Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2) Страница 57

— Неплохие книжечки она себе подобрала, — говорит Поль, пока мы катим по темным аллеям мрачного парка, мимо грустных прудов, над которыми вьются туманы, и сбившихся в кучу овец, тут и там образующих грязные пятна на траве; ни одна из множества труб на оставшемся позади нас здании не дымилась, если не считать слабой беленькой струйки, что тянулась, как мы знали, из камина, у которого сидела одинокая владелица Ньюкома.

— Уф! — произнес Флорак и щелкнул бичом, когда за нами замкнулись ворота парка и его упряжка с веселым грохотом понеслась по дороге. — Какое счастье выбраться из этого склепа! Что-то роковое есть в этом доме… в этой женщине. В доме атмосфера надвигающейся беды.

Во время своих наездов в город Ньюком наш друг Флорак всегда останавливался в "Королевском Гербе", и вот однажды, когда мы входили с ним в это заведение, в сенях нам встретился какой-то постоялец, и принц кинулся к нему, чтобы, по своему обыкновению, заключить в объятия, весьма дружески и сердечно назвав его "Джеком".

Но Джек, казалось, был не особенно доволен встречей с нами и даже попятился на шаг от француза.

— Мой милый Джек, любезнейший Хайгет, как рад я вас видеть! продолжает Флорак, не замечая ни холодности приезжего, ни любопытства хозяина гостиницы, который тут же дожидался в почтительной позе, желая проводить его высочество в лучшую комнату.

— Здравствуйте, мосье де Флорак, — мрачно бросает новоприбывший и уже хочет после этого краткого приветствия пройти мимо, но, очевидно, передумав, поворачивает назад и следует за Флораком в отведенные нам апартаменты.

— A la bonne heure! [60] — И Флорак возобновляет свои сердечные приветствия. — А я-то думаю, какая муха вас укусила, mon bon [61], - говорит он милорду. Стоящий тут же хозяин, потирая руки, кланяясь и ухмыляясь, осведомляется, не хочет ли его высочество чем-нибудь подкрепиться с дороги. Мне, как другу и спутнику принца, тоже перепадала толика его безмерного радушия. В отсутствие его высочества хозяин оказывал мне особое внимание, хотя и не без некоторой фамильярности.

Лорд Хайгет подождал, пока мистер Тэплоу удалился, и тогда сказал Флораку:

— Пожалуйста, не называйте меня здесь по имени, Флорак. Я здесь инког.

— Plait-il [62], что значит — инког? — спрашивает Флорак. Когда же ему объяснили это слово, он разразился смехом. Потом лорд Хайгет обратился ко мне:

— Прошу прощения, мистер Пенденнис, я никого не хотел обидеть, но я здесь по одному делу и предпочел бы, чтобы в этом городе не знали моего полного титула. На провинциалов это так действует, понимаете ли. Минуты покоя не дадут. А какие вести от нашего друга Клайва?

— С титулом или без оного, вы всегда для меня желанный гость, Джек. А что это за дело? Ох, старый ловелас! Держу пари…

— Нет, нет, совсем не то, — с жаром говорит Джек. — Честное слово! Я… я просто задумал… раздобыть денег, то есть вложить их здесь в одно предприятие, чертовски выгодное предприятие! Между прочим, если хозяин будет спрашивать, я — мистер Хэррис, гражданский инженер, дожидаюсь прибытия из Америки в Ливерпуль парохода "Канада" и ужасно беспокоюсь о своем брате, который находится на борту.

— Что он тут плетет?! Приберегите свои сказки для трактирщика, Джек, а для нас не старайтесь. Почему же вы до сих пор не заглянули к нам в Розбери, милейший мистер Хэррис? Принцесса разбранит меня, если вы не приедете. И непременно захватите своего милого брата, когда он тоже сюда прибудет. Слышите? — Последняя часть этой тирады предназначалась для мистера Тэплоу, вновь вошедшего в наш номер с вином и печеньем.

Вскоре владелец Розбери и мистер Хэррис отправились на конюшню поглядеть лошадь, которую хотел купить принц. Хозяин гостиницы, под предлогом, что ему почудился мой звонок, опять вторгся в комнату и принялся выспрашивать у меня о неизвестном постояльце, уже вторую неделю живущем в его доме. Знаю ли я эту особу? Мистер Пенденнис ответил, что, разумеется, он знает эту особу.

