Николай Задорнов - Гонконг Страница 53

запевают женские голоса.

And a Row-Dow-Dow,

восторженно подхватывают все женщины на улице, в экипажах, на балконах и сидящие верхами на скакунах. British grenadiers...

А вокруг индусы, китайцы, малайцы. Тут же чистая публика: немцы, американцы.

– Алексей! Зачем вы смотрите на все это? – услыхал Сибирцев у своего плеча женский голос.

Энн внезапно появилась из толпы.

– Энн!

– Да! Да! А вы думали, что я тоже торжествую? Да, я люблю иногда посмотреть, как маршируют наши красные мундиры. Но здесь это лишь балет. Это красиво. Не думайте, что и во мне оживает при виде такого спектакля дух древних норманнов-завоевателей. Какое мне дело до того, кто и кого победил! Ведь это величайшая глупость, и мне сегодня стыдно за отца. Он как индейский петух, у него Полосатый Джек на цилиндре! Но это не имеет никакого отношения к борьбе за права человека! Пожалуйста, не пропитывайтесь чувством оскорбленности. Уйдемте отсюда.

Салюты закончились, но продолжается непрерывная беспорядочная стрельба, англичане это называют: «барабанный огонь». Пушки лупят со всех сторон, им вторят пушки торговых кораблей, личные пушки богатых людей из дворов и пальба пистолетов и ружей. Барабанный огонь!

– Когда вы едете в Кантон?

– Предполагали ехать сегодня. Сайлес сказал, что ему было бы неприлично покинуть праздничный город. Получилась бы демонстрация. И так в газетах метрополии пишут про враждебность американцев.

– Едемте ко мне! Уйдем сегодня в море на моей маленькой яхте. Я прошу вас, не растравляйте себя ненавистью. Разве человечеству нужна ненависть? Разве ее еще мало?

«Точно так же празднуют сейчас в городах Индии, в халифатах и эмиратах на Востоке, в Стамбуле, в Вест-Индии, на Капском мысу, повсюду льется победный звук труб и внушается всем подвластным народам понятие о поражении России, о падении ее твердынь. Весь мир увидит нас побежденными и поверженными. Ликуют или будут ликовать в княжествах и ханствах, где наших пленников садят для медленной казни в клоповники... И они за цивилизацию! Все же есть, была и будет благородная цель у нашего оружия, есть смысл движения народов».

Он вспомнил про Энн. И сказал:

– Я так благодарен вам!..

Присутствие ее побуждало к трезвым мыслям. Немного наивна со своим идеализмом и борьбой за права человека. Из ее честных намерений, верно, так просто сделается другими спекуляция.

– Алексей, что с вами? – спросила Энн, когда китаец открыл подъезд и они вошли в маленький коттедж при школе. – Не придавайте значения параду. Глупость – все такие празднования!

Сегодня солнце еще жаркое. А уже скоро дождливый месяц, как уверяют.

– Алексей! Не думайте, что женщины, которые проповедуют или борются за свою эмансипацию, лишены человеческих чувств, – сказала Энн, когда Алексей, подняв еще один косой парус, миновал сторожевые корабли и скалы пролива и пошел в открытое море. – Они стремятся преодолеть... неравноправное положение... Я говорю очень быстро? Вам не трудно понимать?

– Я понимаю вас, Энн!

– А теперь расскажите мне про Японию, Алексей... Вы встречались там с японскими женщинами?

– Да.

– Часто?

– Ежедневно. Мы жили среди японцев. И сами стали почти как японцы.

– Чем же это характеризуется? – насторожилась она. – Вы переняли от них что-то?

– Мы привыкли к их обществу. Они горды, но дружелюбны.

– Да? – изумилась Энн – Какие же японки? Маленькие, в цветах и с веерами?

– Есть и рослые. Они – прекрасны!

Энн слегка зарозовела. Сильный солнечный свет резал ей глаза и оживлял лицо, привыкшее к занятиям в закрытом помещении.

– У вас была любовь в Японии, вы помните о ней?

– Да...

Энн на миг растерялась.

– Она желтая? Маленькая?

– Она тонкая, элегантная... С прекрасными ресницами.

– Она красивая?

– Очень.

– Как же вы оставили ее?

Алексей отвязал конец и привел парус к ветру.

– Какой же плод любви?

– Я не знаю.

– Так ли? Да или нет?

– Все закрылось с нашим отплытием. Я, может быть, не узнаю никогда... Японец, уехавший с нами, сказал, что... она постыдилась рассказать мне... но якобы он узнал...

– Постыдилась сказать вам? Скажите мне ее имя! А в Азии для меня нет невозможного! Где она живет, кто ее отец? Рано или поздно я найду ее, и я, Алексей, все узнаю для вас, я сообщу вам...

