Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли Страница 52

– Демонстранты атакуют здание Дома Радио. Они осадили редакцию газеты «Свободный народ», органа компартии Венгрии… – захлопнув капот форда, механик вынес из закутка запыленную бутылку палинки:

– Сало у меня тоже есть… – он говорил на неплохом, немецком языке, – сейчас закусим с тобой… – сало они порезали на старом выпуске «Свободного народа».

– До границы вы дотянете, – пообещал механик, – осталось всего шестьдесят километров. Только я бы на твоем месте… – он помялся, – не ночевал, а уезжал сейчас… – яблочная водка обожгла горло Тупицы, но голова оставалась ясной:

– Словно не водка, а вода, – понял он, – мне сейчас нельзя расслабляться, как перед выступлением… – закатное солнце освещало затихший радиоприемник. На прибранном дворе гаража щебетали воробьи. Медный диск повис на западе, шпили церквей Дьёра вздымались в потемневшее небо. До них донесся звук колокола, механик перекрестился.

Тупица вздохнул:

– С нами раненая, а на границе придется бросать машину, переправляться на лодке, через озеро, – он успел изучить карту, – пусть она немного наберется сил… – юноша потянул из кармана куртки кошелек. Механик отвел его руку:

– С ума сошел. Деньги тебе пригодятся на границе. Я тебя тороплю… – он налил себе еще стопку, – потому, что в Словакии стоят русские дивизии. С тем, что творится в столице, как бы они завтра не двинулись на Будапешт. Лучше не оказываться на пути советских танков… – Генрик поинтересовался: «Вы почему не уезжаете?». Механик отставил стаканчик:

– Здесь моя земля, мои могилы. Моя покойная жена была немкой… – он опять перекрестился, – хорошо, что она скончалась в войну, не дождалась депортаций. Мальчика нашего сюда привезли, в сорок четвертом году, с востока, в гробу… – в углу мастерской висело фото подростка, в неловко сидящем, парадном костюме:

– Первое причастие, – понял Генрик – Виллем тоже на фотографиях выглядел не в своей тарелке. Но Маргарита была очень красивая, словно принцесса. Только Адель, все равно, красивей. Господи, и о чем я только думаю… – он поднялся: «Спасибо большое». Подмигнув, механик вытащил из портсигара Тупицы пяток сигарет:

– Когда еще американские покурю. Сейчас Советы перекроют границы, контрабанды не дождешься. Вы езжайте, прямо на рассвете. На озере всегда найдется проводник, с лодкой… – фары форда осветили пожилое лицо хозяина мастерской. Генрик бросил взгляд на часы:

– Почти десять. Надеюсь, тете Циле ночью не станет хуже. В шесть утра надо двигаться к границе… – помахав на прощанье механику, он вывел форд из гаража.

Старики фермеры, по привычке, пользовались для освещения керосином.

Проснувшись, Цила переводила Адели слова хозяйки:

– Электричество у нас есть, – женщины принесли в спальню таз теплой воды и ковшик, – но плита угольная, так экономней… – запах керосина напомнил Адели о старом домике, в Хэмпстеде:

– Мы с Сабиной были малышками, мы только приехали в Лондон. Папа был жив, мама ждала Аарона. Папа рисовал с Сабиной, по вечерам, а я садилась рядом с радио. Пела мисс Фогель, из Нью-Йорка…

Из неожиданного нового, портативного приемника фермеров, раздавался знакомый голос покойной певицы. Аппарат водрузил на стол хозяин:

– Сын подарил, – гордо сказал он, – тем рождеством. Для новостей у меня с хозяйкой слух не тот, но музыка нам нравится. Жаль, что рождественские песни больше не передают… – покрутив рычажок, он попросил Цилу:

– Что там, о столице говорят? С утра в городе болтали, что беспорядки какие-то… – Цила, вымытая, с влажными волосами, опиралась на подушки. Сунув почти не испачканную кровью сорочку в саквояж, Адель заново перевязала рану. Слушая венгерскую скороговорку Цилы, она подумала:

– Может быть, завтра съездить в местный госпиталь? Но у нас нет документов, а у тети Цилы огнестрельное ранение. Здесь тоже есть управление госбезопасности, наши приметы могли прислать из Будапешта… – когда хозяин ушел, оставив приемник, Цила призналась Адели:

