Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм Страница 56

Секретарь графа Дарю поговорку произнес по-русски.

— Нам нужны богатства России, чтобы сдерживать экономическую экспансию гордых бриттов.

— Но ведь Россию одолеть нельзя! Неужели император не изучал историю?

— Изучал. Я сам занимался приобретением для него книг о России по всей Европе. Я ездил даже в Испанию с этой целью в тысяча восемьсот восьмом году. Но он сам творец истории. В этом и состоит роковая ошибка. Творцы истории обычно плохие ученики. Они надеются на себя и не заглядывают в шпаргалки. А теперь, сударь, я прошу вас позволить мне лечь. Открылась свежая рана на ноге, и повязка намокла. Прикажите дать бедному пленнику тарелку каши и ломоть хлеба. Я боюсь потерять сознание от голода.

Когда Бенкендорф остался один, то задумался над мыслью, выраженной несчастным французом. Те, кто считают себя творцами истории, всегда надеются на благополучный исход затеянных предприятий, не понимая, что история, действуя через них и с их помощью, весьма редко считается с личными интересами этих ведущих фигур на шахматной доске. Она иногда поступает безжалостно, сбрасывая в пропасть, забыв, что совсем недавно превращала в счастливчиков, отдавая под их власть целые народы и континенты.

Бенкендорф чувствовал, что сейчас наступает самый решительный момент. Откат наполеоновских войск от Москвы довершит ужасный разгром Великой армии, который начался, как ни странно, сразу после того, как был форсирован Неман. Наполеон шел к поражению сквозь строй кровавых — пирровых — побед. Россия шла от мелких и крупных поражений к одной-единственной победе. На встречном движении пришельцы потерпели окончательное фиаско. Эту тонкость отечественных войн надо бы современным историкам хорошенько понять.

В избу вошел Волконской.

— Я еду в Петербург, — сказал он.

— Счастливого пути, — пожелал Бенкендорф, и они расцеловались.

Бенкендорф поделился с Волконским своими мыслями, провожая его на крыльцо, и еще долго смотрел вслед товарищу, который понимал его лучше остальных. Потом он возвратился в избу.

Петербург почему-то напомнил о доме. Долгие годы он не имел ни дома, ни семьи, а ведь ему под тридцать. Солидный возраст! Да, он любил и был любим. Но женщины как-то проходили через его жизнь, не оставляя значительного следа. Он любил брата, но брат был занят своей жизнью и своей семьей. Отец жил в далеком прибалтийском уголке. Оставалась память о матери, с которой он провел незабываемые годы детства в Павловске и Петербурге.

Да, память о матери! Тяжелая, трудная память! Тяжелая, трудная судьба! Тилли умирала трагично — в полном сознании. Она не цеплялась за жизнь, покидая мир без упрека и сожаления. Горько было сознавать, что единственное существо, которое она любила беззаветно, находилось сейчас вдали и не могло сказать ей последнее прости. Она отталкивала от себя окружающее с каким-то не до конца проясненным чувством облегчения, хотя оставляла, в сущности, на произвол судьбы дочерей и сыновей, которых произвела на свет Божий в муках и которыми гордилась. О муже она думала мало, хотя ощущение вины перед ним терзало. Она стала невольной причиной многих его неудач и страданий. И наконец, сердце не до конца было отдано мужу. Великая княгиня всегда занимала в нем большее место. Обычная придворная история!

Да, да! Если бы не она, карьера Христофора Бенкендорфа сложилась бы куда удачнее и он не претерпел бы столько унижений и разочарований. Пять лет несправедливой опалы тоже подорвали его здоровье, разрушили семью, подтолкнули к краю пропасти, превратили в нищего и, в сущности, разорили гнездо, которое он создавал годы.

Бенкендорф жалел отца. Десятки лет он находился на лезвии ножа. Одно неверное движение — и гибель становится неотвратимой. Как ее избежать? Как совместить несовместимое? Чему и кому служить? Где найти земного Бога? Бенкендорфы всегда служили и хотели служить. В верной службе состояла цель жизни.

В курной избе на обочине Можайского тракта сгущались осенние сумерки, и Бенкендорфу чудилось, что темнота вливается через узенькое оконце и вместе с ней, с темнотой, сюда проникают видения из прошлого.

