Рой Якобсен - Стужа Страница 53

Ярл произнес все это, слегка улыбаясь, среди собравшихся послышались негромкие смешки.

— Тут ничего сложного нет, — быстро откликнулся Гест. — Оба они сказали и то и другое, Кнут священник и Даг сын Вестейна.

Ярл озадаченно взглянул на них — оба смотрели прямо перед собой, — потом вскричал:

— Ловко сказано! Но чего ради ты держишься за жизнь, маломерок, тебя же от земли почитай что не видно?

— Живая собачонка лучше мертвого льва, — отвечал Гест и тотчас услыхал сиплое перханье Рунольва, повернул голову и увидел на его лице одобрительную ухмылку.

Ярл коротко рассмеялся, окружающие тоже, но уже в следующий миг снова воцарилась тишина, которую нарушил Рунольв: он вдруг рванулся в своих путах и взревел прямо в лицо человеку с топором, стоявшему перед ним, тот попятился и, оступившись, упал навзничь.

Ярл вновь рассмеялся. Захохотала и дружина, во все горло.

Упавший, ругательски ругаясь, встал на ноги, свирепо глянул на Рунольва, потом перевел взгляд на ярла, который подал ему какой-то непонятный знак. Он сунул топор под мышку, развязал Геста, разомкнул цепи, подвел на десять шагов. Теперь Гест видел глаза ярла. Я наступил на ветку орешника, подумал он, скользя взглядом по окружению Эйрика, — Кнут священник потупил взор, Гюда сияла отрешенной своей красою, стройная и хрупкая, как стекло, в облегающем голубом платье по щиколотку, толстая коса перекинута через левое плечо, ворот мехового плаща открыт, так что он видел черное пятнышко на ее шее, составлявшее резкий контраст с белой кожей и золотым ожерельем, Гюда тоже прятала глаза.

А вот Халльдор Некрещеный смотрел прямо на него, как и сын Гюды, юнец с распахнутыми голубыми глазами, с непокорными светлыми волосами, с великолепным мечом на поясе, он стоял широко расставив ноги, будто приготовился к схватке, но поза эта казалась скорее заученной, нежели естественной.

И сам ярл. Точно живое изваяние. Подлинное воплощение всех беспримерных битв, в которых он сражался с тех пор, как двенадцати-тринадцатилетним подростком впервые отправился в поход. Подобно другим могущественным мужам, которых встречал Гест, одет Эйрик был скромнее своего окружения, ни браслетов, ни перстней, из оружия лишь короткий, простой меч, вокруг стоят без малого две сотни верных людей, скальды, слуги, воины, крепко упершие в землю древки копий, и Гесту невольно вспомнилось безмолвие под дождем, когда целую вечность назад Снорри и супротивники его стояли друг против друга на берега Хвитау.

Но тут произошло кое-что странное: Эйрик ярл встал с почетного сиденья, уступил его Гюде. Затем она тоже встала, и ее место занял сын, Хакон, который в свою очередь встал, вновь предоставив почетное сиденье отцу. Эйрик устроился поудобнее, положил ладонь на колено, скользнув взглядом по пивным кружкам и бочонкам на столе справа от него, и посмотрел на Геста:

— Тишина кругом, все могут тебя услышать, маломерок, но я ничего не слышу.

Гест прочистил горло и произнес стихи:

Быстрый разумом мужбдит ночь напролет.С тревогою размышляет о многом.Он смертельно устал,когда занимается день.А путь его был ох как долог.

Невнятный шум пробежал среди собравшихся. Кнут священник заслонил пальцами лицо, будто решеткой, ярл же смотрел на Геста в упор.

— Ты смеешься надо мною, исландец? — вопросил он. — Что ведомо тебе о том, отчего я не сплю ночей?

Гест сказал другие стихи:

Всех лучше тому,кто не знает, что ждет впереди.Ум человеку слишком большой не потребен,сколько поймет, то и ладно;ведь постигающий всёредко бывает счастлив.

— А это недурно, — сказал ярл, опережая отклик остальных. — Но как моим не слишком умным людям понять, хвала это или насмешка?

— Государь, — Гест пал на колени, — это насмешка для непонятливого.

— Ну что ж, тем и ограничимся, — сухо бросил ярл.

А Гест продолжал:

— Государь, годами приезжали к тебе исландцы, среди них величайшие наши скальды — Гуннлауг Змеиный Язык, Халльфред сын Оттара, Торд сын Кольбьёрна, Орм сын Стурольва и многие другие… Приезжали, чтобы убить тебя, обокрасть или насмехаться над тобою. Но ты, государь, даровал им всем пощаду, как только выслушивал их притязания и защитительные речи. Ты, государь, решил запретить поединки в стране и объявить всех преступников вне закона. Поэтому и я, самый ничтожный и жалкий из всех виденных тобою исландцев, прошу у тебя милосердия и справедливости, ибо я убил Одда сына Равна, имея на то серьезную причину, убил, потому что не мог иначе — по закону, который властвует нашими сердцами и повелевает нам не предавать друга и брата, но отмстить за него, пусть даже это будет последнее, что мы совершим. И твоим сердцем, государь, властвует сей закон, — добавил Гест и перевел дух.

