Владимир Аристов - Ключ-город Страница 52

— Они ж в железе, а мы голые!

Подбежал Неклюд Скоба, посадский кожемяка с Пятницкого конца, с разбегу взметнул топор, крякнул, разрубил на долговязом немце железный шишак вместе с черепом.

— Што в железе немцы — ништо! Давай другого!

Второму кнехту Неклюд отсек кисть, третьего положил из пистоли Добрыня Якушкин. Уцелевшие немцы сами сбросились вниз, замешкавшихся жолнеров стенные мужики сбросили рогатинами.

Мутное забрезжило утро. Во рву, в грязи, и под стенами увидели много неприятельских трупов. На запотевших от сырости железных доспехах — запекшаяся кровь.

В полдень к Молоховским воротам подъехал ротмистр поляк, просил не стрелять, пока подберут убитых.

11

Когда приехал в вотчину подьячий с тремя стрельцами, объявил воеводский указ ехать в город, садиться в осаду, князь Морткин стал отнекиваться: «Я ни к полю, ни к осадному сидению не гож. Телом слаб и в голове шум великий». Подьячий в ответ дерзко усмехнулся:

— Добром не поедешь, князь Василий, учиню, как воевода велел: свезу в город за караулом. А там ведаешь, что нетчикам бывает, — тюрьма да батоги.

От злости и обиды Морткин позеленел. Хотел было крикнуть холопов, чтобы выбили воеводского посланца вон, но, вспомнив про стрельцов, стоявших у крыльца, вовремя опомнился. Пришлось, скрепя сердце, закопать в ямы лишнее зерно и, прихватив жену и чад, тащиться в город. Следом на десяти возах холопы и датошные повезли хозяиновы пожитки и кормовой запас. За Днепром уже хозяйничали поляки. В город едва успели вскочить. Дворника в городе на осадном дворе, как делали другие дворяне, князь Василий не держал. Хоромы много лет стояли заколоченными. Пришлось долго топить для изгнания из горниц гнилого духа. У воеводы Морткин опять стал жаловаться на болезнь. Шеин выслушал князя, не моргнув бровью:

— А если телом слаб, дело дам, князь Василий, по силе. Ведать тебе пороховою казной.

Вечером, через день после того как отбили приступ, заглянул к Морткину старый дружок Михайло Сущев. Сущев по приказу воеводы Барятинского вернулся из Вязьмы собрать с уезда недоданных датошных мужиков, да так и остался в Смоленске. Сидели в сумерках у окошка, говорили. Князь Василий жаловался дружку:

— Ехать в осаду не хотел, подьячишка со стрельцами силой выволок. — Наклонился к гостю, заговорил вполголоса. — Речи твои, Михайло, что в вотчине говорил, помню. Короля не оружьем встречать надо, а с крестом да хлебом-солью.

Тот в темноте усмехнулся:

— Мыслили бы так же все бояре и дворяне, не довелось бы нам в осаду садиться, кровь лить. Воевода Михалка Шеин упрям и спесив, даром, что из худородных. Боярство при Бориске Годунове получил. От богородицкого протопопа слышал, говорил Шеин епископу Сергию: некоторые бояре в Москве к Литве клонят и Жигимонтову приходу рады. Ведаю, и в Смоленске такие изменники есть, да пусть только вздумает кто из королевских дружков слово молвить, чтоб сдать город королю, велю тех вершить, не мешкая, на зубцах вешать, какого б роду тот изменник ни был. — Совсем шепотом: — Сговорить бы дворян, какие верные, да детей боярских, да людей их, чтоб на Михалку Шеина встать. Порешим воеводу! И добьем королю челом!

Морткин завозился на лавке. От слов Сущева прошиб холодный пот.

— Страшно! Дворян да детей боярских в городе мало. Посадские же и черные мужики на Литву злы. Глазом не сморгнешь — в куски посекут.

Сущев молчал, должно быть, раздумывал:

— Правда твоя, Василий Федорович! Погодить надо. Посадские мужики, как в осаде оголодают, сговорнее станут.

Вошел холоп, поставил на стол свечу в шандале. Сущев подождал, пока слуга ушел.

— Ондрея Дедевшина помнишь ли, что со мною в вотчину заезжал?

— Как не помнить.

— Ондрея воевода в Белый услал со стрельцами. Не чаю, чтобы Ондрей в Белом долго высидел, переметнется к королю. Крыштоф Людоговский, что в Смоленске жил, когда город ставили, Ондрею дружок. В Москве у расстриги тоже Крыштоф в чести был. А из Москвы, когда литву черные люди били, обрядившись бабой, ушел. Ондрей говаривал, что Крыштоф не то у пана Сапеги, у самого короля в чести. Разумеешь?

— Разумею.

