Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести Страница 54

Ее первым чувством было облегчение. Что за сумасбродная идея пришла ей в голову именно этого человека выбрать орудием своего освобождения! Она-то полагала, что он действительно способен ради нее пойти даже на убийство, а сейчас должна признать, что он, оказывается, и не мужчина. Вместо разочарования она ощутила чувство радостного облегчения. Авантюра была позади, она может снова вернуться в действительность.

Ранке поднялся на колени и поцеловал ее обнаженную ногу.

— Мне стыдно. Я надеялся, что с вами у меня будет по-другому.

Ей стало его жаль.

— Этого не нужно стыдиться. Такое может случиться со всяким.

— Я так люблю тебя…

— Да, я знаю.

— Не оставляй меня сейчас. Я покончу с собой, если ты уйдешь.

Алекса, утешая, гладила его волосы.

— Нет, не бойся, я еще останусь. Я сказала дома, что вернусь не раньше шести. — Она оглянулась и впервые рассмотрела комнату внимательно. — У тебя много чудесных вещей. Тот комод в углу просто прелесть. Наверное, это настоящий антиквариат?

— Он принадлежит маме. Она обставила мне всю квартиру, чтобы мне здесь было хорошо. Она знала, что мне жить в Алленштайне будет не слишком приятно.

— Но это особенно не помогло?

— Нет. То есть, я хотел сказать, с тех пор, как вы… — Он в отчаянии покачал головой.

Алекса положила свою руку на его; ей показалось, что он снова разрыдается.

— Это ваша мать? — спросила она, указывая на вставленное в рамку фото темноволосой женщины с густыми бровями и таким же стеклянным взглядом, как у ее сына.

Он посмотрел с любовью на снимок.

— Да, это мама.

— Интересное лицо. Расскажите мне о ней. — Алексе хотелось вовлечь его в разговор, неважно о чем.

— Она действительно замечательная женщина и удивительная мать. Мы с ней очень близки, особенно с того времени, как умер отец. Это был несчастный случай. — Он замолчал, его губы нервно подрагивали. Затем он продолжил с неожиданным воодушевлением: — В Груневальде у нас был большой дом — он тогда находился практически за городом. В саду стояли качели и можно было играть в крокет. Знакомых семей с детьми у нас не было, и поэтому я играл только с мамой. — Он вдруг беспричинно рассмеялся и попытался тут же подавить смех. — Она сажала меня на плечи и катала по всему дому и саду. И сегодня, когда я скачу на лошади, мне иногда кажется, что я все еще ребенок. — Он растерянно замолчал, тяжело дыша, на его лбу блестели капли пота.

Алекса наблюдала за Ранке, он вызывал в ней то любопытство, то отвращение.

— Так вам нравилось, как ваша мама с вами играла?

Он смущенно кивнул.

— Да, конечно. Я думаю, всем детям это нравится.

Она пробыла еще час, болтая с ним, пила вино и позволяла себя целовать и неловко ласкать. При расставании она пообещала прийти снова, не будучи сама до конца в этом уверенной. Сейчас нужно было просто исчезнуть отсюда, пока не началась новая истерика.

Несколько дней спустя, уступая его настояниям, теплым солнечным днем пополудни она согласилась поехать с ним на лошадях. Он был необычайно оживлен и напоминал жеребенка, который после долгой зимы впервые оказался на лужайке. Они свернули с дороги и поскакали по полям, через рощи, мимо песчаных холмов и стоячих прудов. Некоторое время спустя Ранке стал необычайно молчалив, на его лице застыло сосредоточенное выражение, он неестественно прямо сидел в седле. На поляне в лесу он остановился, соскочил на землю и придержал ее лошадь. Не говоря ни слова, он поднял ее из седла, и, застигнутая врасплох, она позволила опустить себя на землю. Он овладел ею на мягком ложе из прошлогодней листвы, слегка отдававшей прелью. Этот запах часто потом напоминал ей об этом дне.

С этого дня Алекса регулярно встречалась с Ранке один-два раза в неделю, в большинстве случаев в его квартире. Ей не нужно было придумывать причину своего отсутствия, так как Ганс Гюнтер никогда не спрашивал, где она провела вторую половину дня. Для приличия она старалась избегать частых поездок с Ранке, полагая, что чем меньше она показывается с ним, тем лучше.

