Том Холланд - Том Холланд Страница 55

Факт этот в глазах многих граждан оставался источником гордости, подчеркнутой демонстрацией республиканской добродетели и гарантией того «особого мужества, которое всегда отличало римский народ».[167] Других он, напротив, смущал. Помпеи, например, достаточно попутешествовавший по Востоку, чувствовал собственное унижение перед великолепием греческой архитектуры, воспринимая его как вызов его собственному престижу и величию Рима. Стащив на Востоке все, начиная от ведерка со льдом для вина и кончая бальзамическим деревом, он закончил грабеж чертежами великого театра Митилены, намереваясь соорудить его копию, «только большую по размеру и более великолепную».[168] Когда на улицах еще выметали мусор, оставленный его триумфом, посланные Помпеем рабочие уже выходили на Марсово поле. Ровное, пустое и находившееся рядом с Форумом, оно представляло собой самый соблазнительный для застройщика объект — а Помпеи никогда не умел противостоять соблазнам. Монументальность его замысла стала очевидной с самого начала. Не проявив особой изобретательности, он объявил, что строит посвященный Венере храм, а сиденья в нем задуманы в виде подводящих к святилищу ступеней, однако обманутых не было. Вновь, как это неоднократно случалось в карьере Помпея, он попрал прецедент с рыцарским пренебрежением. Сам Помпеи не проявлял на сей счет никакого волнения. В конце концов, он тратит на постройку собственные деньги. На что же еще лучше употребить свое состояние, как не на дар римскому народу?

Неудивительно, что большая часть граждан возражать не стала. Однако в то время как поклонники Помпея восхищались гаргантюанским масштабом щедрости своего героя, его соратники по Сенату были далеки от восхищения. Там, в особенности на верхних скамьях, подозрительность достигала параноидальной величины. Было отмечено, что фундамент нового театра простирается почти до Овиле. То есть завершенное сооружение будет выситься над избирательным урнами. А, значит, выборы будут производиться буквально в тени Помпея. Казалось, сама Республика в опасности. Лозунг этот всегда объединял аристократию против слишком удачливых сограждан, послужил он своему назначению и теперь. Катул, давно являвшийся ведущим критиком неконституционной карьеры Помпея, умер вскоре после суда над Клодием, быть может, сведенный в могилу исходом процесса, однако несгибаемым ратоборцем на этом поприще оставался Катон, более чем готовый заняться Помпеем. В содружестве с вечным завистником последнего, Крассом, он организовал блок непреклонной оппозиции интересам Помпея, внезапно парализовав деятельность находящегося на вершине славы великого полководца. Сенат отказался ратифицировать данное им решение восточной проблемы. Ветеранам Помпея не предоставляли заслуженных ими хозяйств. Катон осмеивал даже его победу над Митридатом, называя ее «войной против женщин».[169]

Обиженный Помпеи недоумевал. Разве он не покорил триста двадцать четыре разных народа? Разве не удвоил размеры Римской империи? Так почему же Сенат отказывается воздавать ему должное? Пусть методы его действий и бывали незаконными, однако цели всегда являлись образцом следования традициям. Отнюдь не стремясь к установлению собственной царской власти, согласно мрачным наветам врагов, Помпеи всем сердцем не желал ничего большего, чем быть принятым в лоно истеблишмента. У него имелись собственные слабые места. Род его не принадлежал к числу древних. Престиж такого человека, как Катон, чьи достижения не превышали малой доли его собственных, вселял в него завистливое почтение. Даже когда его собственная репутация достигла максимума, после возвращения с Востока в 62 г. до Р.Х., Помпеи продемонстрировал едва ли не щенячье желание добиться встречного уважения Катона. Он даже пошел на развод с женой, несмотря на то, что она была сестрой его близкого союзника, Метелла Целера, и объявил, что он и его сын женятся на двоих племянницах Катона. Безусловно, являясь теперь самым завидным холостяком Рима, Помпеи предполагал, что Катон просто не может не дать своего согласия. Того же самого мнения придерживались и обе невесты, однако едва девицы принялись строить брачные планы, последовал сердитый окрик от дяди. Радостные возгласы превратились в слезы. В доме не было женщины, которая не стала бы на их сторону. Катон, однако, не принадлежал к числу тех мужчин, на которых можно было повлиять слезами. «Помпеи должен знать, — решительно объявил он, — что меня не обойти через девичью спальню».[170] Смущенный жених остался униженным и посрамленным, с единственным приобретением от всей этой истории — враждой оскорбленного Метелла. Безошибочное чутье Катона к моральным высотам вновь помогло ему захватить выгодную позицию. Помпеи, оказавшийся на незнакомой ему территории, начал уставать под непрестанными наскоками противника. К весне 60 г. уже казалось, что он потерпел поражение. Как рассказывал Цицерон Аттику, великий человек весь день не делал ничего другого, как только сидел в задумчивом молчании «и взирал на тогу, которую носил в день своего триумфа».[171]

