужество и подошел к Самуэлю.

– Должен ли я что-то сообщить ребятам, ротмистр?

Самуэль поднял глаза.

– Если ты еще раз назовешь меня ротмистром, Альфред, то я стану звать тебя капралом.

– Но ведь она называла тебя ротмистром. Все время.

– А я-то думал, ты руководишь хором.

Альфред махнул рукой.

– Смоландский вахмистр может одновременно говорить, слушать песню, колошматить взвод императорских драгун и при этом замечать, не кашлянет ли где блоха.

– Подожди немного.

Альфред посмотрел на Самуэля и сказал:

– Ладно. Ладно.

Уже в третий раз за сочельник, тем временем давно перешедший в утро Рождества, у дверей послышался грохот солдатских сапог, и в помещение ворвался комендант. Самуэль встал. Иначе все так и остались бы сидеть, дожидаясь приказа коменданта.

– Всем встать! – рявкнул Альфред.

Рейтары выполнили команду.

Комендант и его люди притащили несколько корзин. Смоландцы вытаращили глаза, увидев их содержимое: шпаги, кинжалы и даже несколько мушкетов. Между ними, свернутые в кольца, лежали патронташи и кожаные ленты ремней и портупей; слабо поблескивали шпоры. Глаза рейтаров еще сильнее вылезли из орбит, когда за подлизами коменданта в квартиру вошел изящный господин в широкополой шляпе и высоких сапогах; он снял шляпу, встряхнул волосами и оказался Эббой Спарре. По лицу коменданта было прекрасно видно, как сильно он не любит подчиняться приказам женщины, к тому же переодетой мужчиной.

Корзины с грохотом опустили на пол.

– Вот ваши игрушки, паскуды! – крикнул комендант.

Самуэль обменялся взглядами с Эббой. Лицо у нее было будто высечено из камня.

– Что это, комендант? – тихо спросил Самуэль.

Лицо коменданта налилось кровью. Губы шевелились, как у рыбы, выброшенной на берег, его взгляд метался по комнате. Наконец он понял, что ничего другого не остается.