Отправляясь к Ранке, она надевала шляпку с густой вуалью и тот бесформенный плащ-пыльник, который был в моде у автомобилистов. Но ей не приходило в голову, что как раз этот наряд вызывал у людей любопытство и заставлял гадать, что же это за посетительница ходит к господину фон Ранке. Не требовалось много времени, чтобы он ей надоел. То, что ей казалось привлекательным, — какие-то следы демонизма в нем — было просто проявлением неустойчивой психики великовозрастного маменькиного сынка. Ранке был слишком меланхоличен и сентиментален, чтобы его общество было приятным. А как любовник он был просто неумелым и довольно странным. Многое в нем вначале шокировало ее, но затем она стала относиться к странностям Ранке как какой-то игре, забавляться ею. Любовному акту, как правило, предшествовали детские дурачества. Что-то похожее, вероятно, он вытворял ребенком со своей матерью, — подозревала она. В любом случае они возбуждали его и помогали преодолеть известную слабость. Алексе в конце концов удалось разбудить в нем мужчину, и она окончательно превратилась в предмет его фанатического обожания. Его зависимость от нее начинала приобретать патологический характер. Единственное, что их связывало, это его болезненная, безграничная влюбленность в нее и ее надежда на него как на единственно возможного мстителя и освободителя.

С той самой мартовской ночи, когда она застала Ганса Гюнтера с Дмовски, в ней теплилась надежда на неведомо какую внезапную смерть Ганса Гюнтера и ее свободу. Разве не может он разбиться на лошади? Или не может с ним произойти другой несчастный случай? Ночи напролет проводила она в таких фантазиях. После того как Ранке стал ее любовником, она рассказала ему об этом, сделав несколько далеко идущих намеков. К ее удивлению он реагировал на это с понимающей усмешкой в глазах.

— Я тебе еще раньше говорил, что могу ради тебя убить, ты помнишь?

Алекса оцепенела. Интуиция подсказывала ей остановиться, и позднее она жалела, что не послушалась внутреннего голоса.

— Тогда я думала совсем не о нем.

— Но сейчас же о нем, не правда ли?

Она закрыла лицо руками.

— Если бы только он согласился на развод! Но на это он не пойдет никогда.

— А ты бы вышла за меня замуж, если бы он развелся?

Она не опускала рук с лица. Еще ребенком она привыкла держать руки, прижав их к глазам, когда лгала.

— Ты же сам это знаешь.

Они лежали в постели. Он отвел руки от ее лица и заставил взглянуть на него.

— Ты любишь меня?

— Да! Ради всего святого, ну сколько же можно спрашивать об этом! Разве иначе я была бы здесь?

— Иногда я спрашиваю себя об этом, — сказал он, задумчиво глядя на нее. — Почему ты именно при нем заговорила о дуэли? Чтобы его предостеречь? Или заставить бояться? В любом случае это было ошибкой. Твой муж совсем не дурак и подозревает, что ты хочешь нас натравить друг на друга. Но он на это не идет. Он постоянно избегает меня. А если мы случайно и встречаемся, как, например, вчера в казино, то он со мной приветлив, как никогда. Я не могу просто подойти к нему и отвесить пощечину.

— А как дошло дело до дуэли между тобой и тем… Разве вы не дружили? — Она спрашивала его об этом и раньше, но он всякий раз уходил от ответа. — Это он тебя вызвал или…

— Я его вызвал. — Он повернулся к ней спиной, встал с кровати и оделся.

— Но из-за чего?

— Он был пьян и сказал одну глупость.

— Что за глупость? — Ранке ничего не ответил, и она продолжала: — И ты никогда об этом не сожалел? Я имею в виду, позже?

— Нет. Он сам этого хотел.

Алекса задумалась.

— Предположим, не было бы этого суда чести и всей ерунды — никаких секундантов, только он и ты. Ты бы его все равно застрелил?

Задумавшись, Ранке ответил не сразу.

— Наверняка. Это было неизбежно.

Дуэль без свидетелей. Эта была тема, которая занимала ее в последующие недели все больше. Алекса не могла понять, настроен ли он действительно серьезно или только идет навстречу ее фантазиям, чтобы поддержать в ней хорошее настроение. Она не могла понять также, насколько все это для нее самой важно. Иногда эта тема была просто спасением от долгого тягостного молчания.

Пару раз Алекса предлагала подстроить настоящую дуэль, но Ранке не хотел об этом и слышать. Он сказал, что лучше подождать до осени, когда без труда можно будет организовать несчастный случай на охоте. Хотя Ганс Гюнтер был отнюдь не заядлый охотник, но в окрестностях Алленштайна дичь была в изобилии, а осенью охота была единственным развлечением в монотонной гарнизонной жизни.

Мало-помалу в голове у Ранке стала зреть мысль: оказаться во время охоты с майором один на один и принудить его к импровизированной дуэли. Несмотря на возражения Алексы, он считал эту идею превосходной — ведь у них же будет одинаковое оружие. Застрелить человека в лесу в спину не позволяет ему его офицерская честь. Он уже придумал, какими словами вызовет майора на дуэль, прежде чем они займут позиции и начнут целиться друг в друга. Алекса не склонна была ему полностью верить. Он, в конце концов, не идиот. Она не представляла себе, что Ранке встанет лицом к лицу с таким отличным стрелком, как Ганс Гюнтер. Наверное, специально для нее он сочиняет фикцию какой-то воображаемой честной дуэли.