Николай Кондратьев - Старший брат царя. Книга-1 Страница 56

Раздался конский топот, подъехал Аким, будто почувствовал, что он сейчас ему нужнее всех.

— Вот ты где, а я обыскался.

— Понуждился зачем?

— Да нет. Вчера перебрал ты... Думаю, мучаешься с непривычки. Рассолу привез.

Выпил Юрша рассол из сулейки и выложил все, что узнал за вчерашней день и что передумал сегодня. Не перебивал его Аким, слушал внимательно. Юрша закончил вопросом:

— Что будем делать, отец?

— Придется грех на душу брать! Как станем выезжать из Новосиля, отстану я маленько с Харитоном и убью его, будто убежать хотел. Ах, старый дурак Деридуб! Старцу Пантелеймону мы страшную клятву дали, а он ее нарушил на погибель сына. Если бы я знал, вчера бы порешил Харитона. А теперь... о горе нам!

— Аким, опомнись! Что ты говоришь?! Убить сына своего друга! Ты ли это говоришь?!

— Я! И убью я! А попадет он на дыбу, и мы окажемся рядом с ним. Чтобы спасти тебя, он должен умереть!

— Значит, придется его отпустить, — решил Юрша.

— Юр Василич, это не лучше! Уйдет он, поскитается, а потом захочет тебя царем сделать, и все пропало!

— Отец, за кого ты меня принимаешь! Неужели я...

— Юрий, дорогой мой! Тебя даже не спросят! Харитон рассобачит одному, другому. Поползет слух, и конец нам... Харитон не должен жить, пойми меня!

— Ты меня учил добру. А теперь что требуешь? Как хочешь, но на бесчестный поступок меня не уговоришь!

— Ты уже решился на бесчестие. Харитон — злодей, вор! Его ждет заслуженная кара, а ты готов отпустить его. Ты — сотник, целовавший крест государю! Это только первое бесчестие. Если же он останется жить, бесчестиям конца не будет. Проклятие станет преследовать и его, и всех нас!

— Боже мой, Боже мой! Неужели ты прав?! — Юрша, немного подумав, встряхнулся, будто сбросил тяжесть с плеч: — Нет, Аким, не дам убить его!

И Аким сразу поник, насупился:

— Вот и конец нашей спокойной жизни...

— Аким свет Дорофеевич! Спокойной жизни у нас не было и не будет. А вот лишний грех на душу не возьмем. Харитона ж уговорю молчать... Так, выходит, ты знал, кто старший брат царя Ивана?!

— Юрий, сын мой, Богом данный! Забудь эту мысль навсегда. Гони ее от себя, яко наваждение нечистой силы! Вишь, спомнил: ласкала инокиня. Она несчастная, ее насильно постригли, великокняжества лишили, ей хотелось иметь сына — вот она и ласкала тебя. Не было у монахини Софии сына!

— Отец, второй раз ты мне говоришь неправду. Первый, помнишь, что инокиня София приснилась мне, и вот сейчас... Если ей хотелось кого-никого гладить по голове, нашли бы в Суздале. Там по монастырям послушников-детей боле сотни наберется. Так нет, меня за четыреста верст с Белоозера привозили! Нет, отец, ты не умеешь врать. Говори лучше правду, как было на самом деле...

Аким сидел, слегка покачиваясь, устремив остановившийся взгляд на обширную, далекую пойму Зуши. Крупные слезы скатывались по его щекам и застревали в усах. Юрша обнял его за плечи, повернул к себе:

— Прости, отец, ежели чем обидел тебя. Ради Бога, прости! Тяжело отвечать, молчи, я сам скажу, что известно мне, — Юрша отпустил Акима... — Мог ли я поверить, что инокиня София приснилась, погрезилась мне? Нет, я понял, что спрашивать про нее нельзя, однако слушать я мог сколько угодно. Монахи и послушники — грешные люди. Они не все время трудились да Богу молились. Часто случалось, и кости своим ближним перемывали, охотно вспоминали монастырские греховные дела, и суздальские тож. Меня не стеснялись, никто из них не знал, зачем меня в Суздаль возят... А память у меня с детства цепкая... Так вот чуть не каждый год в день великомученика Георгия Победоносца вспоминали, что суздальская инокиня София сына родила. Говорили много всякого, диву давались, спорили. Ведь монашка родила — позор для всей обители! Виноватую в подвал на многие годы, игуменье и иже с ней — епитимья! А у Софии все иначе. Жила в отдельных покоях, к новорожденному приставили кормилицу, ребенка, не таясь, крестили в день Георгия Победоносца и нарекли Георгием — Юрием и отчество записали «Васильевич». И еще: на зависть всем великий князь Василий в том же году жалует Покровскому монастырю, где спасается Софья, село Павловское, а самой инокине приписывает Вышеславскую волость! К чему бы эти подарки? А к тому, что великий князь Василий негласно признал Юрия своим сыном! А еще потому, что великая княгиня Елена поначалу обманула надежды великого князя — не принесла наследника... Вот тогда приспешники великой княгини Елены принялись распускать слух, что монашка София в монастыре с кем-то спуталась и понесла. Георгий, мол, не великого князя сын...

