Крушение - Виктор Серж Страница 55

Пройдя через темную лавку, они оказались в столовой, слабо освещенной двумя свечами. Семейство Шом ужинало. Две девочки-подростка продолжали есть суп, искоса бросая на вновь пришедших внимательный взгляд. Мадам Шом, костлявая, с увядшей кожей и правильными чертами лица, пыталась улыбаться. С горькой поры окопов первой мировой и деревянных крестов ее муж и Натан были на «ты», потому что вдвоем пили отравленную трупными испарениями воду из воронки от снаряда в Сиссоне, едва не умерли одновременно от дизентерии, спали на одной куче навоза в Ретеле и вместе отпраздновали окончательную победу в Меце в борделях, сотрясаемых от подвала до чердака ликующими победителями…

Когда они встречались здесь, чтобы поужинать хорошо прожаренным бараньим окороком — пятнадцать, двенадцать, десять лет назад, — Сатюрнен Шом, разливая вино, традиционно спрашивал своего боевого товарища Натана, «известного писателя»: «Ну что, старина, ты еще во что-то веришь? На что-то надеешься?» И Натан убежденно отвечал «да», увлеченно говорил о большевизме, рационализации производства, Штреземане, Рапалльском и Локарнских соглашениях[101], китайской революции, Троцком, пятилетием плане… Но, правда, говорил все более сдержанно. Последний раз он восхищался массовыми демонстрациями на площади Бастилии, Леоном Блюмом, Мадридом… А на ужинах в минувшие два года Сатюрнен Шом, щадя друга, больше не задавал своего вопроса. Ничего с людьми не поделать, ты это знаешь, как и я, и мне больно видеть, как ты бьешься изо всех сил, лишь бы на что-то надеяться. Натан представил Мюрье:

— Это друг, действительно большой поэт.

Девочки вздрогнули. Старшая любила ходить на круглую площадь Ла-Виллет послушать уличных певцов: слепой аккордеонист, человек с надтреснутым голосом, темно-русая девушка, продававшая розовые открытки с отпечатанными волнующими обещаниями любви, поцелуев под луной, страданий и мимоз… Тринадцатилетняя Жаклин Шом поперхнулась супом, ибо не могла даже представить себе поэта — человека, пишущего такие строчки, от которых сладостно перехватывает горло. А поскольку она никогда не пыталась вообразить, каков поэт, ее совсем не удивило, что он печален и некрасив, ведь всякий знает, что огорчения не красят… Сатюрнен Шом заметил розетку Почетного легиона, и это произвело на него впечатление. Я-то думал, что награждают только банкиров, генералов, министров. А поэт, может, стоит большего, чем все эти субчики… И все-таки странная профессия, но если она позволяет жить лучше, чем скобяная лавка и прочее?

— Угощайтесь рагу, господа!

Мюрье ел как всякий другой человек, то есть много, и тревожные мысли постепенно заполняли его ум… Чтобы не думать, он стал машинально складывать строфы.

Урсула, пусть утихнет страх

И голову посыплет прах,

Не мир поник под властью тьмы —

Воды в пустыне жаждем мы.

Другие видели лишь, как он молча и старательно намазывал камамбер на кусок хлеба.

Так жаждут корни под песком.

Мадам Шом отослала девочек спать. «Завтра, — сказала она, — будет такой же день, как и всегда». И обхватила голову руками, глядя на чашку остывшего кофе. Ее вытянутое лицо стало строгим, как у монашки.

— Неужели правда — такой же день, как и всегда?

Она обращалась к себе самой. Сатюрнен Шом попытался выйти из затруднения. Две свечи горели, точно в церкви. «Ну что, старина, — спросил лавочник Натана, — на этот раз мы точно катимся на самое дно, да?»

— Нет, — живо ответил Натан, — нет, нет и нет! Нет такой пропасти, которая смогла бы поглотить и Францию, и Европу. Я говорю — нет.

— Ты меня точно выведешь из себя! — вскричал Шом. — Хотел бы я тобой восхищаться, да не могу. Человек — существо неисправимое…

— Тише, — сказала мадам Шом, — девочки могут услышать. Месье Натан, возможно, и прав.

Неожиданно тишину разорвал рев нескольких мотоциклов. Он казался настолько нереальным, что друзья осознали его лишь через несколько секунд. «Вот они», — произнесла мадам Шом. Мюрье слушал, как его внутренний голос напевал:

Бездонна тыла в ночную пору.

Урсула, бойся метеоров.

Бессмысленное пение раздражает, ни к чему оно… «Да, это они», — сказал он, широко осклабившись. Если бы другие увидели его, то сочли бы безумцем. Но они на него не смотрели.

В спальне на втором этаже на улицу выходили два окна, занавешенные белыми шторами с вышитыми лебедями…

Мой черный лебедь, что ты ждешь?

Здесь для тебя заточен нож.

Постепенно во мраке стало можно различить кровать и зеркальный шкаф. Укрывшись за шторами, супруги Шом, Натан и Мюрье вглядывались в темную безжизненную улицу, над которой почти неразличимо сияли звезды. Мюрье хотелось говорить в полный голос, кричать, но что? Жалкие буриме, которые неотступно терзали его мозг?

Мотор, стучи, сердца топчи,

Нависла мгла, душа ушла…

Но он не терпел в стихах слова «сердце» и «душа».

Я весь во мгле, откройся мне…

Натан осторожно зажег папиросу, прикрыв рукой огонек.

— Тсс! — шикнула мадам Шом. — Спрячьте-ка вашу папиросу, месье Натан.

Сдавленный смех Натана прозвучал истерически. На проезжей части показался мотоцикл, он ехал медленно и бесшумно. Враг в каске склонился к рулю, слившись с машиной в одно целое. Порождение тьмы во тьме. На шее странным ожерельем висели пулеметные ленты. На руке в расплывчатом беловатом круге жирным пауком прицепилась свастика. Он проехал, и неожиданно возник другой, ехавший так же медленно и осторожно, склонившись к рулю, с более различимой паучьей свастикой, затем еще один, еще… Они возникали из синеватого сумрака, непрозрачного марева ночи и медленным роем ползли по асфальту, точно огромные насекомые по поверхности стоячей воды. Один из них обернулся, проводя по словно вымершим домам слабым голубоватым лучом карманного фонарика. «Ах!» — Натан опомнился первым — или думал, что опомнился. Его рука сжала локоть Мюрье.

— Было бы здорово устроить здесь засаду с пулеметом…

Мадам Шом цыкнула на них. Сатюрнен Шом издал тихий смешок, похожий на кудахтанье: «Ну, повеселил, Натан…» Натан весь сжался от бессилия, гнева, сомнений: «Может, я говорю глупости, но кто знает?» Мотоциклисты проехали, пустая улица застыла в ожидании. Мостовая, казалось, испускала слабое свечение. И вдруг пол и стекла задрожали от глухого рокота подземного урагана. Быстро пронесся первый танк, грохочущей, но одновременно безмолвной тенью. Следующие как будто шли медленнее. Похожие на огромных серых жуков, низкие, приземистые, с угловатыми башнями, лишенные всякой жизни, они неумолимо двигались по прямой, утюжа землю. Совершенно неотличимые, так что казалось, будто один и тот же образ