Наоми Френкель - Дети Страница 57

В трактире тишина. Округлая трактирщица сиди в углу, за стойкой, и вяжет. Глаза ее перебегает от рослого не по годам подростка к маленькой девушке, сердясь на него и жалея ее.

– Я знаю, что должна оставить Движение, – говорит она испуганным голосом, – да, я должна его покинуть.

– Не ты! Не ты!

– Да! Я! Я!

– Не ты! Ни за что! Я оставляю Движение.

Теперь Саул почувствовал облегчение. Сказал то, что сказал, и нет пути назад. Он оставит Движение из-за своей тайны и тайны Иоанны, ибо грех на них обоих. Саул – рыцарь, Саул – герой, человек широкой души и понимания. Он смотрит с чувством превосходства на Иоанну, погрязшую в грехах.

– Оставим вместе? Ты полагаешь, Саул, что нам вместе надо оставить Движение? Но ты же ничего такого не сделал. Знал бы ты, что сделала я.

– И я.

– Нет. Ты – нет. Но, знаешь, хорошо оставить все. Все, но не Движение. С сегодняшнего дня мы решаем оставить все наши дела, ты – свои, я – свои. – Снова она опускает голову, ибо знает, что не оставит Оттокара. Будет продолжать жить во лжи, и совесть будет продолжать ее мучить, и будет ей плохо и горько всегда, но его она не оставит. Она уже хочет сказать об этом Саулу, немедленно, или хотя бы сегодня, хотя бы один день быть откровенной, но Саул ее опережает:

– Нет! Невозможно, я не смогу все оставить!

– Что? – вскрикивает Иоанна. – Эльзу? Не сможешь?

Трактирщица в углу теперь понимает, в чем дело. Все ясно: парень не может оставить какую-то Эльзу, а свою девушку оставляет.

Саул опорожняет рюмку одним глотком, и сильная тошнота душит ему горло.

– Да причем тут Эльза? – восклицает Саул после того, как преодолел тошноту. – Я оставлю Движение из-за такой…? Я оставляю его из-за моих политических взглядов.

– Но мы же... вообще не говорили о политике.

– Так сейчас поговорим.

– Но что вдруг политика?

– Потому что я коммунист! Я оставляю движение, потому что я коммунист. Теперь ты все знаешь и можешь бежать всем рассказывать. Так вот!

– Так ты... ты пьешь шнапс, потому что ты коммунист?

– Да.

– И ты посещаешь Эльзу, по той же причине?

– Да.

– Так почему же ты пошел со мной сегодня собирать деньги для основного фонда существования Израиля?

– Долг обязывает. Но это последний раз.

– Нет, – на этот раз голос Иоанны решительный, – Не идут собирать деньги для основного фонда, потому что обязывает долг. Собирать идут лишь из любви.

Трактирщица в углу качает головой: девушка в порядке, умеет вести себя с парнем. Их надо вести твердой рукой, этих парней.

– Ты же ничего не пила, – мягко обращается она к Иоанне.

– Нет! – кричит Иоанна в добродушное лицо трактирщицы. Именно она, столь к ней расположенная, видится ей источником все зол, словно она это Эльза, и шнапс, и коммунистическая партия. – Я ничего не хочу, я не пью в трактирах.

Испуганная трактирщица возвращается на место и опускается на стул: неужели она так сильно ошиблась в этой девице. У нее жесткий характер, и правильно делает парень, что оставляет ее. Теперь трактирщица не спускает глаз с Саула.

– Я ухожу, – Иоанна встает, – сама пойду.

– Иоанна! – Саул приходит в себя от потрясения. – Иоанна, что ты делаешь? Ты не можешь сама идти. Как ты доберешься пешком до дальних адресов?

– Мне все равно. Доберусь. – Она уже у двери.

– Иоанна, Иоанна, погоди! – Он хватает ее за руку.

– Как коммунисту, нет у тебя никакого права прикасаться ко мне.

– Иоанна, ты не должна убегать от меня, я тебе ничего не сделал.

– Сделал, многое сделал. Ты... ты оставляешь Движение.

Наконец она высказалась, но это не приносит ему облегчения.

– И что? Я не могу подвезти тебя на велосипеде?

– Я с тобой... на одном велосипеде?

– Без велосипеда ты не сможешь собрать ни гроша для Основного фонда. Я только буду возить тебя, понимаешь?

– А-а... – колеблется Иоанна, – я буду заходить в дома собирать пожертвования, а ты будешь меня ждать снаружи с велосипедом?

Не это он имел в виду. Полагал, что она будет говорить от имени Основного фонда, не так, как они собирали другие пожертвования вместе, когда он говорил, ибо был более убедителен, произносил короткие речи, по делу, и это приносило результат. Ее объяснения обычно очень длинны, архаичны и романтичны, не принимаются людьми. Но на этот раз, хотя и ясно, что она все испортит, он предлагает ей говорить? Ее агрессивность, к собственному его удивлению, заставило его не возражать.

