Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 53

– Что вы, что вы! – откуда-то издали ответил ему голос.

Француз прибежал, уселся перед доской, поднял глаза на противника, покорно ожидая насмешек.

Барыня

Часть I

1

Кучер натянул вожжи, лошади увязли в грязи, и экипаж остановился перед шлагбаумом. Поскольку ожидание затягивалось, путешественник высунул голову из-за дверцы. Прохладная сырая ночь была пропитана пресным болотным запахом. Фонарь, прикрепленный к верхушке столба, раскачивался на ветру, и отблески света плясали в лужах. По обеим сторонам дороги возвышались постовые будки в белую, черную и желтую полоски. Чуть подальше, перед караульным помещением, вытянулась вереница повозок. Сборщики пошлины проверяли грузы. Пассажир сложил ладони рупором у рта и крикнул:

– Эй! Кто-нибудь! Я тороплюсь!

Инвалид в мундире вышел из тумана. Вместо одной ноги у него был деревянный протез, а в руках – фонарь. Торс его склонялся на каждом шагу к истерзанному бедру. На груди сверкали медали. Не выходя из кареты, путешественник протянул ему свои бумаги и пробурчал:

– Михаил Борисович Озарёв. Еду в Санкт-Петербург по семейным делам.

– Все будет сделано немедленно, Ваше Благородие, – отозвался инвалид.

Он просунул бумаги меж двух пуговиц своего мундира и, прихрамывая, отправился назад к караульному помещению. Михаил Борисович Озарёв откинулся на спинку сиденья, вытянул ноги и закрыл глаза. Он потратил почти четыре дня на то, чтобы из своего имения Каштановка добраться до Санкт-Петербурга, но, несмотря на тяготы поездки, не ощущал усталости. Наверное, счастье дарило ему вторую молодость! Получив от сына письмо, в котором сообщалось о рождении маленького Сергея, он тут же решил отправиться в путь. Мог ли он и теперь проявлять неприязненное отношение к снохе, по той причине, что она была француженкой, католичкой, из-за чего он когда-то не дал согласия на этот брак? Произведя на свет ребенка мужеского пола, наследника фамилии Озарёвых, она оказалась выше порицаний свекра. После четырехлетнего разрыва отношений он был рад представившейся им обоим возможности помириться, да так, что самолюбие обоих при этом не пострадает. В глубине души Михаил Борисович никогда не переставал высоко ценить эту женщину. Он вдруг осознал, что о сыне думает меньше, чем о снохе, в связи с произошедшим событием. Как это ни парадоксально, но ему не терпелось поскорее увидеть Софи, а не Николая. Он достал часы из кармана: десять вечера. Не слишком ли поздно для того, чтобы ввалиться в дом молодой роженицы? Он не счел необходимым сообщать о своем приезде: письмо пришло бы одновременно с его появлением. Беззвучный смех заиграл у него на губах. «А какой он, малыш? Брюнет, как его мать, или блондин, как отец? Этот недалекий Николай даже не описал его в своем письме!» Михаил Борисович представил себе крепкого и веселого ребенка, похожего на малыша-Геркулеса, душившего змей в своей колыбели. Инвалид принес бумаги:

– Все в порядке, Ваше Благородие.

Шлагбаум со скрипом приподнялся. Обе лошади тронулись с места. Экипаж пересек освещенное фонарем туманное пространство и медленно въехал в город. С обеих сторон дороги выстроились дощатые заборы, редкие сады, низкие черные домишки с закрытыми ставнями. Затем показались первые каменные дома. Деревня становилась столицей. «Что за фантазия – жить в Санкт-Петербурге! – подумал Михаил Борисович. – Воздух здесь нездоровый, общество развратно, да и жизнь слишком дорога. В Министерстве иностранных дел Николай получает смехотворное жалованье, к тому же у него нет определенной должности и его начальники держат его при себе лишь из уважения ко мне. Я вынужден посылать Николаю деньги ежемесячно, чтобы помочь ему свести концы с концами. А в деревне он мог бы быть очень полезен мне в управлении имением. Да, воистину настало время по-новому организовать наше существование. Как только Софи сможет выехать, я перевезу их в мой дом». В семье Озарёвых было принято отмечать рождение детей высаживанием маленькой елочки в уголке парка. В честь Марии и Николая уже росло по дереву на каждого, и эти елочки стали теперь стройными и крепкими. Дерево Михаила Борисовича возвышалось над ними своими темными густыми ветвями, а верхушка его склонялась, будто прислушивалась к шуму ветра. Ель Борисовича Федоровича, отца Михаила Борисовича, три года назад раскололась от удара молнии. «Я сам посажу дерево Сергея, – решил Михаил Борисович. – И прикреплю к нему маленькую дощечку: „12 мая 1819 года“».

Церковные купола промелькнули в густом тумане. Карета выехала на улицу с изысканными фасадами домов и звучной мостовой: Большая Морская. Затем пошли Невский проспект, Литейный проспект… Путешествие приближалось к концу. Михаил Борисович достал из кармана гребенку и провел по волосам, усам, бакенбардам, чтобы обрести более презентабельный вид. Это было самое малое из того, что он мог сделать, дабы не испугать сноху!

– Помедленнее! – крикнул он кучеру. – Давай направо. Третий подъезд…

Соломенная подстилка была разложена по всей ширине дороги, чтобы приглушить грохот колес. Вероятно, Софи пока еще чувствовала себя плохо. Дом, построенный при Екатерине II, принадлежал Ольге Ивановне, жене Михаила Борисовича. Она передала его по завещанию мужу и обоим детям. С тех пор как она умерла, дом оставался общей собственностью, но в соответствии с распоряжениями покойной Михаил Борисович единолично получал арендную, хотя и очень скромную, плату за квартиры. Все помещения были сданы, за исключением второго этажа. Николай и Софи обрели здесь пристанище после размолвки, вынудившей их покинуть Каштановку.

– Разгрузить тебе помогут, – распорядился Михаил Борисович, ступив на землю.

Масляная лампа с угасающим пламенем освещала вход на широкую мраморную лестницу. Михаил Борисович, тяжело дыша, поднялся по ступенькам на первую лестничную клетку. Здесь он стукнул кулаком по створке двери. Грохот прокатился по всему дому. «Безумец! – тут же подумал он. – Я разбужу ребенка, мать!..» Но такая перспектива больше забавляла его, нежели удручала. Не дождавшись ответа, он снова забарабанил. Шаркающие шаги приближались. Дверь приоткрылась. Медленно поднялась рука, державшая зажженную свечу. При этом свете появилось лицо рыжеволосого и губастого слуги. Михаил Борисович узнал крепостного Антипа, которого отдал Николаю. Зрачки Антипа округлились, челюсть отвисла, и он осенил свою грудь крестным знамением. Окажись Антип нос к носу с призраком, он не отступил бы с таким проворством в прихожую.

– Ну, давай! – проворчал Михаил Борисович, сбрасывая накидку. – Да что с тобой? Иди предупреди твоего хозяина!

– Моего хозяина! Моего хозяина! – с фырканьем бормотал Антип.

– Что? Он уже лег? Уже спит?

– О! Нет, барин!

Михаил Борисович оттолкнул Антипа тыльной частью руки, пересек вестибюль и вошел в гостиную, где горела стоящая на бюро лампа под зеленым абажуром. В то время как он окидывал взглядом эту большую, плохо меблированную, обветшавшую комнату, прямо перед ним открылась дверь и вошел его сын.

Николай был бледен, выражение лица усталое и растерянное. Появление отца, казалось, почти не удивило его. Мишель Борисович слегка испугался.

– Что происходит? – прошептал он.

Николай опустил голову и произнес:

– Ребенок умер.

Михаил Борисович с минуту стоял неподвижно, словно утратил способность думать и держаться на ногах. Затем машинально оперся рукой о спинку кресла. В воцарившейся тишине он ощущал лишь биение своего пульса.

– Этого не может быть! – выкрикнул Михаил Борисович.

– Увы, отец! – произнес Николай.

– Почему ты не написал мне об этом?

– Я послал письмо по почте три дня назад. Должно быть, оно пришло в Каштановку после вашего отъезда.

Михаил Борисович глубоко вздохнул, и в груди у него усилилась боль. К его горю примешивался гнев. Вопреки здравому смыслу, он отказывался признать, что несчастье непоправимо.

– Я хочу видеть его, – произнес он сдавленным голосом.

У Николая задрожала нижняя губа.

– Но это невозможно, отец, – сказал он. – Ребенка… Мы его похоронили…

Михаила Борисовича охватило негодование, как будто сын признался ему в преступлении.

– Когда? Когда вы его похоронили? – спросил он.

– Позавчера.

– Почему вы не дождались меня?

– Понимаете, батюшка…

– Почему? – повторил Михаил Борисович, ударив кулаком правой руки по ладони левой.

Разве справедливо, что деду помешали увидеть лицо внука? И вдруг у него возникло ощущение, будто ему лгали, ребенок, даже бренные останки которого старику не дано было увидеть, никогда не существовал, и все это был обман, выдумка Николая. Затем, безо всякого перехода, он обрушился на сына и сноху, которые не сумели уберечь от болезни ангелочка, посланного им Господом.

– Отчего он умер? – спросил Михаил Борисович.