Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая Страница 56

…Степан возвратился из бурятских улусов с важными и интересными наблюдениями. Он привёз бережно охраняемый материал коровьей оспы, с трудом им найденный у скотоводов-мунгалов. Не раздумывая, уверенный в успехе начатого дела, Александр Николаевич смело привил её Павлику, сынишке купца Прейна и подканцеляристу Аверке. Он внимательно следил за тем, как протекала в ослабленной форме болезнь у трёх разных по возрасту подростков.

Степан, сомневавшийся в пользе прививки коровьей оспы, видя, что болезнь переносится легко и человеческий организм, словно сопротивляясь и борясь тайно с оспой, облегчает течение болезни, окончательно убедился в правоте Александра Николаевича. Он глубоко поверил в успех начатого дела.

Радищев, тщательно изучив всё, что вычитал в книгах, и как бы проверив на опыте ещё раз уже известное в науке, нисколько не сомневался в успешном исходе. Он знал, что то, что делал, собирался сделать, было уже не раз проверено и испытано самим народом. Для Александра Николаевича ничего не могло быть убедительнее народного опыта и практики.

Прошел месяц. Павлик, сын Прейна и Аверка были вполне здоровы, веселы и бодры. Там, где была им привита коровья оспа, остались только следы — свежекрасноватые рябины, похожие на листики брусники.

Неподдельная радость охватила Степана.

— Александра Николаич, ведь получилось…

— Хорошо, душа моя, хорошо, но сие только половина сделанного… Теперь ты поедешь на Ирейку в зимовье Лукича и у сына его Фомы, болеющего натуральной оспой, возьмёшь оспенный материал.

Зимовье зверолова Лукича было в 21 версте от Илимска. Уехавший под вечер Степан на завтра к утру возвратился и привёз то, что нужно было Радищеву. Александр Николаевич, как кудесник, неразлучный со своим микроскопом, провёл тщательные анализы. Снова в кабинет Радищева были вызваны Аверка и сын Прейна. Аверка, сгорая от любопытства, что же в конце концов получится из всего, спросил:

— Александра Николаич, болячка опять шибко зудиться будет?

— Теперь не будет, Аверкий, — успокоил Радищев.

— А то зудилось здорово-о, так бы и содрал коросту…

Когда все было готово для прививки человеческой оспы ребятам, Александр Николаевич обратился к Степану:

— Глядел прошлый раз, как я прививал?

— Глядел.

— Ну, Степанушка, делай сейчас, а я посмотрю…

— Боязно что-то мне, смогу ли?

— На то ты и помощник у меня, — строже сказал Радищев, — чтобы уметь делать всё, что я делаю…

— Може чего недоглядел. И на старуху бывает проруха…

— Запомни, душа, рецепт ко всякому успеху один — твёрдая вера в себя…

Ребятам привили натуральную оспу. Прошёл день, два, три. Прошла неделя. Больше всех беспокоился Степан. Он поочерёдно ходил, то к купецкому сынишке, то к Аверке.

— Не зудится, — отвечал подканцелярист на тревожные расспросы Степана.

— Ну, что? — допытывался Александр Николаевич у своего помощника, посматривая на него хитровато-добродушными глазами.

— Неудача, — сокрушался Степанушка. — Ничего нет…

— Ничего и не должно быть.

Степан смотрел удивлённо, ничего не понимая.

— Да, да, — подтверждал Радищев. — Спасибо тебе, Степан, за помощь…

И не в силах сдержать огромную радость, Александр Николаевич позвал Рубановскую. Кому он мор рассказать о своём чувстве, кто другой, как не она, могла пенять всё, что творилось у него на душе.

— Лизанька! Ключ найден, — торжественно и победно произнёс он, — замок от тайной двери открыт! Ещё одно благое дело завершилось победой всесильного человеческого разума…

Радищев, обняв Елизавету Васильевну, убежденно продолжал:

— Практика и опыт народный были лучшими моими наставниками в сём трудном деле… Недаром говорят: не презирай народной мудрости, как хорошего замечания соседа, а воспользуйся им. Народная мудрость и хороший совет — золота стоят… Что золото? Успех приносят! Победу! Победу света над тьмой…

И, заметив на щеках Степана слёзы, сказал:

— Ступай, душа, отдохни. Ты и в сём деле оказал мне неоценимую услугу…

Наступила снежная зима. Зачастили метели и пороши. Безмолвная тайга была окутана словно лебяжьим пухом. На улице и за околицей Илимска сияли бархатные сугробы, когда с неба падали редкие лучи солнца. Чаще горизонт был затянут белёсой мглой, в которой невозможно отличить небо от земли. Звероловы-промысловики ушли белковать в тайгу, и на время охоты притихла совсем жизнь заштатного острожного города.

