Георг Эберс - Дочь фараона Страница 57

Все присутствовавшие слушали с боязливым, напряженным вниманием. Камбиз заскрежетал зубами и спросил раздраженным голосом:

– Можешь ли ты подтвердить слова евнуха, Гисташ?

– Да.

– Почему вы не схватили преступника?

– Мы воины, а не сыщики.

– Или, другими словами, этот мальчишка для вас дороже царя.

– Мы почитаем тебя и гнушаемся преступного Бартии, хотя и любили сына Кира, пока он был невинен.

– Вы точно узнали Бартию?

– Да.

– А ты, Крез, подтвердишь это?

– Мне кажется, что я видел твоего брата при свете месяца так ясно, как будто он стоял передо мною; только не обмануло ли нас какое-нибудь удивительное сходство?

При этих словах Богес побледнел, но Камбис с неудовольствием покачал головой и сказал:

– Кому мне верить, если глаза моих наиболее испытанных защитников могли ошибиться; кто должен быть судьей, если такие свидетельства, как ваши, не имеют никакого значения.

– Другие, столь же веские показания, как наши, докажут тебе, что мы ошибались.

– Кто осмелится являться свидетелем в пользу этого преступника? – воскликнул Камбис, вскакивая и топая ногой.

– Мы, я, мы! – взревел Арасп, Дарий, Гигес и Зопир в один голос.

– Изменники, негодяи! – вскричал царь, но, встретив взгляд Креза, понизил голос и прибавил: – Что можете вы сказать в оправдание преступника? Подумайте хорошенько, прежде чем скажете, и бойтесь наказания за лжесвидетельство.

– Мы не нуждаемся в этом напоминании, – сказал Арасп, – но можем поклясться Митрой, что со времени возвращения с охоты мы ни на минуту не покидали Бартию и его сад.

– А я, сын Гистаспа, – прибавил Дарий, – могу еще очевиднее доказать невинность твоего брата тем, что вместе с ним наблюдал звезду Тистар, которая, по свидетельству Богеса, будто бы озаряла бегство Бартии.

При этих словах Гистасп с изумленным и вопросительным видом посмотрел на сына. Камбис смотрел испытующим и нерешительным взглядом то на одну, то на другую часть свидетелей, которые привыкли верить друг другу, а теперь явно противоречили.

Бартия, который до тех пор молчал и грустно смотрел на цепи, сковывавшие его руки, воспользовался общим безмолвием и, низко преклонившись, сказал:

– Позволишь ли, государь, сказать мне несколько слов?

– Говори!

– Наш отец своим примером учил нас стремиться только к доброму и чистому; поэтому мои поступки до сих пор ничем не были запятнаны. Если ты можешь уличить меня хотя в одном мрачном деле, то не верь мне; но если не находишь во мне вины, то доверяй моим словам и не забывай, что сын Кира смерть предпочитает лжи. Признаюсь, что еще ни один судья не был в более сомнительном положении, чем ты. Лучшие люди твоего царства свидетельствуют против лучших, друг против друга, отец против сына. Я же говорю тебе, что если бы целая Персия восстала против тебя и все клялись бы, что Камбис совершил то или другое, а ты уверял бы, что этого не делал, то я, Бартия, целую Персию наказал бы за ложь и воскликнул бы: вы ложные свидетели, потому что скорее море будет извергать пламя, чем уста сына Кирова произнесут ложь! Мы оба по рождению поставлены так высоко, что один только ты против меня, как против себя самого, можешь быть свидетелем.

После этих слов Камбис менее гневно посмотрел на своего брата, а последний продолжал:

– Итак, я клянусь здесь Митрой и всеми чистыми духами в своей невинности. Если со времени возвращения домой я был в висячих садах, если язык мой теперь произносит ложь, то пусть моя жизнь погибнет и род мой вымрет!

Бартия произнес эту клятву таким твердым, исполненным убеждения голосом, что Камбис приказал снять с него цепи. Потом, после короткого раздумья, сказал:

– Я поверю тебе, потому что все еще не считаю своего брата самым отверженным из людей. Завтра мы спросим астрологов, прорицателей и жрецов. Быть может, они обнаружат правду. Видишь ли ты какой-нибудь луч в этом мраке, Оропаст?

– Твой слуга думает, что див принял вид Бартии, чтобы погубить твоего брата и осквернить твою царскую душу кровью сына твоего отца.

Камбис и все присутствующие одобрительно кивнули головой; Камбис хотел даже протянуть руку брату, когда вошел жезлоносец и подал царю нож, найденный евнухом под окном спальни Нитетис.

Камбис пытливо взглянул на оружие, драгоценная рукоятка которого сверкала рубинами и бирюзой, и вдруг, побледнев, бросил нож к ногам своего брата с такой запальчивостью, что драгоценные камни выпали из оправы.

