Олег Боровский - Рентген строгого режима Страница 57

В левом углу лагеря, если смотреть со стороны шахтной зоны, стояло мрачного вида здание почти без окон – лагерная тюрьма Речлага, построенная на наших глазах и нашими же руками. От территории лагеря ее отделял высокий глухой забор с козырьком из колючей проволоки. Сюда сажали заключенных Речлага за мнимые и настоящие преступления, это была тюрьма в тюрьме, говорили, что режим в ней был ужасающий, били и издевались над арестованными на высоком професссиональном уровне. Среди бандеровского контингента имелось намерение даже убить начальника тюрьмы, старшего лейтенанта, чрезвычайно мрачного типа. Он иногда проходил мимо рентгеновского кабинета, по дороге в Управление лагеря. Правую руку лейтенант всегда держал в кармане брюк, и зыки утверждали, что он не выпускает из руки пистолет, хотя по лагерному закону все офицеры, проходя через вахту, пистолет были обязаны сдать солдату.

Во всех бараках поддерживалась относительная чистота, ежедневно во всех секциях и в вестибюле мыли полы, и вообще сорить на пол не разрешалось, помпобыт строго следил за чистотой. Но клопы все-таки водились. Иногда они размножались с такой неимоверной быстротой, и их становилось так много, что только измученные тяжким трудом заключенные могли спать, не просыпаясь. Когда мне пришлось жить одно время в общем бараке, я ужасно страдал от клопов, дело доходило до того, что я слезал со своих нар, усаживался на табурете в вестибюле и, проклиная свою судьбу и клопов, пытался хоть так немного поспать...

Летом в теплые дни помпобыты объявляли клопам тотальную войну: в больших баках на костре рядом с бараком кипятили воду, из секций выносили все нары, табуретки, столы и тумбочки и шпарили их со страшной силой крутым кипятком. Обычно для тотальной войны с клопами объединялись два или три барака, и войну вели одновременно.

В среднем в каждый барак могли поселить до четырехсот пятидесяти человек, но при условии «сплошняка», когда все нары – нижние и верхние – соединялись в одну полку. Но это были самые плохие бараки – «индия», как их называли зыки. В таких бараках жили инвалиды, «легкая поверхность», всякие «погорельцы» и «отрицаловка» – воры, потерявшие «авторитет». Но работяги, в основном, жили в бараках, в которых размещали не более ста пятидесяти – двухсот человек. В таких бараках двухэтажные нары ставили вдоль стен, между двумя рядами нар был широкий проход, в середине которого находилась большая печь с чугунной плитой. Каждая пара нар напоминала купе железнодорожного вагона, только расстояние между полками было несколько шире, а сами полки немного длиннее. Каждая секция в бараке освещалась двумя электрическими лампочками, свисающими с потолка, так что читать, лежа на нарах, было практически невозможно. Круглые сутки печи топили дневальные из числа инвалидов, они же приносили уголь, уносили золу и каждое утро мыли резиновыми швабрами полы в секциях.

Интересно отметить, что за весь свой срок я сменил всего три лагеря – «Капиталки», шахты № 40 и шахты № 29, – и нигде ни разу не видел ни одного пустого или полупустого барака, все были заселены под завязку.

Мне пришлось много и упорно поработать, создавая новый рентгеновский кабинет с двумя аппаратами. Немного подумав, я решил, что мой второй штатив для диагностического аппарата не должен отличаться от фабричного, тем более что в мехцехе шахты имелись все необходимые станки, на которых можно было изготовить практически любые, даже самые сложные, детали. Конечно, здесь условия для моей работы коренным образом отличались от условий на шахте № 40, поэтому я совершенно не нервничал, был твердо уверен в успехе и в своих силах, кроме всего прочего, мне все активно помогали, все, к кому бы я ни обращался. И еще – я научился находить выход из самого, казалось бы, трудного положения. Как говаривал Миша Сироткин – из всякого положения есть два выхода, даже если тебя проглотит кит... В общем, мой второй штатив потребовал десятка полтора довольно сложных литых деталей. Литейного цеха на шахте, естественно, не было, и в поисках выхода мои мозги заработали на полную мощь. Решить проблему мне помогли, как всегда, мои друзья – инженеры из филиала Проектной конторы. Заключенный инженер-механик Виктор Всеволодович Юдин рассказал мне, что на Воркутинском механическом заводе есть вполне приличный литейный цех и что если я обращусь через главного инженера нашей шахты Бориса Шевелева к начальнику ВМЗ, завод наверняка сделает все вне очереди. Путь был найден, и я начал действовать. Во-первых, я через друзей (вольных) моих друзей (заключенных) заручился обещанием, что как только заказ на литье поступит на завод, он будет без задержки выполнен. Во-вторых, я напомнил Токаревой о ее обещании оказывать мне всяческое содействие в изготовлении второго штатива и что ее помощь сейчас настоятельно необходима. Я ей объяснил суть идеи: мы должны обратиться к главному инженеру шахты с просьбой заказать литье на ВМЗ. Токарева согласилась, и мы с ней, с заранее заготовленным распоряжением начальнику мехцеха шахты, пошли на прием к Борису Шевелеву. Надо сказать, что злые дамские языки утверждали, что Шевелев к Токаревой неравнодушен и что ей легко будет с ним разговаривать. Так это или нет, я не думал, когда мы с ней очутились в огромном, шикарно обставленном кабинете главного инженера шахты. Шевелев с важным видом сидел за огромным полированным письменным столом и, увидев нас и даже не подумав встать, без обиняков спросил:

– Что надо?