В доме Радищева шла своя обычная жизнь. Александр Николаевич не отлучался никуда. Он много занимался с детьми, проводил долгие часы в кабинете то за какими-нибудь опытами, то продолжал писать последнюю книгу своего трактата «О человеке, о его смертности и бессмертии». Когда он уставал писать, то перечитывал любимые книги, заставляющие размышлять его над явлениями в природе и обществе.

В ночной тиши кабинета перед Радищевым не раз вставали образы смелых мыслителей. Последние дни его занимал Гельвеций, полюбившийся ему за смелый трактат «О человеке». Но философ возлагал надежду на приход великого законодателя-благодетеля, и Александр Николаевич не понимал, как прозорливый Гельвеций не видел, что какие бы просвещённые, справедливейшие, добродетельные монархи ни сидели на престоле, они не исцелят своей мудростью человеческих бедствий.

Дидро разделял веру Гельвеция. Он подогревал в нём надежду, что когда-нибудь всё же придёт этот мудрейший, справедливейший, просвещённый и сильный правитель на землю, и человечество будет навсегда избавлено от язвы своих мучений и бедствий.

И Радищев не прощал ни Гельвецию, ни старому Дидро этого самообмана, опасного для других. Он осуждал их за слепоту, негодовал. Вместо того, чтобы объяснить подлинные причины бедствий, рассказать, что монархи никогда не принесут избавления народу, умные, глубокие мыслители направляли весь свой гений, всю свою силу доказательств на обратное.

— Вот так заблуждаются даже великие люди, — говорил Радищев Елизавете Васильевне, с которой в ожидании её родов всё чаще бывал вместе.

Елизавета Васильевна сидела возле него в кресле с накинутой на плечи пуховой шалью и занималась рукоделием. Она вдумчиво слушала рассуждения Александра Николаевича и будто отдыхала, упоённая тем, как он спорил, доказывал и зачастую тут же опровергал свои доводы и мысли. Рубановская улавливала, что спор Радищева с самим собой в её присутствии, как бы происходящий при свидетеле, не только доставлял ему удовольствие, но, самое главное, помогал обнаружить и найти истину.

Елизавета Васильевна только изредка вставляла свои замечания. Он не оставлял их без внимания, улыбался ей, сдвигал удивлённо брови, щурил умные глаза, как бы остановив бег мыслей там, где их прервала своим замечанием Рубановская.

Они говорили о первозданной природе, о человеке и его познаниях, о созерцании и ощущениях, о чувствовании и разумности. Это был разговор прежде всего о том, что окружающий их мир материален и доступен человеческому разуму, что материал — его «телесность» пребывает в вечном движении, так как и они с каждым днём изменяются, всё больше стареют и ум их, накапливая знания, обогащается.

— Разве первые познания не появились от первых чувствований? — спрашивал Александр Николаевич и сам же отвечал. — В нашем уме всё, что есть в чувствах… Я срываю цветок, изучаю, чем и как он жил. Моим глазам открывается таинство природы, постигнутое бессмертным Линнеем, — я знаю, как зарождается в цветке новая жизнь. Познание закона природы позволяет мне глубже заглянуть в жизнь индивидуума человеческого общества, узнать первопричину всего…

— Цветок и индивидуум человеческого общества — несоизмеримые понятия, — замечала Рубановская.

— Я не говорю, что человек есть растение: в обоих находятся великие сходства, но и разность между ними неизмерима, а развиваются они и подчинены одному закону природы, ибо в основе их лежит одна и та же материя… Простейшее и совершеннейшее живое сложение. Человек больше всего схож с животными. Он венец природы и отличествует от животных тем, что одарён разумом, речью, расширяющей его мысленные силы, и рождён, Лизанька, рождён для общежития…

Александр Николаевич окинул взглядом кабинет, заставленный полками с колбами, пробирками, гербариями, минералогическими коллекциями. Здесь он стремился познать начало начал, вскрыть первопричину строения материи, найти законы, по которым развивается человеческое общество. И, как бы пытаясь обобщить свои мысли, он продолжал:

— Человек подчиняет власти своей звук, свет, гром, молнию, лучи солнечные. Он двигает необъятные тяжести, досягает бесконечные пределы вселенной, постигает будущее! А для чего делает? Чтобы не только познать мир, его окружающий, но и заставить силы природы служить своим интересам, быть властелином над ней…