– Хорошо, ты будешь заходить в дома, а я буду тебя ждать снаружи.

Только у велосипеда к нему немного возвращается уверенность и смелость:

– Но теперь сиди тихо, не двигайся все время в стороны.

Какой-то миг она размышляла – сказать ему или нет. Но теперь она ему не скажет. Он же коммунист. – С разочарованием на лице она влезает на велосипед. Двигается из стороны в сторону, Саул сердито дышит, велосипед петляет, вот-вот упадет.

Улицы, площади, мосты, светофоры, полицейские, снег. Много домов и мало люда.

Шоссе открыто перед этой парой на велосипеде. Огромные плакаты на стенах, поздравляющие с Рождеством, внезапно потеряли смысл и ничего не возвещают. Светофоры мигают белой пустыне, кайзерам и полководцам из камня и бронзы. Покрытые снегом, стоят они на мостах и площадях и протягивают Саулу и Иоанне кто жезл власти, кто поднятую в приветствии руку, кто обнаженную саблю, или вздымают навстречу им копыта своих коней.

– Это здесь. Первый наш адрес.

Узкая тихая улица. Старые дома, построенные в период власти кайзера Вильгельма Первого, прозванный народом солдатским королем, ибо любил видеть город, выстроенным по линейке улиц, как на параде. Смутный запах стоит в коридоре дома. Абсолютная тишина. Тяжелые дубовые двери скрадывают любой звук в домах. На всех стенах следы бывшей роскоши, облупившейся и отстающей от камня, – давняя память о прошлой жизни, более счастливой и почтенной, чем теперь.

Саул и Иоанна стоят, дыша с трудом у подножья широких ступеней. Сердце ее колотится от страха. Саул протягивает ей список и чековую книжку для подписи перекладывает из кармана своей куртки ей в карман, злясь, что как бы передает всю свою власть.

– Вайс, – говорит он мягким голосом, – Марлена Вайс, третий этаж, – садится на ступени, опускает голову в ладони. Несколько минут стоит она беспомощно перед закрытой дверью этой Марлены Вайс. Сухой кашель раздается снизу, из коридора, отдаваясь громом по всей лестничной площадке. Наконец она набирается смелости и нажимает кнопку звонка. Слышны шаги ног, тянущих домашние туфли. Иоанна чувствует свое сердце у шеи.

– Я пришла за пожертвованием, – роняет Иоанна в смущении слова женщине, открывшей дверь, глаза которой изучат черноволосую замерзшую девушку.

– Мы не даем никаких пожертвований.

– Нет, нет. Я от имени Основного фонда существования Израиля.

– Заходи.

Темный коридор с множеством шкафов. Из одной комнаты раздается женский голос: – Кто пришел, мать?

Из другой комнаты доносится голос другой женщины.

– Кто там пришел?

Женщина, ведущая Иоанну, отвечает обеим:

– Пришли из Основного фонда существования Израиля.

Дом полон женскими окриками – «Мать», «Мама» – печаль охватывает Иоанну. Хозяйка одета в утренний халат из темной шерсти. В темных ее волосах много седых прядей, толстые и тяжелые веки скрывают на половину глаза, словно она не в силах их поднять. Толстые веки старят ее, хотя она вовсе не стара. У нее много морщин. Обе они входят в комнату, где тоже много старой тяжелой мебели, шкафов и диванов. Посреди стол, накрытый чистой скатертью, на которой стоит кофейник под вязаной салфеткой.

– Садись, детка,– приглашает хозяйка и добавляет чашку к трем на столе. – Ты совсем замерзла. Выпей чашку горячего кофе.

Саул бы не удостоился такого приглашения. А сразу приступил бы к делу, быстро завершил его, и затем отправился бы дальше. Но настроение у Иоанны совсем иное, когда она слышит оклики «Мама». Оно явно не располагает к сбору денег и деловому разговору. К тому же открывается дверь, и две женщины входят в комнату. Одна старая, опирающаяся на палку, с трудом нащупывает дорогу. Марлена торопится ей на помощь:

– Мама, сюда, кофе уже готов.

– Кто наша гостья? – спрашивает молодая.

И снова «звучит слово – «Мама». Все садятся за стол, и Иоанна замечает на пальцах хозяйки два обручальных кольца, знак, что женщина – вдова, и носит также кольцо мужа. Самую молодую из них не окликают по имени «мама». Она удивительно похожа на мать. У нее тоже толстые и тяжелые веки, но не покрывают глаза, лицо гладкое и приятное, черные кудрявые волосы коротко подстрижены.

– Просят от нас пожертвование в Основной фонд существования Израиля, – говорит молодая мать старой и своей дочери.

– Каждый приходит за пожертвованиями, – говорит старая слепая мать, – и сионисты и не сионисты Как это евреи тоже разделились на партии? Плохо дело. И сионисты и не сионисты – все евреи.