Какое бы удовлетворение ни получал Катон от таких сообщений, он тем не менее держался настороже. Даже окруженный обломками своих политических неудач, Помпеи оставался внушительным соперником. Всем было очевидно, что если он хочет разобрать завал, искусно устроенный на его дороге Катоном и Крассом, то ему потребуется союзник в ранге консула — и не просто союзник, а тяжеловес, способный уложить наповал Катона. Однако единственный очевидный кандидат на эту роль весной 60 года пребывал далеко от родных краев, в Испании.

Цезарь, к удивлению большинства людей, с помощью своего обаяния делал большие успехи на посту наместника. Из вольно подпоясанного «денди» получился природный полководец. Стремительный поход в северную часть нынешней Португалии не только позволил ему расплатиться со многими долгами, но и заставил Сенат наградить его триумфом. Однако эти успехи бледнели рядом с известием о том затруднительном положении, в котором оказался Помпеи. Цезарь сразу понял, что подобный шанс может выпасть ему только раз в жизни. Тем не менее, чтобы воспользоваться им, ему пришлось поторопиться. Кандидаты в консулы должны были выставить свои кандидатуры в начале июня. Оставив свою провинцию до приезда преемника и путешествуя с обыкновенной для него головокружительной скоростью, Цезарь прибыл на Марсовы поля как раз вовремя. Там ему и пришлось остановиться — среди шума и пыли, поднятых стройкой Помпея. До празднования триумфа официально он считался находящимся при оружии, и потому въезд в Рим ему был запрещен. Едва остановившись в Вилла Публика, Цезарь спешно подал заявку на выдвижение собственной кандидатуры в консулы через уполномоченного — и Сенат, имевший в запасе еще один день, был готов без всяких колебаний предоставить ему это право.

Однако Катон был против. Зная, что голосование должно состояться до заката, он поднялся и произнес пространную речь, затянувшуюся до самой ночи. Разъяренному Цезарю пришлось выбирать между триумфом и консульством. Он, в сущности, не колебался. В отличие от Помпея он всегда и без всяких затруднений отличал суть власти от ее тени. Он вступил в Рим, начиная гонку, в которой обязан был победить.

Катон и его союзники также понимали это. В их сражении с Помпеем произошел внезапный и резкий перелом. Тот факт, что Цезарь мог полагаться не только на поддержку Помпея, но и на собственную огромную популярность, делал его вдвойне опасным. Не сумев заблокировать вступление в гонку своего старого соперника, Катон принялся спешно принимать меры по нейтрализации его будущей победы. Самым неотложным условием стали выборы надежного второго консула, на которого можно было бы положиться с точки зрения нейтрализации предложенных Цезарем мер. Деньги из неисчерпаемой казны Помпея и без того уже перетекали к электорату: было очевидно, что он готов потратить любые средства, чтобы купить оба консульства. Собственным кандидатом Катона являлся его зять, честный и трудолюбивый сенатор по имени Марк Бибул, неожиданно, к собственному восхищению оказавшийся в роли спасителя Республики. Его поддерживали своим весом все враги Помпея. С точки зрения Катона, ситуация казалась настолько серьезной, что он даже закрыл глаза на то, что Бибул, по примеру агентов Помпея, начал лично раздавать деньги на подкуп избирателей.

Деньги оказались потраченными не напрасно. На выборах Цезарь пришел первым с головокружительным преимуществом, однако Бибул выбрался на второе место. Пока все складывалось удачно для Катона — однако теперь, после того как он сумел оказать противодействие маневрам Помпея, ему приходилось блокировать и устремления Цезаря. Военное дарование новоизбранного консула было очевидным. И с точки зрения Катона, пускать такого охотника за славой в новую провинцию было немыслимо. Но как остановить его? Обыкновенно каждого консула после завершения срока пребывания в должности назначали наместником какой-либо провинции. Так почему же, вдруг взволновался Катон, в то время как вблизи собственного дома столько всяких непорядков, начиная с 59 года, консулов направляют к внешним границам империи? В конце концов, по прошествии более чем десяти лет после восстания Спартака Италия полна разбойников и беглых рабов. Почему же, всего на один год, не возложить на консулов задачу — их истребление? Сенат согласился. Предложение стало законом. И вместо провинции Цезарю предстояло заняться наведением полицейского порядка в овчарнях Италии.