– Ее отец стал известным человеком, он богат и содержит князя, которому принадлежит. Она высокого роста, с нежной розовой кожей, с гибкими длинными пальцами.

– Вы так помните ее?

– Да.

– Губернатор говорит, что Япония станет нам доступной, что мы опередим янки, опираясь на Гонконг, пользуясь нашим флотом, установим прочные коммерческие связи... Я никогда не забуду вас, Алексей! Но вы ее любите?

– Не знаю.

– Что? – почти закричала Энн. – Как вы осмелились не любя? А если у вас будет сын? Или дочь? Только потому, что она японка?

Алексей не стал говорить, что все еще хуже, чем она предполагает...

– Вы могли бы жениться на мне? – спросила Энн, когда в сумерках яхта приближалась ко входу в пролив.

– Да! – Алексей почувствовал, что теперь нельзя иначе ответить. То, что произошло между ними, обязывало быть честным и прямым. Но неужели лишь играть в честность?

– Но я никогда бы не согласилась! Никогда я не уеду из Азии. Я отдаю здесь все свои силы и отдам им всю свою жизнь! – торжественно и с радостью говорила Энн. – Я никогда не сложу оружия. Но я не японка. Я буду вам писать, Алексей! С первой же миссией я буду в Японии. Я все узнаю. Я буду бороться, я найду вашего сына. Я буду писать вам, когда окончится война. Оставьте мне ваши адреса в Петербурге и в деревне... А вы не могли бы после войны приехать в Гонконг?

«Бог знает, что будет у нас после войны. Что тут ответишь? Клясться, что вернусь? Приеду в Гонконг?

В таких случаях все принято сваливать на наш деспотизм. И на царя. Вообще-то удобный предлог! Во всем у нас, мол, виновато единовластие и строгость правительства, тирания! Поэтому и с нас, офицеров, взятки гладки. Мол, все запрещено! Подло?»

Чувство горячего протеста, жажда подвига и готовность к самоотверженности зарождались в душе после этого необыкновенного дня, такого несчастного и счастливого одновременно.

Глава 30

НА ЖЕМЧУЖНОЙ

Я пью за наши банки...

Разговорившись с Сайлесом на пароходе, Алексей подумал уже не в первый раз, что о людях и событиях он мыслит через деньги. Сайлес, видимо, вообще мыслит деньгами.

Приходилось видеть людей, которые, получая деньги, волнуются, путаются, сбиваются со счета, а без денег хиреют, живут в тревоге о деньгах, а при случае не умеют ими распорядиться. Сайлес просто брал и просто отдавал: это еще в Японии при знакомстве замечено, когда он не скрывал, живя на американском военном судне, свои аферы с японским золотом и с долларами. Туз с размахом, не мелкий ростовщик, берущий заклады от прогулявшихся моряков.

Алексей знал, что ныне банкиры во всем мире становятся влиятельны, банки считаются двигателями промышленности и торговли, иногда бывают от них зависимы правительства.

Сайлес под хорошее настроение откровенно признался, что вкладывает деньги в разные предприятия и даже авантюры. Из каждого дела неизменно, благодаря настойчивости и умению представлять свои доходы и расходы и мыслить деньгами, извлекается прибыль.

Финансист должен хорошо знать жизнь. Каждый банкир – реалист! Как хороший, не сумасшедший художник! Нельзя сорить по одним впечатлениям, вкладывать в дело деньги или талант. Это одинаково!

Поэт денег, судя по тому, как говорит! Без денег жизнь общества застыла бы. Банки представлялись Сайлесу кроветворными органами. Чистая и здоровая кровь денег оживляла сильный организм окружающего многоязыкого общества, помогала ему избавляться от болезней и страданий. Тысячи кули с семьями, по его словам, можно посредством денег и работы превратить из голодных нищих в нормальных людей.

Сайлес знал здоровую силу денег. Он знал и преступную силу денег, подобную преступной силе власти, мог деньгами, как шаман злыми духами, заклевать человека, мог посредством денег проникать, как ему казалось, в самые интимные и потаенные уголки человеческой души. При этом считал себя гуманным, веря, что приносит пользу всем, с кем соприкасается, кого ссужает, от кого извлекает потом ссуды с выгодой и за кого думает, умело пробуждая в должниках энергию для бизнеса и самоспасения.

Сайлес уверял, что служит деньгами обществу и рано или поздно с каждым своим знакомым в каком-то виде входит в денежные отношения. В то же время чистосердечно признавался, что и он не застрахован от катастрофы. Но пока, благодаря своему сильному характеру, не беднел, хотя, рискуя, оставался временами без денег.

Сибирцев нравился ему тем, что, не избегая его общества, держался стойко и в денежные отношения не входил.