Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера Страница 54

– Возможно, – сказал Бьорн Спиргер и доказал, что даже мужчина с дырами вместо выпавших зубов и лицом, похожим на сжатый кулак, может прекрасно помнить свои детские грезы, – война действительно закончится, когда мы вывезем за пределы страны эту проклятую вещь. И возможно, все эти сумасшедшие здесь наконец очнутся.

– Да, мой мальчик, кто знает, – сказал Самуэль и кивнул ему. – Итак, что нам делать?

– Альтернативный вариант… – начала Эбба.

– Простите, ваша милость, – вмешался Бьорн Спиргер, – но нам не нужна никакая альтернатива, даже если она называется «беспрепятственно и с миром возвращайтесь домой». Мы последуем за ротмистром.

Мужчины кивнули. Некоторые отдали честь, в том числе и Альфред Альфредссон, хотя само его поведение можно было брать в качестве образца для самого идеального приветствия в мире.

– Это и есть альтернатива, – сказала Эбба; впервые она казалась потрясенной.

– Когда отправляемся, ротмистр?

– Мы готовы, ротмистр!

– А можно мне оставить себе волосы с хвоста дьявола, ротмистр?

– А можно мне взять к себе домой его бабушку и обменять ее на мою старуху, ротмистр?

– Ты с ума сошел? Дьявол такого не заслуживает!

– Тихо, ребята, – призвал их к спокойствию Самуэль. – Мы отправимся с первыми лучами солнца. Эбба дала нам лошадей и, как я понимаю, также продовольствие, которого хватит на несколько дней. Я также предполагаю, что перед отъездом мы получим и все остальные необходимые сведения – например, в каком направлении ехать.

– Все твои предположения верны, ротмистр, – сказала Эбба и нахлобучила на голову шляпу. – Кроме одного – что я останусь здесь и подожду вашего возвращения. Потому что я еду с вами.

11

В тех редких случаях, когда Киприан оказывался в Райгерне – монастыре, во главе которого стоял Вацлав фон Лангенфель, – вместе с Андреем, он превращался в пятое колесо в телеге. Однако переносил это играючи. Андрей был отцом настоятеля монастыря, и монахи буквально с ног сбивались, пытаясь предугадать желания Андрея. Но поскольку желания у него возникали редко, монахи прикладывали еще больше усилий для того, чтобы обнаружить хоть какие-то, а затем немедленно их исполнить. Вацлав им в этом никогда не мешал; это был один из многих немых знаков любви, которые сын оказывал отцу. Андрею много раз доводилось испытывать страх потерять единственного ребенка (и один раз – даже по собственной вине), и потому он, в свою очередь, никогда не возражал против усердия монахов, будучи убежден, что тем самым он доставляет удовольствие своему сыну.

Киприан, в первые же минуты разгадав оба мотива и растрогавшись, держался особняком от этого забавного танца и только молча радовался тому, что благодаря сильным финансовым вливаниям фирмы «Хлесль, Лангенфель, Августин и Влах» монастырь вообще пережил годы войны.

Теперь он смотрел из окна кареты на медленно проплывающие мимо ряды голых ив и ольх, обрамлявших ручей, вдоль которого шел последний участок дороги из Брюнна в Райгерн. Они казались призрачно-нереальными под покровом сверкающего снега, который падал с самого рассвета.

– Мне уже доводилось встречать сочельник в диковинных местах, но в карете – еще ни разу, – сказал Андрей.

Киприан улыбнулся, хотя что-то за окном привлекло его внимание.

– Или Рождество, – добавил он.

– Или День святого Стефана,[40] – поддержал его Андрей.

Киприан отвернулся от окна.

– Как ты считаешь, нам следовало бы сначала заехать в Прагу? Это стоило бы нам двух дней пути.

– Я не знаю, – вздохнул Андрей. – Следовало ли?

– Мы не сделали этого, – сказал Киприан через некоторое время. – И гадать теперь об этом – только время переводить. Возможно, к Богоявлению мы уже будем дома. И тем не менее здесь мы тоже встретим часть семьи – Вацлава.

– Спасибо, – поблагодарил его Андрей.