Средь мертвой тишины ярл произнес:

— Да, ты прав. Но тебе я не друг. Я был другом Одда. Что скажешь на это?

— Нет у меня ответа, государь. — Гест взглянул на Кнута священника, который смотрел на свои руки, и сказал, словно по наитию: — Месть в руце Господней, не в человеческой.

— Стало быть, у тебя есть рука Господня? — просто спросил ярл.

— Нет. И за это я тоже прошу у тебя прощения.

— Я не Бог, — сказал ярл. — Я человек.

Левой рукой он сделал какой-то знак, и Гест услышал глухой хлюпающий звук — топор раскроил череп Рунольва. Но он не оглянулся. Ярл и бровью не повел. У молодого Хакона дернулась щека, Гюда смутным взглядом смотрела в никуда, меж тем как вокруг раздавались одобрительные возгласы.

И вновь настала тишина. До Геста донеслись легкие шаги по скользкой вешней траве. Какой-то человек с оружием подошел к нему, показал кровь.

— Этот человек произнес над Оддом надгробное слово, — громко сказал ярл. — Как мне исполнить и его просьбы, и твои, коли все имеют право на месть и он мне друг, а ты нет?

Гест не ответил, он смирился.

— И здесь существует свой закон, — продолжал Эйрик. — Он тоже властвует нашими сердцами, по твоему красивому выражению, и гласит, что я могу пощадить тебя, даже не требуя ни эйрира выкупа, ибо я только что предоставил Харальду возмещение за убийство его брата, а вдобавок ты убил Транда Ревуна, лиходея из самых худших, который грабил и убивал в наших землях. Но пощажу я тебя лишь при одном условии: ты должен поклясться здесь и сейчас, что никогда больше не появишься ни в Трандхейме, ни в ином месте, где я нахожусь, ведь ввиду случившегося нынче и ввиду сказанного тобою ты при новой встрече со мной должен последовать закону, властвующему твоим сердцем, и попытаться убить меня, верно?

Гест стоял на коленях, вконец обессилев.

— Никак хитроумный исландец потерял дар речи?

— Кто говорит, тот умрет, — пробормотал Гест, не поднимая головы.

— Что?

— Я даю клятву, — сказал Гест и произнес надлежащую формулу. — Однако у меня есть еще одна просьба, — поспешно добавил он, старательно избегая смотреть на Кнута священника.

— Вот как. И о чем же ты просишь?

— Позволь мне забрать тело, чтобы Кнут священник мог похоронить его возле церкви в городе, ведь Рунольв был христианином.

На лице ярла заиграла легкая улыбка.

— В таком случае у меня тоже есть просьба, точнее, пожалуй, вопрос: можешь ли ты честно сказать, что сильнее — твое слово или этот закон у тебя в сердце?

Впервые Гест вовремя заметил ловушку и быстро ответил, что, пока он не будет видеть ярла, перевес останется за словом и что он сам позаботится, чтобы взгляд его впредь не упал ни на ярла, ни на кого из его дома.

— Хороший ответ, — сказал Эйрик и велел ему подняться. — Можешь забрать труп, двое моих людей проводят тебя и клирика до церкви, и мы никогда более не увидимся.

Ночь. Белесая, мягкая весенняя ночь. Молитвенно сложив руки, Гест смотрел на могилу Рунольва и думал, что отныне орлы в Свитьоде не разлетятся, будут сидеть на скалах и гибнуть от стрел охотников, точно гуси с подрезанными крыльями. Он воочию видел перед собою этих недвижных, обреченных смерти исполинов, и ему было совершенно не до смеха, он недооценил ярла и недооценил себя, разом сделал две ошибки, а все потому, что в гордыне своей не уразумел: лишь страх способен истребить закон в его сердце, закон мести, тот самый страх, который он презирал, жалкий, унизительный страх Кнута священника, испуг и трепет, отнимающий у труса право на жизнь, когда все прочее уже потеряно.

Гест оставил могилу, поднялся к Гудлейву, который считал смерть благословением и теперь смотрел на него блекло-серыми, водянистыми глазами, будто хотел сказать, что Рунольвово время истекло.

— Нет, не истекло, — возразил Гест. — Ведь это означало бы, что я не виноват. Только вот от такого осознания проку чуть, я же ничегошеньки не понимаю и никогда не изменюсь.