– Я ему не все говорила. В столице столкновения между полицией и демонстрантами. Это государственное радио, они делают вид, что в Будапеште локальные беспорядки. Его сын может быть в городе, с армией. Не след волновать стариков… – при фермерах они не стали ловить западное радио. Вернувшись из автомастерской, Генрик рассказал, что, по словам «Свободной Европы», некоторые армейские подразделения перешли на сторону восставших:

– Сейчас новостей не передают, – Адель приглушила звук, – идет час музыки ретро. Мисс Фогель погибла двенадцать лет назад, а ее песни, теперь считаются старыми… – дрожал огонек керосиновой лампы, на кровати часто дышала Цила:

– К вечеру у нее поднялась температура… – Адели захотелось уронить голову на разложенные по столу ноты, – а завтра на рассвете надо перебраться через озеро. На воде всегда сыро… – за скромным ужином Генрик заметил:

– Судя по столпотворению в городе, завтра на запад ринется четверть Венгрии. Нельзя терять времени, учитывая, что здесь могут появиться танки русских… – собрав волосы в узел, воткнув в него карандаш, Адель поежилась:

– Вряд ли, с происходящим в Будапеште, у госбезопасности дойдут руки до наших поисков. Но дядя Авраам утверждал, что на проспекте Андраши сидят не только венгры, но и советские силы. Нельзя недооценивать СССР, они гонялись и за тетей Эстер, и за дядей Эмилем. Дядя Авраам едва выбрался из России, он знает, о чем говорит… – закрыв ноты, Адель присела на кровать. Рука Цилы была прохладной, но лоб обжигал пальцы:

– Она простыла, – испуганно поняла девушка, – может быть, не стоило ей мыться. Но в рану могла попасть грязь… – розовые губы женщины зашевелились. Она говорила по-французски. Адель покраснела:

– Она бредит, ей снится что-то. Не что-то, а кто-то… – девушке стало неловко:

– Она думает, что рядом дядя Эмиль. Сейчас она зовет девочек, она и перед сном их звала… – задремывая, Цила улыбалась:

– Идите сюда, мои хорошие… – слушала Адель ласковый голос, – полежим вместе, я вам песенку спою… – Адель, в концертах, тоже пела старинную колыбельную:

– Мама нам ее пела, ее научила покойная тетя Юджиния. О девочке, что не узнает ни горя, ни невзгод… – на глаза навернулись слезы, запястье отчаянно зачесалось. Кожу словно обжигал кипяток. Адель едва удержалась, чтобы не разодрать руку ногтями:

– Сабина вышла замуж за Инге, они счастливы. Мама всегда была счастлива, с папой, с дядей Джованни. Я помню, как мы трудно жили, но она всегда улыбалась. Тетя Марта едва выбралась из России, ей хотели ампутировать ноги, она дважды овдовела, и думала, что дядя Максим тоже умер. Но сейчас она тоже счастлива. На Ганновер-сквер всегда весело, шумно, она поет, смеется… – Адели стало жалко себя:

– Сначала проклятый Вахид… – она не хотела вспоминать обо всем остальном, – потом Джон, никогда меня не любивший… – она тихо всхлипнула, – он даже не подумал добраться до Будапешта и помочь нам. Я все ему скажу, в Вене. Я не хочу его больше видеть, и думать о нем не хочу… – за раскрашенными деревенскими, яркими цветами, ставнями спальни шумел ночной ветер. Из открытой бутылки, на столе, пахло осенними яблоками:

– Папа возил нас и Пауля собирать яблоки, в Кент… – Адель отпила домашнего сидра, – мы ночевали в палатке, и возвращались домой с полными корзинами. В Мейденхеде мама тоже всегда ставила сидр… – пожилая пара, присматривавшая за домом Кроу, рассказала девочкам легенду, о старой яблоне в саде особняка:

– Во времена первой миссис де ла Марк жила ее родственница, женщина, не такая, как все… – вспомнила Адель, – ее тоже звали Мартой. Она попросила дерево, и яблоня теперь всегда плодоносит. Тетя Цила, кажется, успокоилась… – дыхание женщины стало ровным, – а Генрик не пробовал сидра, бутылку хозяин принес после ужина. Я проверю, он, наверное, уже спит… – стрелка часов миновала полночь:

– Don’t sit under the apple tree with anyone else but me… – призывно пела покойная Ирена:

– Если не спит, я посижу с ним… – решила Адель, – так одиноко, так страшно…