Киприан пожал плечами. На самом деле он был куда менее спокоен, чем хотел казаться. Когда они покинули Эгер, его раздирали самые противоречивые чувства. В середине ноября они с Андреем отправились в Ингольштадт, где в течение последних лет под руководством Доминика Августина, сына бывшего главного бухгалтера и многолетнего партнера фирмы Адама Августина, возникло новое отделение фирмы. Адам Августин давно уже отправился на небеса; он покинул земную юдоль в том же году, что и фельдмаршал Валленштейн, и последними его словами были: «По крайней мере, я на несколько недель пережил эту сволочь». Ингольштадт, как почти все города в империи, пострадал из-за войны: Густав-Адольф осадил город, и тот перенес выплату репараций, уход крестьян, голод и несколько вспышек эпидемии. Доминик Августин выбрал себе нелегкий путь для первых шагов в роли комиссионера самого крупного предприятия Праги, но он пробился, и в этом году не только снова покрыл издержки, но и впервые принес чистую прибыль. Так как Андреас Хлесль отправился в путешествие, Мельхиор Хлесль, по обыкновению, был неуловим, а Вилем Влах, четвертый старший партнер, был уже слишком стар для длительных поездок, Андрей и Киприан решили почтить старания Доминика личным посещением. Киприан не видел дом и семью уже шесть недель. Он вспомнил еще об одном периоде своей жизни, когда даже дольше не видел дорогих ему людей, и невольно потер старый шрам, оставшийся от пули, которую в него выпустил Генрих фон Валленштейн-Добрович.

Снаружи снова раздался шум и отвлек его от грустных мыслей. Он высунул руку в окно и постучал по боку кареты. Кучер остановил экипаж.

– Что случилось?

Киприан открыл дверь и вылез наружу.

– Идем, Андрей, – сказал он. – Батюшки светы, у меня ноги одеревенели. Как у старика!

– Что-то стряслось?

– Помолчи хоть минутку и открой уши, старина. – Киприан изобразил широкую улыбку.

Андрей прислушался. Внезапно он тоже расплылся в улыбке.

– Давай-ка поглядим, – предложил он.

Они с трудом двинулись по почти нетронутому снегу, а потом прорвались сквозь сугробы у обочины. Вокруг каждого дерева собралось снежное кольцо высотой до пояса, но деревья стояли так плотно друг к другу, что ветер не смог сдуть слишком много снега в ручей внизу. Ручей замерз, лед слабо мерцал в исчезающем свете дня, очищенный от снега горсткой детей, которые скользили по нему и весело смеялись. Именно этот шум и привлек внимание Киприана. Дети, кажется, жили в покосившихся домишках, жавшихся друг к другу на противоположном берегу ручья. Крестьянский двор, возможно, принадлежащий арендатору монастырской земли… Одно из зданий представляло собой пепелище, и его обгоревшие стропила трудно было не заметить даже во время вьюги – лучшее доказательство того, что война здесь тоже не прошла бесследно, а то, что здание еще не отремонтировали, говорило о том, что обитатели жили скорее плохо, чем хорошо, и, по всей вероятности, получали поддержку монастыря, вместо того чтобы платить ему аренду. Дети тем не менее… Дети смеялись и носились по льду, позабыв обо всех заботах.

– Поэтому мы и не вернулись в Прагу, – пояснил Киприан. – Поэтому мы провели самые святые дни года в чертовски продуваемой карете и питаясь самой отвратительной едой, деньги за которую я засунул в глотку потному хозяину постоялого двора. Чтобы этот смех… эта беззаботность… эта уверенность в том, что лучшие дни настанут – не были обмануты. Наша страна как раз поднимается на ноги, и она не должна нести на себе бремя библии дьявола, если она хочет снова проснуться.

Андрей глубоко вздохнул и стряхнул снег с сапог.

– Заходи уже, – проворчал он, – пока у меня с языка не сорвались слова, что Рождество вместе с тобой в карете – это нечто восхитительное, раз уж вот это, – он указал на играющих смеющихся детей, – заменитель церковных колоколов.

– Только не становись сентиментальным, – попросил его Киприан, но когда Андрей, возвращаясь к карете, положил руку ему на плечо, он легонько ткнул товарища локтем в ребра и улыбнулся.

Улыбка его стала еще шире, когда они заметили у кареты кучку мерзнущих монахов, бросающих на них озабоченные взгляды. Один из них выступил вперед и чуть поклонился.

– Что-то случилось, господин фон Лангенфель?

– Почему? – удивился Андрей.

Монах неопределенно махнул рукой.

– Ну, эта внезапная остановка…

– Вы – брат привратник Райгерна, я не ошибаюсь?

Монах просиял и кивнул. Киприан наклонился, чтобы посмотреть на дорогу за каретой и лошадьми. Дорога делала мягкий поворот вправо и исчезала в снежной вьюге и за рядом деревьев, растущих вдоль ручья. Очень высокого здания монастыря видно не было. Киприан снова выпрямился и усмехнулся. Он еще шире усмехнулся, когда заметил косой взгляд привратника. Между бровями у монаха образовалась глубокая складка.

– Ну-ка, – сказал Андрей, – ваша забота делает нам честь, но… откуда вы знаете, что мы остановились?

– Э… мы… э… увидели…