Александр Золототрубов - Опальный адмирал Страница 52

Кузнецов сказал, что в 1941 году в семи конвоях к нам прибыл 61 транспорт союзников, доставивших в северные порты более 160 тысяч тонн грузов.

— С начала нового года и по сей день мы приняли еще семь конвоев. Сейчас адмирал Головко ждет пятнадцатый конвой, дня через три он войдет в Кольский залив.

— Было бы хорошо, если бы новый посол США в СССР убедил своего президента увеличить число транспортов с ценными для нас грузами, — заметил Молотов.

— А что надо адмиралу Стэндли? — спросил нарком ВМФ.

— Он хочет поговорить с вами как моряк с моряком, а в детали я не вникал. После беседы с послом позвоните мне, если будет что-то важное.

И вот адмирал Вильям Стэндли вошел в кабинет наркома ВМФ. Он был среднего роста, широкоплечий, с седой шевелюрой и серыми глазами. Он протянул руку Николаю Герасимовичу и на ломаном русском языке, весело улыбаясь, сказал:

— Я рад видеть красный адмирал Куснецов!

— А я рад видеть адмирала Вильяма Стэндли!

Кузнецов тепло ответил на рукопожатие гостя и пригласил его сесть в кресло. Переводчик адмирала сел рядом с ним. Это был молодой, элегантно одетый блондин с большим золотым перстнем на пальце правой руки. Кажется, перстень ему нравился, потому что он то и дело вытягивал правую руку, словно хотел, чтобы его перстень увидел советский адмирал. Переводил он очень четко, без запинки. Переводчик Кузнецова был уже немолодой работник отдела внешних сношений Наркомата.

Беседа была оживленной, гость сыпал один вопрос за другим, и Николай Герасимович едва успевал отвечать.

— Вы служили во Владивостоке? — переспросил адмирал Стэндли, когда Кузнецов сказал ему, что незадолго до начала Второй мировой войны он командовал Тихоокеанским флотом. — Прекрасный город у моря!

— Вы там бывали? — удивился Николай Герасимович. — Когда и в качестве кого?

Оказывается, в молодости Стэндли служил на американском крейсере, который посетил Владивосток в 1896 году, когда в России проходила коронация Николая II.

— Это был великий российский император! — воскликнул адмирал Стэндли.

— Извините, сэр, но я так не считаю, — осадил гостя Кузнецов. — При его правлении Россия проиграла Русско-японскую войну.

Казалось, эти слова ничуть не смутили адмирала.

— Я слышал, что его убили русские большевики в революцию, не так ли? — спросил Стэндли.

— Почему вас так волнует российский император? — усмехнулся Кузнецов. — Сейчас идет великая битва с фашизмом, и в этой битве Америка — наш союзник. Вот и давайте вместе подумаем, чем вы можете помочь Красной Армии в борьбе с гитлеровцами.

— Вы хотите что-то предложить?

— Да. Мы бы хотели, чтобы из США шло больше транспортов с важными для нас грузами.

Адмирал Стэндли сказал, что он побывает в Архангельске и Мурманске, встретится с капитанами союзных конвоев, поговорит с ними и тогда подготовит для своего президента письмо, в котором обоснует необходимость посылки в Советский Союз больше транспортов с грузами, нежели сейчас.

— Гитлер и его военная свора — ваш враг, но это и наш враг, и общими усилиями союзников надо его разбить, — произнес гость. — Под Москвой войска фюрера потерпели сокрушительное поражение, и мы, американцы, очень ценим героизм бойцов и командиров Красной Армии. Надеюсь, это не первая победа русских?

— Удары по врагу, безусловно, еще будут, ибо Красная Армия изо дня в день наращивает свою мощь, — ответил Кузнецов. — Но у нас пока не хватает оружия и боевой техники для ведения боевых действий на фронтах. Нам нужны ваши танки, самолеты, автомашины, орудия…

— Я буду просить об этом своего президента Рузвельта. Он с уважением относится к Советскому Союзу, его стремлению разгромить фашистов на суше и на море, — заявил посол. — А сейчас я хочу попросить вас оказать мне содействие в посещении Архангельска, куда приходят союзные конвои. Потом я бы съездил в Мурманск…

— Я дам распоряжение своим представителям в Архангельске, и они встретят вас, сэр, — заверил Николай Герасимович своего гостя. — Кстати, на Севере есть представители английского адмирала Майлса, они тоже помогут вам на месте изучить ситуацию с конвоями.

— Спасибо, сэр Куснецов. Я хочу еще вас видеть и пить с вами русский чай. — Гость улыбнулся, отчего под глаза сбежались глубокие морщины.

— Не возражаю! — улыбнулся и Кузнецов.

Однако адмирал Стэндли недолго был послом в СССР. Его почему-то быстро отозвали на Родину, и встреча с ним у Кузнецова не состоялась. Но, отбывая в США, адмирал позвонил Николаю Герасимовичу.