Рассказ Юрши отвел Акима от печальных мыслей. Он начал внимательно слушать, оживился и высказал свое согласие:

— Верно! Я тогда слышал, богомольцы толковали о бесчестии Софии-монашки. Говорили: она сама признала за собой этот грех.

— И я слышал. Было такое, признала. Но вот какие подсчеты я слышал от монахов. В конце ноября двадцать пятого года совершен постриг, великая княгиня Соломония умерла для мира, родилась монахиня София. В январе двадцать шестого года великий князь Василий женился на Елене Глинской, а двадцать третьего апреля того же года крестили Георгия. Так что не было времени монашке Софии с кем-нибудь спутаться; поклеп это на великую княгиню! Позднее в этом же году посыпались монашке и монастырю великокняжеские подарки. И в то же время великий князь наложил опалу на многих приближенных, радеющих об удалении Соломонии из великокняжеского терема.

— Прости, Юрий Васильевич! Это кого же, напомни.

— Многих, тогда слышал я, сейчас с трудом вспоминаю... Прежде всего, нянек-мамок, они скрыли, что Соломония беременна. Далее, Иван Шигона, ведающий сыском, ему все было ведомо, говорят, отсидел три года в тюрьме. А митрополит Даниил прятался в каком-то дальнем монастыре. Так что большой переполох был во дворце великого князя. Все утихло к тридцатому году. Юрию шел пятый год, когда у Елены родился сын, нареченный Иоанном. Вот тогда в Суздаль заслали убийц... Хочу верить я — к покушению на ребенка великий князь Василий не причастен. Это дело родичей Елены. Даже, может, ведал он, что убийцам подложили куклу, а в монастырях стало на одного подкидыша больше. Наверное, немного раньше мать София и тот, кто оберегал ее, узнали, что готовится убийство. И вот тогда она, чтобы оградить сына от убийц, взяла грех на душу, сказала, что ее сын вовсе не сын великого князя. Но такое страшное признание ничего не изменило б, покушение бы совершилось, и мать берет на себя великий грех — объявляет, что сын ее умер, а вместо него хоронит куклу. Что не сделаешь ради чада своего!

Удивлению Акима не было предела:

— Ни за что не подумал бы, что ты скрытный такой! Мне казалось, ты напрочь забыл о детстве!

— Старался забыть. Сейчас все встало передо мной... Вспомнил даже такое: инокиня София называла меня «кровиночка моя»... Ты не подумай, что я позволил себе мнить сыном инокини. Нет, ничего подобного в мыслях не было. Я всегда помнил, что подкидыш. Но мне очень хотелось, чтобы она была моей матерью! И вот теперь Харитон...

— И ты поверил ему?! — воскликнул Аким.

— А почему бы и нет? — усмехнулся Юрша. — Многие знали, что Георгий остался в живых. Старец Пантелеймон, Деридуб и ты знали, где он прячется, и молчали. А у Харитона все складно получается, и опять же мои сны наяву... Старец Пантелеймон, я отлично помню, первым сказал мне: «Родился ты, отрок Георгий, двадцать второго апреля тридцать четвертого лета[6], а отцом твоим был раб Божий Василий, ныне преставившийся. Царствие ему Небесное!..»

...Долго они тогда говорили, спорили даже, и наконец Юрша согласился с Акимом, что спокойнее жить не взваливая на себя ярмо великокняжества. Да и нет никаких записей, будто он — старший брат царя. И правильно: думать так — гордыня непомерная.

Обо всем вроде договорились, только не придумали, как заставить Харитона молчать. Все ж Аким дал слово пока его не трогать. Решили еще раз помыслить, когда самозванец поправится и наступит время уезжать.

В городе Федор встретил Юршу с предложением отпустить его, Федора, и воинов-туляков домой на побывку. Наместник присоединился к его просьбе. Для охраны самозванца стрельцов хватит, — доказывали они, — да местных воев больше сотни, татар и в помине нет. А разбойнички всегда были, но их шайки небольшие. С Тулой же ямской гон налажен, гонец за день и ночь обернется туда и обратно.

Юрша согласился. Час спустя туляки умчались.

В среду, 20 июля, на Ильин день, в Новосиле началась ярмарка. Уже накануне со всех сторон по дорогам из глухих лесов потянулись груженые подводы, гнали коров, быков, овец. Перед городским частоколом устанавливали столы, навесы, ругались из-за места. Заранее приготовленные загоны заполнялись скотом. Над Зушей повисли рев, мычание, визг и крики.