Евгений Анташкевич - Харбин. Книга 1. Путь Страница 54

Тельнов старался говорить тихо и оглядывался на спящего Сашика.

– Новожилов сначала не хотел, уклонялся, я, говорит, лучше книжку почитаю или жене письмо напишу. А она у него красавица, и сам он из тверских дворян. Женился до того за месяц, в отпуске был по ранению.

Тельнов тихо, опять-таки оглядываясь на Сашика, кашлянул в кулак:

– Отказывался, значит! Ну он начальник, его не заставишь! А мы сели играть, да так азартно! Господи, прости! – Он истово перекрестился. – Землянка одна, большая, нас пятеро: я, трое унтер-офицеров, и он – главный! Мы за столом, а он рядом, на своей кровати, когда не в штабе! И на что только мы не играли! И кому петухом кричать, и кому под столом сидеть, и у кого револьвер точнее, и у кого сабля острее! Но только не на деньги! Это он строго запретил! Но, тихонечко, мы и на деньги перекидывались. Девать их было всё равно некуда! На третий день, смотрим, поглядывает он, то в книжку, то на нас, но больше в книжку, а по секрету – на нас. А мы и виду не подаём, что заметили его любопытство, знали, что очень мастерски он играл и в винт и в преферанс. За это и пострадал, ещё до ранения. Сам он ничего не рассказывал, да разве же утаишь? Тем более от штабных! Карточку показывал, после венчания. Супруга, молодая, чудо как хороша! На карточке! Он её был старше, лет на двадцать. Сам в орденах, рука на перевязи. При нас ходил с одним Георгием солдатским, а тут! Мы даже удивились! Орденов – целый иконостас. Говорили, что беспримерной храбрости был человек. Но только за карточное пристрастие его в следующие чины не производили. Поэтому, мол, и запретил себе «талью» гнуть. Ну а мы – знай своё!

Тельнов говорил, Александр Петрович слушал и иногда поглядывал на него и в один момент увидел, что старик как-то странно перебирает пальцами, как будто бы цигарку скручивает.

«Ни разу не видел его с табаком», – подумал он, но решил не перебивать.

– Так вот, – продолжал Тельнов. – Один день играем, другой, а мне карта ложится, как будто её кто-то специально подмешивает! Ну и партнеры у меня не очень, то есть я в полном фаворе. И видимо, заело его, нашего поручика. На третий день, я как сейчас помню, погода стояла мерзкая, на небе ни облачка, солнце как гвоздями прибили, висит и висит, за горизонт не садится… И ветер, северо-восточный, ледяной. И такой сильный, что носа не высунешь, прямо как здесь, в Маньчжурии вашей! Вот! И дует, и дует. Дожди кончились, все ждали, что подморозит, а он, ветер, только тянет, да насквозь! Никакая шинель не спасает, хорошо, наши солдатики печку хорошую смастерили. Помнится, до этого несколько ночей немцы что-то стучали, прямо все ночи напролёт, а ракеты свои перестали пускать. Помню также, что наше начальство велело пластунам выяснить, что это там немцы стучат. Пластуны в дозоры, но ночи оказались светлые – и звёзды, и луна. Днём солнце, и ночью – почти как днём. Так ничего и не увидели, через речку не перебраться, всё видно как на ладони. А мне уже стало надоедать, сами знаете, когда достойного партнера нет, то оно вроде как и скучно…

Тельнов перестал крутить пальцами и поднял глаза на Александра Петровича:

– Короче говоря, подсел-таки к нам Новожилов! Вы, говорит, прапорщик, по-моему, меры не знаете! Это он пошутил, что мне карта идёт! Ну и, само собой, извинился! Давайте, говорит, по маленькой сыграем, но, говорит, не в коммерческую! А мы уже и готовы были, видели, что его азарт гложет. Поинтересовались, мол, на что? А, говорит, кто проиграет, пусть за шнапсом сходит, к немцам, ночью. Мы удивились. Конечно, понятно было, знаете ли, что, если ему не пофартит, под стол он не полезет и петухом при нас кричать тоже не станет, а деньги, всё жалованье, незадолго до этого супруге переправил! Мы его отговаривать, а он в азарт уже вошёл. И всё надо мной подшучивает, что, мол, руки у меня ласковые и карты их любят, мол, мне бояться нечего. Я, конечно, на его намеки не реагирую, но обидно, знаете ли. Шулерству меня московские профессора не учили. Ну тогда я его спрашиваю, а на чём же на тот берег? Он отвечает, что знает, где пластуны свои челны держат. Челны лёгкие, тонкие, потому что долблёные, и один человек вполне может дотащить до воды. Вот такое Новожилов сделал нам предложение. Я подумал только, что сам-то я в проигрыше не останусь, карта со мной дружила, он, по всей видимости, тоже в себе уверен. А это что значит? Что если ни я, ни он в проигрыше не останемся, то на тот берег плыть другим? Пока мы думали, те трое отказались играть, им это было ни к чему, и остались мы вдвоём. Гляжу, он на меня смотрит! Я, Александр Петрович, был тоже неробкого десятка, ходил с пластунами за немецкие окопы, и их аппараты доставали, и за шифрами гонялись, да и крепкий я был, несмотря на то что на пятый десяток… Ну и решился на «гусарика»! То есть вдвоём.