Потом он, видимо, что-то вспомнил и, протянув в мою сторону руку, буркнул:

– Давайте…

Я понял, что Шевелев требует бумагу, на которой надо написать резолюцию. Я быстро подошел к нему и передал наше письмо. Он взял листок и, не читая, написал в углу наискосок: «Главному механику – оказать содействие в изготовлении деталей».

И тут я понял, что Шевелев вдребезги пьян, нет, нас он все же видел, но соображал с трудом, его рука с пером заметно дрожала, и буквы резолюции, с зазубринками, ложились вкривь и вкось. Я взял листок и быстро вышел из кабинета, в дверях я оглянулся и увидел, как Токарева смотрит на Шевелева, сверкая всеми своими золотыми зубками...

С распоряжением главного инженера я с независимым видом спустился в кабинет начальника мехцеха шахты, который, к моему изумлению, к бумаге с резолюцией отнесся безо всякого уважения и на меня посмотрел, как солдат на вошь, вроде хотел сказать: «Шляются тут всякие чернушники-дармоеды...». Однако спросил, что надо сделать. Я коротко объяснил и хотел даже показать чертежи, но механик велел чертежи передать своему помощнику-каторжанину, которого я хорошо знал. И добавил резко:

– При наличии возможности.

Видимо, я ему очень не понравился, но дело было сделано. Конечно, таким приемом я был весьма обескуражен, но когда увидел, что помощник-каторжанин за его спиной лихо подмигнул мне, мое настроение улучшилось, и я понял, что в мехцехе все будет сделано как надо.

В общем, я заранее поблагодарил главного механика и ретировался из кабинета.

Оформить заказ на литье я тоже должен был через механический цех, но для ускорения работы решил послать на ВМЗ не чертежи, а готовые модели. Но литые детали, необходимые мне, были не совсем простые, а «кривоколенные», как говорят литейщики, и мне снова пришлось поломать голову, чтобы решить и эту задачу. Я уже говорил, что в лагере можно было найти специалиста любой профессии и любой квалификации. Я решил разыскать модельщика высокой квалификации, который бы сделал мне все модели, и кинул клич на весь лагерь: ищу модельщика! «Кант», то есть отдых в стационаре обеспечен. И пошли ко мне «модельщики» густой толпой! К моему счастью, я довольно прилично разбирался в литейной технологии, и надуть меня было все же трудно. Придет ко мне очередной любитель «канта» и давай заливать «турусы на колесах». Я молча слушаю, иногда поддакиваю, а потом задам пару вопросов, и сконфуженный «модельщик» уходит восвояси. Так я промучился несколько дней, начал уже сомневаться в своей идее изготовить модели в лагере, когда, наконец, пришел ко мне здоровенный, очень симпатичный хлопец по фамилии Иван Черный. Ваня был очень добродушным и даже смешливым.

– Ну-ка покажьте мне свои чертежики, – без обиняков сказал Ваня.

Я разложил перед ним листы, и только хотел было незаметно его проэкзаменовать, как Ваня весело рассмеялся, хлопнул меня своей лапищей по плечу и изрек басом:

– Брось темнить, Борисыч, клади меня в стационар, и через месяц получишь все модели в лучшем виде.

И я поверил ему, положил, как договорились, в стационар и выделил ему самый «сильный» котел. Доктор Катлапс сделал все, как я просил. Каждое утро, еще до поверки, Ваня топал в ДOK (деревообделочный комбинат) и работал там до обеда. Я его, конечно, не торопил, был уверен в его добросовестности, и ровно через месяц Ваня принес мне в кабинет большую кучу деревянных моделей, покрашенных яркой краской. Выглядели они просто замечательно, и я их немедленно, через мехцех, отправил на завод. В придачу Ваня подарил мне хорошие шахматы в деревянной коробке, которые изготовил, так сказать, сверх плана. Эти шахматы я очень берегу как вещественное напоминание о «той» жизни... Работой Вани я был очень доволен и стал с нетерпением ожидать выполнения моего заказа. На ВМЗ люди оказались серьезными, и уже через десять дней я получил гору великолепного литья из силумина, как и просил, и еще мне просили передать, что все модели изготовлены по высшей категории качества и такой работы они на заводе давно не видели. Я решил, что мой Ваня заслужил за такую работу хорошую премию, и попросил врачей подержать его в стационаре как можно дольше, и потом, в последующие годы, неоднократно укладывал его в стационар – под видом больного, конечно...