Уильям Нэйпир - Аттила Страница 54

Спустя некоторое время шум и голоса затихли. Но Аттила не был глупцом и не собирался вылезать из пещеры по крайней мере сутки.

Он наощупь нашел на стене место, где сочилась вода, и слизал языком все, что смог. Вода была слизистая, со вкусом плесени, но это неважно. Она поможет ему продержаться какое-то время. Он выживет. Он обязательно выживет.

Он весь день провел в пещере, скорчившись, обхватив руками коленки. Наступила ночь, полоска света из щели исчезла, наступила кромешная тьма. Боязнь замкнутого пространства вернулась к нему с новой силой, он начал воображать самые страшные вещи. Ему казалось, что он слышит отдаленный рокот камней, что выступ сдвигается с места, всего на несколько дюймов, и выход оказывается навеки замурован. Он будет сидеть здесь, в кромешной тьме, ничего не видя, не в силах шевельнуться, и кричать, кричать, пока не умрет…

Но мальчик снова стиснул зубы и приказал себе выдержать эту ночь. Если он вернется к щели, поближе к воздуху, солдаты вытащат его отсюда, как крысу из норы, и столпятся вокруг, и будут пронзать его мечами, срывая на нем гнев и крушение всех надежд. Он сильно зажмурился, чтобы перед глазами возникли хотя бы красные и зеленые пятна, и стал ждать.

Очнувшись от беспокойного сна, Аттила услышал какой-то шорох в темноте. Это летучая мышь, сказал он себе. Но это было больше, чем летучая мышь. Это больше походит на шарканье. Он начал молиться, чтобы это не оказался пещерный медведь. Он молился отцу своему Астуру в вечно синем небе, чтобы в пещере не было другого входа, чтобы чудовищный пещерный медведь не вернулся домой с темной шкурой, блестящей от крови.

Он вытащил меч и уставился в темноту, но можно было с таким же успехом попытаться разглядеть что-нибудь сквозь смолу. Он мог увидеть только собственную руку прямо перед глазами. У него возникло кошмарное ощущение, что кто-то — что-то — как раз сейчас злобно опускается перед ним на корточки, и его лицо находится всего в нескольких дюймах от лица Аттилы, его черные глаза впиваются в глаза Аттилы, а с длинных клыков что-то капает. Он даже осмелился принюхаться к воздуху, совсем чуть-чуть, надеясь вопреки надежде… Он не учуял никакого зловонного дыхания, ничего, кроме сырого воздуха пещеры. Но шаркающие звуки продолжались, и оно приближалось.

Он вспомнил рассказы своего народа о нечистых существах, живших в темноте; они выбирались наружу по ночам, пробирались между деревьями или летали, раскинув крылья, как у летучих мышей. Они опускались на карнизы одиноких домов, принюхивались к воздуху, потом забирались в дом и вонзали свои острые клыки в мягкую плоть, выпивали кровь младенцев, оставляя в колыбельках только почерневшую, сморщенную высохшую оболочку, которую по утрам находили пронзительно кричавшие матери. Может, этот звук издает один из таких мерзких вампиров с плотью белой, как луна, и полупрозрачной, с глазами, как желе, он возвращается домой, чтобы поспать, с брюхом, наполненным младенческой кровью. Аттила вжался в стену и крепче вцепился в меч. Говорят, что вампира убить нельзя. Металл пройдет сквозь него, как сквозь туман. А когда они высосут твою кровь, ты становишься одним из них.

Он услышал странный, высокий крик, почти визг, и мог бы поклясться, что это одинокий крик ястреба-перепелятника, хотя ночью этого не может быть. Или упыря…

Но из темноты заговорил не упырь. Это был голос, как показалось Аттиле, юного мальчика.

— Пелагия! — шепнул голос. — С тобой ничего не случилось?

Аттила молчал. Никто не ответил.

— Пелагия!

Снова тишина, и тогда от входа в пещеру послышалось шарканье. Внезапно темнота осветилась небольшим желтым пламенем, и в этом тусклом свете Аттила разглядел худую грязную руку, а дальше и самого мальчика, года на два-три младше, чем он. В другой руке мальчик держал копье. Он поставил свой мерцающий светильник на выступ и осмотрелся. Тут он увидел Аттилу, сжался и направил копье прямо ему в живот.

— Если только ты хотя бы прикоснулся к ней, — прошипел он, — если ты ей хоть что-то сделал, я…

— Кому? — прошептал озадаченно Аттила, держа меч наготове.

Мальчик кинул взгляд в сторону, и при тусклом свете его лампадки Аттила увидел у противоположной стены сверток одеял.

