Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая Страница 52

Начались сборы пожитков, приготовление слуг к отъезду в Илимск. Все тяготы легли на плечи Степана с Настасьей. Генерал-губернатор обещал послать со слугами плотников, печных мастеров, чтобы к приезду Радищева отремонтировать воеводский дом, привести в порядок двор.

Плотники и печные мастера были приглашены из ссыльных поселенцев, закуплен необходимый на первое время провиант, домашняя утварь, мебель. Александр Николаевич, охваченный хозяйскими заботами, всё время советовался с Елизаветой Васильевной. Важно было не упустить что-либо нужное по дому, необходимое в обиходе, которое не приобретёшь в Илимске.

Казалось, всё уже было предусмотрено и куплено, — а стали готовить поклажу к дороге, грузить на дощаник, обнаружилось, что не хватает то одного, то другого.

Живое участие в сборах принял вице-губернатор Михайлов. Это было как раз по его части. В наместничестве он ведал хозяйственными делами, и большую тяжесть хлопот вице-губернатор взял на себя.

Елизавета Васильевна порывалась пойти на базар и приобрести что-либо недостающее из необходимых вещей. Александр Николаевич, оберегая её, не допускал к сборам, посылал слуг или бежал сам в торговые ряды.

Рубановская все эти дни вместе с детьми часто навещала семью Пиль. Внешне учтивая губернаторша хорошо принимала её, ласкала Павлушу и Катюшу. Госпожа Пиль стремилась подчеркнуть своё внимание. Она знала, что даже маленькая забота на чужбине о людях кажется им большой и неоценимой.

Для Елизаветы Ивановны представился удобный случай лично завязать письменную связь с графом Воронцовым, и губернаторша использовала это. Она обращалась к Рубановской, как бы испрашивала у неё совета, удобно ли будет отписать его сиятельству о своей докучной просьбе. Госпожа Пиль была уверена, что граф Александр Романович обязательно посодействует ей и поможет их зятю устроить требуемый отпуск.

Елизавета Васильевна рассказывала Радищеву о своих беседах с госпожёй Пиль. Слушая подругу, Александр Николаевич думал о доброте, проявляемой к его семье. В письмах к графу Воронцову он упоминал о предстоящем торге на Кяхте и о попечительстве генерал-губернатора. Александр Николаевич догадывался, почему к нему хорошо относятся правители сибирских губерний, и чувство признательности к своему столичному другу отражалось в его письмах. Не говорить о нём Радищев просто не мог.

Чувство глубокой благодарности особенно охватило Александра Николаевича, когда он просматривал полученные от генерал-губернатора книги, посланные Воронцовым. Рассматривая их, он обращался к Елизавете Васильевне:

— Кажется, будто я сам выбирал их в книжном магазине…

Среди книг были «Описание Российского государства» Германа, «Новая Элоиза» Руссо, «Неслыханный чудодей или Дон-Кихот» Сервантеса, сочинения Ричардсона, «Библиотека физико-математическая», «Библиотека человека общественного» и многое другое, так необходимое ему, чтобы коротать илимское уединение.

— В какие громадные долги вводит меня Александр Романович! Как мне выплачивать их? — говорил Радищев.

В ящике он обнаружил мемуары герцога Ришелье. Не читая их, а лишь перелистывая страницы, Александр Николаевич спрашивал себя: почему этот ничтожный человек стал знаменит в истории. Он знал: герцог Ришелье находился на русской службе, участвовал при осаде Бендер. В столице много говорили, как перед штурмом Измаила у Ришелье пуля пробила кивер. Екатерина II наградила герцога за участие в войне с Оттоманской Портой золотой шпагой, георгиевским крестом третьей степени и чином генерал-лейтенанта. Радищев, думая об этом, негодовал.

Александр Николаевич потряс книгой.

— Не верю в то, что герцог Ришелье совершил подвиг и творил благие дела в России. Затмение умов при дворе! Проныра и царский лизорук! В Афинах он был бы вторым Алкивиадом, во, Франции его могли бы сделать маршалом в Бастилии…

Радищев отбросил его книгу и взял другую — мемуары Феррьер де Совбёфа и также бегло перелистал их. Они были гораздо интереснее. Автор мемуаров тоже касался турок. Он находился при армии визиря и мог рассказать многое, чего ещё не знал Александр Николаевич.

В ящиках были вложены описания многих путешествий и странствований, но Радищев безгранично обрадовался, когда обнаружил книгу «Российского купца Григория Шелехова».

— Сколь велик этот человек, дорогая сестра! Я виновен перед ним, и на душе моей все ещё неспокойно. Я не скрыл угрызения совести, и Григорий Иванович выказал благородство, здраво рассудив, почему заблуждаются люди в мнениях о делах других…

Александр Николаевич, помолчав, продолжил.