— Я уезжаю Америку, сэр Куснецов, — сказал Стэндли.

— Семь футов вам под килем! — пожелал Николай Герасимович.

Адмирал Исаков отправлялся в действующую армию. Кузнецов пригласил его к себе. Иван Степанович был грустный, какой-то задумчивый, и это не ускользнуло от внимания наркома.

— Жаль мне тебя отпускать, — признался Николай Герасимович. — Но маршалу Буденному нужна твоя помощь. Он кавалерист и в морском деле не силен. Помогай ему так, как помогал Ворошилову и Жукову в Ленинграде. Там ты много сделал, это говорю тебе прямо и честно. Знаю, по натуре ты человек горячий, лезешь в самое пекло. Просил бы тебя, Иван Степанович, поубавить свой жар, а то немудрено и пулю схлопотать.

— В атаку я ходить не буду, — улыбнулся Исаков.

— Вражья пуля может настигнуть не только в атаке… — Кузнецов пожал адмиралу руку. — Счастливых миль тебе, Иван.

— Спасибо, товарищ народный комиссар…

У двери Исаков задержался и вдруг сказал:

— Во Владивостоке я, кажется, дал промашку…

— Ты имеешь в виду экипаж американского самолета «летающая крепость»? — уточнил Николай Герасимович. — Вячеслав Михайлович вызывал меня. Говорил, что надо мне и вам, кроме всего прочего, быть и дипломатами.

Исаков признался, что тогда он поступил опрометчиво, разрешив американцам прибыть к своему консулу.

— И вам об этом не доложил. Ехал в Москву, а в голове вертелась мысль: вызовет Сталин и даст нахлобучку. Но все обошлось… Постараюсь на юге сделать все, что потребуется.

Над Москвой гулко прокатился гром, сверкнула молния и хлынул сильный дождь. Кузнецов, находившийся допоздна в Генштабе, собрался было уходить — уже смеркалось, на небе проклюнулись первые звезды, — но заместитель начальника Генштаба генерал Василевский пригласил его поужинать с ним. И как-то сам по себе за столом зашел разговор о прожитом.

— Я не жалуюсь на судьбу, она выбрала мне хотя и трудную, но верную дорогу, — сказал Василевский. Он давно знал Кузнецова, высоко ценил его флотоводческий талант, был всегда с ним в разговоре прям и честен. — Нас у отца четверо сыновей, — продолжал Александр Михайлович. — Я — военный, один брат — врач, другой — агроном, третий — летчик. А вот отец — священник, я с ним не общаюсь, но старика жаль.

— Сколько ему? — спросил Кузнецов.

— За семьдесят давно перевалило… Да, жизнь… Кому выпала дорога без рытвин и ухабов, а кому — вся в колючих розах. Недавно я был на обеде у Верховного в Кремле. Разговор поначалу шел о войне, о том, что наши командиры все увереннее начинают бить врага. И вдруг он спросил меня, почему по примеру отца я не пошел в священники, — он знал, что в свое время я окончил духовную семинарию. «Мы, — говорит, — с Микояном тоже хотели податься в попы, но нас почему-то не взяли». Сказал он об этом с юмором, а мне стало не по себе. Ответил, что сан священника мне не по душе, хотя отца не осуждаю. На это Сталин заметил, что я поступил разумно, что церковь в полководцы меня не выведет, а вот под руководством Бориса Михайловича Шапошникова я смогу им быть. Смешно, правда? А о том, что отец у меня поп, я в анкетах не писал. Но связей с ним не поддерживаю. Вот за это меня и упрекнул Верховный, даже посоветовал взять отца к себе в Москву…

— У меня, Александр Михайлович, все по-другому вышло. — Кузнецов пригубил чай. — Родился неподалеку от моря, и ветер доносил во двор его дыхание. Разве устоишь?..

Николай Герасимович считал, что в жизни ему повезло. О многом он не мечтал, образование всего три класса церковно-приходской школы. Дальше учить его у родителей не было средств, хотя отец знал, что его Колька-сорванец способный. Но все же решил, что пора сыну приобщаться к работе. Летом пятнадцатого года в их глухую деревню Медведки, что выросла на берегу реки Ухтомки, впадающей в Северную Двину, приехал к бабушке-соседке парень, живший в Петрограде. Он-то и поведал о море, о том, что у моря нет конца и края, оно голубое, как небо в ясный день, а на дне моря мрачно, как в нашем колодце, откуда мы берем воду.

«Папка, может, мне податься в рыбаки?» — спросил Коля, на что отец, отдавший всю жизнь хлебному полю, ответил: «Земля наша кормилица, сынок, а не море. Я тебе скажу, что не всегда море голубым бывает, иной раз так заштормит, что и корабли устоять на воде не могут, а рыбачьи лодки да катера волна бросает, как чайкино перо. Сколько в море людей-то погибло — не сосчитать! Нет, Колька, море не по тебе…»