Уроки пфиффикологии

Если бы не София Доротея, Тилли и мальчики просто умерли бы с голоду. Разве она могла предположить, прощаясь с Этюпом, что в России судьба сложится столь драматично? Нет, никогда! Она была настоящей монбельярской немкой, а значит, самостоятельной, твердой и решительной. Она приехала в Россию по зову сердца, но вовсе не затем, чтобы жить ползком и уступить кому-то место подле Софии Доротеи, с которой дружила двадцать пять лет — почти всю сознательную жизнь. Она искренне любила Софию Доротею за нежность и доброту, кротость и редкую отзывчивость. София Доротея казалась ей ангелом во плоти. Что-то высшее связывало их, и они нуждались друг в друге так сильно, что никакие иные привязанности не в состоянии были разорвать союз сердец, образовавшийся в девичестве. Никто девушек не умел понять до конца, никто не сочувствовал, и они всегда оставались вместе и наедине друг с другом, даже когда тысячи верст пролегали между ними.

И вот теперь история последних пяти лет повторяется в миниатюре. Она умирает здесь, в Дерпте, среди чужих, а София Доротея в Москве на коронационных торжествах, которых они ждали с нетерпением два десятилетия, считая дни. И дождались!

Правда, последние три месяца — зимних и холодных — после смерти императрицы Екатерины, проведенные Тилли в Петербурге, были чудесными, самыми лучшими и спокойными в России и не предвещали близкого несчастья. Обрадованный государь Павел Петрович вернул ее из ссылки и осыпал Христофора милостями, возмещая былые несправедливости и внезапно обрушившуюся после опалы нищету. Речь зашла о назначении его военным губернатором Риги. И действительно, 12 ноября прошлого года Христофора произвели в генерал-лейтенанты, а в день коронации 5 апреля 1797 года его мундир украсил орден Святого Александра Невского. Однако Тилли было не суждено увидеть лицо мужа в тот необычайный для семьи день. Государь твердо пообещал взять Александра к себе флигель-адъютантом. Это был настоящий триумф! Но сколько мучений она испытала на страдном пути к нему. Победа стоила жизни. Она умирала молодой, полной душевных сил и вспыхнувших вновь надежд. Как с ней нечестно поступила судьба! За что она расправилась столь жестоко с детьми, осиротив их, лишив материнской ласки и заботы? Как все глупо сложилось!

София Доротея прислала в Дерпт доктора Бека в попытке спасти подругу, но он ничего уже не сумел изменить, лишь скрашивая пониманием последние мгновения земной жизни. Доктор Бек поддерживал ее и раньше, и сейчас было особенно приятно его присутствие. Сложные перипетии отношений при дворе втягивали в борьбу за влияние на монархов самых разных людей, очень часто открывая им дорогу к власти, деньгам и почету, буквально вырывая из ничтожества и вознося на Олимп к подножию трона.

Дело, конечно, не в том, что сразу после приезда в Петербург фрейлины покойной Вильгельмины встретили Тилли в штыки. Русские фрейлины и позже ее не жаловали, ревнуя Софию Доротею и строя всяческие козни. Она с этим бы справилась. Дело заключалось совсем в другом. Она никогда — ни здесь, ни в Этюпе — не защищала сугубо личные интересы, и оскорбительно ее дразнить магистром пфиффикологии — науки о хитрости, изворотливости и лести. Разве она кому-нибудь льстила? Она желала счастья Софии Доротее и боролась за него яростно, не жалея ни себя, ни семьи.

Нелидова — вот главная причина происшедшей катастрофы, вот злой гений, виновница стольких страданий Софии Доротеи. Недаром достаточно проницательная императрица Екатерина назвала ее как-то petit monstre[45]. И впрямь — petit monstre. Мелкая смугляночка с остреньким взглядом и плавными кошачьими движениями. Рядом с Софией Доротеей — ну просто ничто. Правда, изящна, ловка, умеет себя подать. Походка легкая, танцующая. Но и только! Левицкий ей на портрете куда как польстил. Что отыскал в Нелидовой государь? Злые языки болтали, что лишь в присутствии смугляночки государь чувствует себя воином и рыцарем. Она не подавляла величием и крепкой животрепещущей красотой, как жена. Нелидова не переносила Тилли, считая самой опасной немкой в России, и всячески настраивала государя против четы Бенкендорфов, от которой, по ее словам, некуда деться. Они везде — в спальне, в столовой, в конюшне и прочих местах. Гатчина управляется ими.

Покойная императрица, которая считала полезным поддерживать напряженность в семействе сына, все-таки не могла скрыть восхищения внешностью невестки и ее умением держаться. Однажды, когда София Доротея прибежала в слезах, императрица подвела ее к зеркалу и сказала со смехом:

— Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя petit monstre. Перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях.