Эрик Хелм - Критская Телица Страница 52

Царица, не в пример большинству женщин, весьма спокойно взиравшая на крыс, мышей, и лягушек, испытывала почти неодолимый ужас перед осами, пчелами, шмелями и, в особенности, зловещими, тигрово-полосатыми шершнями. Да и пауков отнюдь не жаловала.

— Бата! — закричала Арсиноя, прядая в угол широкой постели, сжимаясь в комок и расширяя зрачки, — сделай что-нибудь! Убей! Выгони!

Взывать к отважному пирату дважды было незачем.

Эврибат спрыгнул с ложа, опять выдернул меч и погнался за непрошеным гостем, пытаясь ударить клинком плашмя.

Шмель возмущенно загудел и начал метаться куда проворнее, чем на первых порах. Он почуял неладное, принялся выписывать в воздухе неуловимо быстрые коленца, петли, повороты. Несколько раз маленькое разволновавшееся страшилище пролетело в опасной близости от перепуганной государыни, заставляя Арсиною испускать вопли отнюдь не царственного свойства.

— Гони! — взвыла повелительница, заслоняясь подушкой.

Теперь это было куда легче попросить, нежели исполнить. Размахивать бронзовым лезвием прямо над головой белокожей прелестницы Эврибат не решался даже в пылу погони. Колотить же шмеля чем-либо иным наследнику просто не приходило на ум.

— Кыш, мерзость! — закричала не помнившая себя Арсиноя.

Августейшее повеление, разумеется, осталось для насекомого совершенно и всецело невразумительным, но то ли слух у шмелей достаточно тонок (понятия не имею; проводите необходимые разыскания самостоятельно); то ли крылатому визитеру захотелось опять выбраться на вольный воздух из прохладного чертога, где обитали столь нелюбезные и нерадушные хозяева; то ли мохнач почел за благо не рисковать своей маленькой шмелиной жизнью перед лицом явно превосходящего силой противника — но гудение внезапно стихло и растаяло за окном.

Шмель исчез.

Со вздохом невыразимого облегчения Арсиноя опрокинулась на тончайшее виссонное покрывало, закрыла глаза и замерла не шевелясь.

Небольшая горячая ладонь покрыла ее левую грудь, осторожно ухватила и стиснула нежный сосок.

— Бата, не надо, не смей, — протянула царица, не размыкая век. — Этого нельзя делать...

Арсиноя продолжала дышать часто и прерывисто, еще не вполне опомнившись от пережитого испуга. Но глаза все же пришлось раскрыть, ибо дерзновенный отрок не только не внял справедливому возражению, но и решительно улегся на царицу, сжимая ее в крепких, весьма настойчивых объятиях.

— Не смей, — прошептала Арсиноя, уже понимая неотвратимость совершающегося. — Так никто не делает! Позор и стыд!

Но окончательно возбудившегося Эврибата сдержать было едва ли намного легче, нежели воспламенившегося страстью священного Аписа.

— Я неустрашимый пират, — пропыхтел мальчишка, ловя губы царицы жаждущими устами — Я отбил тебя у летучего чудовища и властен распоряжаться прекрасной пленницей!

Руки разнузданного «морского разбойника» жадно и лихорадочно блуждали по телу Арсинои, тискали ей груди, гладили и сжимали упругие ляжки. Эврибат умудрился так ловко насесть на свою не в меру кокетливую и пылкую родительницу, что с ходу очутился меж полураспахнутых ног, и вывернуться Арсиное уже не удавалось.

— Бата, постой, Бата, погоди же один миг! — взмолилась венценосная критянка, извиваясь и готовясь при необходимости укусить зарвавшегося юнца. — Один миг...

Не отпуская восхитительной добычи, неукротимый разбойник все-таки приостановил наскок и прислушался.

— Ты хочешь сотворить недопустимое, начисто запретное, — прошептала ему прямо в ухо Арсиноя. — И покоряться тебе я не должна, понимаешь? Не должна!

Царица предусмотрительно сопроводила выговор очаровательной улыбкой и легким поцелуем в щеку.

— Но, полагаю, — продолжила она, разглядывая недовольную физиономию отпрыска, — полагаю, что если безжалостный пират понудит прекрасную пленницу отдаться, то как ни сопротивляйся бедняжка, а деваться некуда...

Эврибат хихикнул.

— Свяжи мне руки, дурень! — игриво шепнула Арсиноя. — Тогда, по крайности, буду знать, что уступила поневоле, и провинность не столь велика...

Уговаривать мальчишку не пришлось. Он выдернул из ножен меча узкий кожаный ремешок, на удивление ловко и сноровисто охватил запястья царицы скользящей петлей, обмотал еще несколько раз и притянул к резному изголовью.

— Теперь, — сказала Арсиноя, приопуская веки и размыкая ставшие неожиданно мягкими и теплыми губы, — я вынуждена подчиниться неизбежному...

И широко, беззастенчиво разметалась, приемля истинно сатировский натиск полнокровного, переполняемого бурлящими жизненными соками подростка.

* * *

Гипокаусты Кидонского дворца были просторнее, чем полагалось обычно, ибо исполинское здание возводилось на протяжении веков, и первоначально принятые размеры отопительных труб, образованных плотной каменной кладкой, остались неизменными даже во времена, когда расчетливые мастера довольствовались меньшими трудами и более узкими ходами.

Но даже в относительно широких, имевших четырехугольное сечение кидонских гипокаустах долговязому Эпею доводилось нелегко. Умелец продвигался ползком, стараясь дышать через нос: жирная, мохнатая, годами накапливавшаяся по трубам сажа осыпалась при любом прикосновении. Эллин уже несколько раз оглушительно чихнул и выругался про себя. Выдавать своего присутствия во дворцовых внутренностях не следовало — чересчур затруднительно было бы объяснить его, не вызывая вполне резонных подозрений.

Дни стояли столь жаркие, что даже купальни обходились без обычного подогрева. Печи, безостановочно рассылавшие вширь и вглубь потоки горячего воздуха, бездействовали уже четверо суток. Мастер Эпей взял это на заметку, поднял плиту в полу мастерской, довольно быстро достиг отопительной трубы; кряхтя и сыпля крепкими аттическими проклятиями, освободил и вынул увесистый камень.

Доступ в гипокаусты был открыт.

Этот доступ требовался Эпею позарез, однако возможен сделался лишь благодаря исключительному зною, царившему снаружи. Выдержать хотя бы полминуты в раскаленном чреве каменных ходов навряд ли сумел бы даже олимпийский ковач Гефест, чья кузница, как известно, располагалась прямо в жерле вулкана.

Однако трубы остыли, и единственным настоящим неудобством была окаянная, забивавшая ноздри, оседавшая в глотке сажа.

Эпей полз уже добрых двадцать минут.

Лишь знаменитые кожаные поножи и наручи не давали умельцу в кровь ободрать локти и колени. Грек перепачкался так, что вполне мог бы сойти за эфиопа или нубийца — к тому же, изрядно прокоптившегося близ походного костра.

Наконец, когда по приблизительному расчету, мастер достиг потайной комнаты, в которой ранее работал над мерзопакостной телкой, и где сие произведение благополучно обреталось посейчас, настало время перевести дух, отлежаться в покое и тишине, в последний раз прикинуть порядок дальнейших действий.

Эпей затеял дело совершенно безумное и отчаянное, но именно это безумие, непредсказуемое даже с точки зрения столь искушенной и хитрой лисицы, как начальник дворцовой стражи Рефий, давало определенную надежду на успех. Оно, да еще предусмотрительность Арсинои, возбранившей Эпею делиться с кем бы то ни было секретом горючей смеси, служившей этруску Расенне главным и доселе ни разу не испытанным по-настоящему оружием.

Обладая тройным стволом, способным прицельно изрыгнуть всепожирающее, неугасимое пламя на расстояние двухсот локтей, Расенна обоснованно чувствовал себя царем и богом зеленой хляби, неуязвимым и недосягаемым для преследователей...

Которых, правда, не бывало. После приключения у Фемискиры архипират сделался предельно осторожен в набегах и всячески заботился о буквальном исполнении приказа: скрытность и еще раз скрытность...

«А мы стрелять не собираемся, нам оно как бы и ни к чему», — подумал Эпей, начиная ковырять бронзовым долотом каменную кладку.

Объемистая плошка, обильно заправленная чистейшим оливковым маслом, горела ровно и почти без копоти. В пристегнутой к поясу фляге находился достаточный запас, дозволявший Эпею рассчитывать примерно часа на полтора-два уверенного и спокойного труда.

Если все обойдется благополучно.

Если правильно определены направление и место.

Если древние критские каменщики не оказались чрезмерно усердны, изобретая скрепляющий состав.

Если наверху, над головою, никто не объявится.

Если... Если... Если...

Но уж если — тогда!..

Эпей ухмыльнулся, чуть слышно, старательно откашлялся и продолжил работу.

«Дворец, правда, жаль, — подумалось эллину. — Хорошая храмина, гарпии побери! Красивая! Ну, да, будем надеяться, особого ущерба не причиним... Зальца три-четыре, конечно, заново расписывать доведется...»

* * *

— Теперь, ваша разбойничья неустрашимость, — лукаво сказала запыхавшаяся Арсиноя, — добившись победы ужасающей и честно заслуженной, можешь не опасаться дальнейших помех. Развяжи, варвар!