Мальчик больше ничего не сказал. Он прошаркал к одеялам и очень нежно отогнул край. Аттила с большим удивлением понял, что всю ночь провел в одной пещере с девочкой, но даже не догадывался об этом. Должно быть, несчастный ребенок перепугался до смерти, но Аттила не слышал даже ее дыхания, уж не говоря о крике. Ей было всего лет шесть или семь, личико бледное и напряженное. Мальчик склонился над ней, целуя ее в лоб и шепча благодарственную молитву. Девочка повернула голову и посмотрела на Аттилу глазами, казавшимися огромными на худеньком личике с бледными, бескровными губами.

— Он убил человека, — прошептала она. — Солдата. Вон там.

— Так это его кровь на уступе? — взволнованно спросил мальчик. — Твоя работа?

Аттила кивнул.

— Я не знал, что здесь есть кто-то еще. Я прятался.

— Ну, мы тоже прячемся. Ты что, тоже бежавший раб?

Аттила подавил высокомерное возмущение, вспыхнувшее из-за подобного пренебрежительного отношения к его предкам.

— Нет, — ответил он как можно бесстрастнее. — Я… я с севера Я был военнопленным. Я возвращаюсь к своему народу.

— За Великую Реку? Я имею в виду — за границей империи?

Аттила опять кивнул.

Мальчик уставился на него. У него, как и у сестры, были широкие, похожие на заячьи, глаза и пристальный взгляд, хотя выглядел он вполне здоровым. Тощий, недокормленный, нервный и легко возбудимый, но вполне здоровый для бежавшего раба.

Он сказал:

— Пелагия и я — кстати, меня зовут Орест — мы убежали.

— Они были ужасными, — прошептала Пелагия. — И жирными. И хозяйка втыкала в нас иголки, если мы плохо работали или что-нибудь проливали.

Орест быстро закивал.

— Настоящие иголки. В руки или в тыльную сторону кисти. Поэтому мы убежали.

Аттила улыбнулся:

— Что ж, значит, нас трое.

Орест еще немного посмотрел на Аттилу и спросил:

— Можно нам пойти с тобой?

— Вряд ли. Я иду гораздо быстрее, чем ты. Кроме того, — добавил он довольно жестоко, — твоя сестра больна.

— Откуда ты знаешь, что она моя сестра?

— Вы похожи.

Мальчик снова кивнул.

— Да, верно, это моя сестра. С ней все будет хорошо. — Он наклонился над девочкой: она, похоже, опять уснула и дышала часто и поверхностно. — Вот увидишь.

— Ты там не наткнулся на солдат?

Орест помотал головой.

Аттила пробурчал:

— Ну, значит, как только рассветет, я уйду. Желаю удачи.

— Если тебе нужно, так из пещеры есть другой выход. Это надежнее. Вон там, внизу, — показал он.

— А почему ты мне этого сразу не сказал? — довольно сердито спросил Аттила.

Мальчик долго смотрел на него своими широко открытыми глазами, потом лег рядом с сестрой и уснул.

В сером свете зари Аттила успел пройти около лиги, когда услышал за спиной шаги.

Он спрятался и вскоре увидел мальчика Ореста, державшего за руку свою сестру. Их лица посветлели в холодном утреннем воздухе, щеки пылали. Пелагия даже слишком раскраснелась, покрывшись пятнами лихорадочного румянца.

Аттила дождался их и вышел из укрытия.

— Я ведь вам говорил! — произнес он.

— У тебя есть какая-нибудь еда? — спросил Орест. — Мы по-настоящему голодны, особенно Пелагия.

Аттила посмотрел на девочку, потом на мальчика. Неохотно сунул руку в кожаный мешок и протянул им кусок зачерствевшего хлеба.

— Это все, что у меня есть, — буркнул он.

Они разломили его пополам и начали есть. Девочка жевала медленно и с трудом, но съела все до крошки.

— Спасибо, — сказал Орест.

— Ерунда, — кисло отозвался Аттила, шагая вперед.

Дети шли следом.

Спустя какое-то время он обернулся и спросил:

— Тот крик у пещеры, как перепелятник. Это ты кричал, да?

Мальчик гордо кивнул.

— Это наш сигнал. Если хочешь, я тебя научу.

Аттила немного поборолся с гордостью и ворчливо сказал:

— Отличное подражание. Давай, учи.

— Хорошо, — ответил мальчик. — Он исходит из глубины глотки. Нужно вот так вытянуть шею и…

Втроем они шли медленнее, зато умудрялись наворовать больше еды, а в теплые дни отдыхали в лесу или в горах. Мальчик-грек болтал без остановки, пока Аттила не попросил его заткнуться. Пелагия, похоже, понемногу набиралась сил. Она даже стала слегка поправляться.

— Ты здорово воруешь, — сказала она ему однажды вечером, когда он вернулся с очередной одинокой фермы и принес с собой бутылку слабого вина, хлеба, соленой свинины, сушеных бобов и даже зажаренного лесного голубя.

— Это мой самый большой талант, — ответил он.