– Это твой нож, злодей! – вскричал он, снова приходя в бешенство. – Сегодня утром на охоте ты им нанес последний удар вепрю, которого я умертвил. И ты, Крез, должен знать это оружие: оно взято моим отцом из твоей сокровищницы в Сардесе. Теперь ты изобличен, лжец и обманщик! Дивы не нуждаются в оружии, а ножа, подобного этому, не найти нигде. Ты хватаешься за кинжал? Ты бледнеешь? Кинжала у тебя не оказывается?

– Он пропал. Должно быть, я его потерял, и какой-нибудь враг мой…

– Связать его, сковать его, Бишен! Отвести преступника и ложных свидетелей в темницу. Утром они будут удавлены. Клятвопреступление наказывается смертью. Если они ускользнут, то падут головы стражей. Не хочу слышать ни слова более; вон отсюда, клятвопреступники, негодяи! Спеши в висячие сады, Богес, и приведи ко мне египтянку. Впрочем, нет, я не хочу больше видеть эту змею. Скоро утро. В полдень изменница будет ударами плетей изгнана из города. Тогда я…

Дальше царь не мог говорить: он опять упал в эпилептических судорогах на мраморный пол залы.

Во время этой ужасающей сцены в залу вошла слепая Кассандана, которую вел престарелый военачальник Мегабиз. Весть о случившемся проникла в ее уединенные комнаты, и потому она, несмотря на ночную пору, отправилась, чтобы узнать истину и предостеречь сына от опрометчивости. Твердо и неколебимо верила Кассандана в невинность Бартии и Нитетис, хотя и не могла найти объяснения тому, что случилось. Несколько раз пыталась она переговорить с египтянкой, но это ей не удалось: стража имела смелость отказать в доступе Кассандане, когда та, наконец, даже сама пришла в висячие сады.

Крез поспешил навстречу старой царице, сообщил ей о происшедшем в осторожных выражениях, укрепил ее в убеждении о невинности обвиненного и отвел к ложу царя.

Судороги последнего продолжались на этот раз недолго. Изнуренный, бледный, лежал он на золотом ложе под пурпурным шелковым покрывалом. Подле него сидела слепая мать, в ногах стояли Крез с Оропастом, а в глубине комнаты четыре царских врача тихо совещались о состоянии больного.

Кассандана кротко убеждала своего сына остерегаться вспыльчивых порывов и подумать, какие печальные последствия для его здоровья может иметь каждая вспышка гнева.

– Ты права, мать, – отвечал царь, горько улыбаясь. – Необходимо устранять от меня все, что возбуждает гнев. Египтянка должна умереть, и мой вероломный брат последует за своей любовницей!

Кассандана употребила все свое красноречие, говоря о невинности осужденных и стараясь укротить гнев царя, но ни просьбы, ни слезы, ни материнские вещания не могли поколебать решения Камбиса – отделаться от людей, которые уничтожили его счастье и спокойствие.

Наконец, Камбис перебил плачущую царицу, сказав:

– Я чувствую себя смертельно изнуренным и не могу больше слушать твои рыдания и жалобы. Вина Нитетис доказана. Мужчина в ночное время выходил из ее комнаты, и это был не вор, а прекраснейший из персов, которому она вчера вечером осмелилась послать письмо.

– Знаешь ли ты содержание этого письма? – спросил Крез, приближаясь к ложу Камбиса.

– Нет, оно было написано на греческом языке. Изменница выбирает для своих преступных сношений знаки, которых при здешнем доме никто не может прочесть.

– Позволишь ли ты мне перевести тебе письмо?

Камбис, указывая рукой на ящик из слоновой кости, в котором лежало роковое письмо, сказал:

– Бери и читай; но не скрой от меня ни одного слова: завтра я велю прочесть это письмо еще раз одному из синопских купцов, которые живут в Вавилоне.

Крез вздохнул с новой надеждой и взял в руки бумагу. Когда он перечитал ее, глаза его наполнились слезами и губы прошептали:

– Приходится сознаться, что сказание о Пандоре – истина, и я не могу более порицать поэтов, когда они бранят женщин. Все, все женщины лживы и вероломны. О Кассандана, как издеваются над нами боги! Они даровали нам увидеть старость, но только для того, чтобы мы были подобны деревьям с опавшими листьями при приближении зимы; все, что мы считали за золото, оказалось простою медью, а в чем надеялись найти усладу – то обратилось в яд.

Кассандана громко зарыдала и разорвала свои драгоценные одежды; Камбис сжимал кулаки, когда Крез взволнованным голосом прочел следующее:

«Нитетис, дочь Амазиса Египетского, к Бартии, сыну великого Кира.

Я имею сказать тебе, но тебе одному, нечто важное. Завтра надеюсь поговорить с тобой, быть может, у твоей матери. В твоей власти успокоить бедное, любящее сердце и дать ему счастливое мгновение, прежде чем оно угаснет. Мне надо рассказать тебе много печального; повторяю, что мне необходимо скорее поговорить с тобою».