— Ондрей Крыштофу дружок. Доведется сыну Жигимонтову Владиславу, как из бояр кое-какие замышляют, на Москве царем сесть, будет кому и за нас слово замолвить. Слыхал, что Крыштоф с панами под стены подъезжал. — Тронул хозяина за локоть. — Крыштоф тот, сдается мне, не купец, а королев лазутчик.

— То не наше дело. Всяк по-своему служит. Иной — саблей, а иной — головой.

Сущев просидел у Морткина до поздней ночи. Когда шлепал по лужам ко двору, над башнями стояла желтая луна. В избах и хоромах — ни огонька. На пряслах перекликались караульные:

— Погля-я-дывай!

— Гля-я-дим!

Дворянин со злостью подумал: «Гляди не гляди, а не поклонится воевода Шеин королю, добудут паны город саблями. Куда посадским да черным мужикам против королевской рати устоять».

12

В половине ноября пал первый снег. Мужики и посадская мелкота из выжженных посадов кинулись копать землянки и ставить на скорую руку шалаши. До этого ютились кое-как. Кто побогаче, жили во дворах у стрельцов, попов и причетников. Хозяева брали с постояльцев цены неслыханные — восемь денег, а то и два алтына в неделю. На осадных дворах тоже жили в тесноте. Шеин велел пересчитать всех съехавшихся в город. Когда подьячие подсчитали, воевода только покачал головой. На каждого ратного человека пришлось по десяти едоков — женок и малолеток.

С шанцев каждый день били из пушек. К ядрам в городе привыкли. Привыкли и к сполошному колоколу, поднимавшему ратных, едва королевские войска пытались подступать к стенам. На прясла натаскали камней и сухого песка. Венграм, после жаркой пальбы полезшим было на стены, песком засыпали глаза. Многим проломили камнями головы.

Королевский инженер Шембек и минер итальянец Раниери из войска Людовика Вайера, брата пуцкого старосты, вели под стены подкопы. В подкопы закладывали железные бочки с порохом. Взрывом подорвали Пятницкие ворота. Кинувшегося к воротам с рейтарами рыцаря Новодворского прогнали мужики-самопальники. Ворота осажденные заложили кирпичом и засыпали землей. Королевские минеры взорвали еще две мины и тоже впустую.

Вечером того дня, когда взорвали последнюю мину, Сигизмунд велел позвать Шембека. Упрекал инженера в медлительности.

Француз стоял перед королем, желтолицый, постаревший в несколько недель, бритые щеки отвисли, под кафтаном углами проступали худые плечи. Прижимая к груди руку, убеждал:

— Ваше величество, минное дело весьма сложное и трудное искусство. Медленность в сем деле искупается последующими результатами. Мы взорвем на воздух башни, и нашим храбрым солдатам останется только окончательно истребить ошеломленного страхом неприятеля. Мы будем иметь безусловный успех. Осажденным русским варварам неизвестно минное искусство и они не могут противопоставить контрмин, что только и может воспрепятствовать нашему успеху. Но я умоляю ваше величество не торопиться. Фундамент городских стен находится слишком глубоко, и нашим людям надо много копать, чтобы подвести галерею, а это требует времени.

Через день, после того как поляки подорвали Пятницкие ворота, Михайло Лисица прямо с ночного караула пошел в съезжую. Старший подьячий долго препирался: «Всякий мужик к воеводе полезет, боярину дело делать некогда станет».

Шеин, услышав из воеводской каморы спор, крикнул, чтобы Лисицу впустили. Воевода сидел на лавке, перед боярином стояли посадские старосты Огопьянов и Горбачев. Поглядывая то на одного, то на другого воспаленными от бессонных ночей глазами, воевода говорил:

— Бирючам велите на торгу и перекрестках кликать, чтобы всякие люди с огнем вечером сидели с великим бережением. И с лучинами по дворам и по улицам не ходили, а буде чьим небрежением учинится пожар, быть тому казненным смертью… — К Михайле: — Какого ради дела пришел?

— Укажи, боярин-воевода, встречные подкопы против литвы копать.

Шеин усмехнулся, подмигнул старостам:

— Чуете? Черный мужик боярина учить пришел. (Старосты гмыкнули в бороды).

У воеводы на высоком лбу вспухли складки:

— Были бы умельцы, без твоего научения давно б подкопы копали.

Михайло переступил с ноги на ногу.

— Когда мастер Федор Савельич стены ставил, мне довелось тайники копать. Дозволь, боярин-воевода, сколько мочно Руси послужить.

Воевода вонзился глазами в Михайлино лицо. Поднялся, прошелся по горнице, подошел, хлопнул Лисицу по плечу (дюжий Михайло качнулся):

— По имени как зовешься?

— Михалко Лисица!

— Если не хвастаясь молвишь, доброе дело сделаешь. Мужиков и чего надо для подкопного дела укажу дать сколько потребно.