Александр Петрович знал, что такое «гусарик», и кивнул, прося Тельнова продолжать рассказ.

– Про игру рассказывать не стану. Только скажу, что карта выпадала нам поровну, то я играю, то он. Я его опередил и закрылся на два или три очка, и притом на распасах, это его особенно обидело, и он засобирался. Мы его стали отговаривать, и тогда он предложил ещё одну партию, но тут уже я отказался наотрез. Дело в том, что, по его условиям, если игрок проигрывает дважды, он приносит не шнапс, а офицерский коньяк, то есть, знаете ли, надо переползти через две, а то и через три линии окопов, а это почти что верная смерть. И знаете ли, я заметил его одну особенность он, когда в раж входит, вроде как перестаёт правильно считать, поэтому на распасах я у него почти всегда и выигрывал. Вот так! Поэтому я и отказался. Проигрывать специально мне резона не было, а посылать его в третью линию окопов… это для меня было слишком.

Тельнов рассказывал ставшим сиплым от шёпота голосом, и Александр Петрович заметил, что к концу своего повествования старик начал сильно волноваться. Но он решил его не перебивать и дослушать до конца.

– Засобирался он! Оделся в солдатскую шинель, взял револьвер и две гранаты, сменил свою офицерскую фуражку на солдатскую папаху и, уже когда из землянки вышли, пошарил по карманам и вытащил вот этот футляр и передал мне…

Кузьма Ильич положил футляр на открытую ладонь.

– …Пенсне он оставил на столе, а футляр отдал мне… Вот так он у меня и оказался. Я про него только потом вспомнил.

Он помолчал.

– Так вот! А погода изменилась. Ветер стих, низовой. Верховой нагнал тучи, и луна почти скрылась, но иногда показывалась. Погода – почти для вылазок. А мы снова его отговаривать, но это уже когда почти на берегу были. И челны в кустах, недалеко, а пластунов рядом никого. Никто не ожидал, что погода так изменится! Мы его отговариваем, а он только сказал, мол, ждите, часа через два буду, шуму не поднимайте и будьте на берегу, если пластуны «проснутся» и хватятся своего челна. Пришлось подчиниться. До сих пор себе этого простить не могу. Что дальше было, помню все в деталях. Дотащил он челн до глубокой воды, речка поблёскивает, плывет разный топляк, он лёг в челн и только подгребал веслом коротеньким, как ракетка для лаун-тенниса. От того берега, где была первая линия немецких окопов, лес стоял саженях в ста или чуть более, луна появлялась у немца из-за спины, в общем, он слился с рекой и быстро пропал из вида. Мы немного успокоились, ночь тёмная, на немецком берегу тишина, в ту ночь они не стучали. Мы в землянку не пошли. Так два часа и сидели. Потом услышали какой-то шум, с того берега, сначала тихо так, потом сильнее, и непонятно было, что там шумит. Нет ни стрельбы, ни осветительных ракет, но шум слышим. Потом только поняли, что той ночью немцы задумали навести на наш берег переправу, поэтому ночами топорами и стучали, заготавливали бревна для понтона. Это чтобы на следующий день утром атаку предпринять. Но мы-то этого не знали!

Кузьма Ильич рассказывал, почти не останавливаясь:

– Мы сидим, а там шумит, а река такая тихая, от луны, когда не за тучами, отсвечивает и топляк гонит. И началось. Они-то весь строительный лес подвезли и начали связывать его в плоты и один к другому подгонять. Короче говоря, много там народу оказалось, на той стороне, и, видимо, вся их дивизия для атаки на том берегу и собралась. Мы, когда это поняли, одного, самого быстрого на ноги, послали, конечно, в штаб. Тут и наши стали подтягиваться, сначала пластуны! Однако челнов у них было несколько, и одного они не хватились, считать было некогда. Тогда-то на той стороне выстрел и прозвучал. Потом пулемёт дал очередь. Потом всё стихло, а когда луна в очередной раз выглянула, в её свете мы увидели, что к нашему берегу плывет челн, а за ним, точнее, с двух боков его догоняют две лодки. Вода блестит, и всё видно как на ладони. Тут нам стало ясно, что немцы его обнаружили и подумали, что наш лазутчик разведал их подготовку к переправе, к атаке, они и погнались за ним. Всё было как в кинематографе, только без музыки. На их лодках было несколько гребцов, а Новожилов был один, и они стали его настигать. Мы к своим, и сами стали стрелять по их лодкам. Пластуны снесли свои челны к воде и тоже направились туда, мы подняли стрельбу, чтобы отпугнуть немца, но они его уже почти догнали…