— Григорий Иванович истиннейший государственный муж. Слава его в будущем! Строгие наши судьи-потомки оценят его деяния, воздадут ему заслуженную похвалу. Верю, верю в это.

Он посмотрел на Елизавету Васильевну, на её доверчивые глаза, затуманенные навернувшейся счастливой слезой.

— Что с тобою, Лизанька?

— У тебя всегда свой большой и заветный мир. Я завидую, Александр, взлёту твоей мечты и радуюсь за тебя, — сказала Рубановская.

Елизавета Васильевна боялась незаслуженно обидеть Александра Николаевича и не сказала ему, что хотела бы услышать от него такие же горячие и страстные слова о себе, о их личной жизни. Рубановская не то, что сетовала в эту минуту на своего друга, нет, ей хотелось, живя в его большом мире, чувствовать всё время их маленький семейный мир.

Радищев, все эти дни занятый то сборами слуг к отъезду в Илимск, то знакомством с городом, захваченный встречами с новыми людьми, ушедший в интересы, далёкие от его личной жизни, несколько забыл о ней. Но Елизавете Васильевне нравилось всё, что Александр Николаевич рассказывал ей о Шелехове. «И сам он гражданин будущего, — думала она, — всегда весь в будущем, словно скрашивает им будни и житейские невзгоды в настоящем».

И хотя Рубановская была по-своему счастлива и не чувствовала себя одинокой и обиженной невниманием друга, занятого большими мыслями, ей хотелось, чтобы Александр Николаевич поглубже заглянул в её душу, спросил, что у неё на сердце, и ещё глубже понял бы, в чём её счастье.

Елизавету Васильевну не огорчало, что Радищева тянуло к людям. «Он привык быть в живом общении с ними, — рассуждала она, — поэтому и уходит в город, днями бродит по улицам, вслушивается в разговоры, записывает их».

Рубановская знала также, что не будь вокруг Александра Николаевича этого живого людского потока, который подхватывал его и нёс на своих волнах, — он не был бы таким вечно кипучим и полным энергии, как неиссякаемый родник. Она сознавала: он не смог бы так глубоко вникать в жизнь, смело заглядывать в будущее, видеть его почти зримо, забывая свою участь изгнанника. И всё же, в эти дни, когда она впервые готовилась стать матерью, ей хотелось большего внимания к себе.

Александр Николаевич словно угадал ход мыслей Рубановской. Он отложил книги, пододвинулся к ней и прижался головой к груди Елизаветы Васильевны.

— Я много занят собой и мало внимания уделяю тебе. Ты ревнуешь меня? — спросил он.

— Немножко, — призналась Елизавета Васильевна.

— Мир слишком широк и многообразен… Мне хочется объять его и понять законы, по которым из века в век течёт река жизни, — сказал Александр Николаевич. Он вскинул на Елизавету Васильевну чёрные глаза.

— Не ревнуй! Призвание моё к отечеству превыше любви нашей… Не обижайся… Во имя счастья нашего бережно вынашивай новую жизнь, что уже бьётся в тебе.

Александр Николаевич обнял голову Елизаветы Васильевны и горячими поцелуями осушил слёзы, блеснувшие на её глазах.

Он встал и уже спокойно, твёрдо сказал:

— Пойми, сердце моё чувствительности не чуждо, Лизанька! — Оба успокоенные этим объяснением, они несколько минут молчали. Но, вернувшись к мыслям о сборах и хозяйских заботах, он продолжал:

— Дуняша останется. Она поедет с нами. Меня может увлечь мир, а за тобой отныне нужен глаз и глаз…

Александр Николаевич улыбнулся подруге.

— Ящики с книгами отправим сейчас…

— Какой ты милый, хороший, — вполголоса отозвалась Елизавета Васильевна.

— Степанушка! — окрикнул Радищев.

Слуга появился в дверях.

— Заколачивай ящики, а завтра, благословясь, и в путь-дорогу тронетесь.

— У нас всё готово, — сказал Степан.

— Вот и отлично! Встретите нас с Елизаветой Васильевной в Илимске. Помнишь, как в Тобольске, с горячим самоварчиком на столе.

— Встретим. Настасья самоварчик согреет, как в Аблязове.

— Это будет в Илимске, — поправил Радищев и дружески потрепал по плечу Степана.

Не было дня, чтобы кто-нибудь не посещал дом Шелехова. К нему частенько заходили иркутские купцы, прибывающие с берегов Охотского моря, чиновники, приезжающие из столицы, учёные, путешественники и разный служилый и торговый люд по делам компании.