— Весьма почтенная особа, не так ли? — не унимается наш Бонифэйс.

— А разве принц де Монконтур стал бы водить знакомство с какой-нибудь непочтенной особой? — в свою очередь, спрашивает мистер Пенденнис. Вопрос этот поверг нашего хозяина в конфузное молчание, и он удалился, чтобы разузнать о мистере Хэррисе у Флораковых конюхов.

Какое дело привело сюда Хайгета? Моя ли то была забота? Возможно, у меня возникли кое-какие подозрения, но стоило ли давать им волю, или делиться ими с кем-нибудь: не лучше ли было держать их при себе? Возвращаясь домой, мы с Флораком и словом не обмолвились о появлении Хайгета, хотя по взглядам, которыми обменялись, каждый понял, что другой догадывается о тайне этого несчастного джентльмена. Дорогой мы вспомнили о герцогине Д'Иври, а затем, по контрасту, разумеется, обратились к английским нравам, ко всяким любовным историям, побегам в Гретна-Грин и прочему такому.

— Чудной вы народ, — заявляет Флорак, — для полноты страсти вам непременно необходимо бегство в почтовой карете, а потом публичный скандал. Если бы мы, французы, улаживали подобные дела на большой дороге, нам потребовалась бы целая армия форейторов.

Я промолчал. В облике Джека Белсайза было что-то такое, что рождало мысль о несчастье и обмане, опозоренных детях и разрушенном семейном очаге, словом, о печальной судьбе, уготованной всем участникам и жертвам этой роковой истории. Когда мы воротились домой, Лора сразу уловила мое беспокойство. Она даже угадала его причину и выпытала ее у меня, когда вечером мы вдвоем сидели у камина в гардеробной, распрощавшись на ночь с нашими любезными хозяевами. Припертый к стене, я поведал Лоре все, что знал: лорд Хайгет в Ньюкоме, живет под вымышленным именем. Но, может быть, это пустое.

— Пустое?! Боже правый! Ужели нельзя как-нибудь помешать этому несчастью, предотвратить преступление!

— Наверно, уже поздно, — печально ответил ее муж, поникнув головой и не сводя глаз с огня.

Какое-то время она тоже молчала. Я понял, что помыслы ее там, куда уносятся душой все набожные женщины в минуты сомнений, скорби, боли, разлуки и даже радости, то есть любого жизненного испытания. Стоит им пожелать, и вкруг них возникает невидимый храм, где душа их припадает к алтарю в присутствии одного лишь великого, милосердного и недремлющего Советника и Утешителя. Самая близость смерти не устрашила бы Лору.

Я не раз был свидетелем того, как утешала она страждущих и сносила боль — не только свою, но даже детей и мужа — с удивительной внешней выдержкой и спокойствием. Но мысль об этом преступлении, которое совершается рядом и ему нельзя помешать, — приводила ее в ужас. Она, верно, провела без сна всю ночь и встала поутру бледная и измученная горькими думами, лишавшими ее покоя.

В это утро она с особой нежностью обнимала своего малютку и даже всплакнула над ним, называя сотней ласковых имен, подсказанных ей материнской любовью.

— Разве бы я оставила тебя, моя душечка!.. Бросила бы когда, мое счастье, мое сокровище!

Несмышленый малыш прижимался к матери и, напуганный ее печальным видом и голосом, обнимал ее за шею и плакал. Надо ли говорить о тех чувствах, какие владели мужем Лоры, когда он созерцал эту трогательную любовь и великую нежность, составлявшие благословение его жизни. Из всех небесных милостей, дарованных человеку, подобное счастье — превыше и полнее всего. Душа моя трепетала от страха, что я могу утратить его и остаться сирым в этом пустом, холодном мире.

Едва покончив с завтраком, Лора попросила заложить шарабан, говоря, что ей необходимо нанести визит одной особе. Она взяла с собой малыша и няню. От нашего общества она отказалась и сообщила кучеру, куда ехать, лишь очутившись за воротами парка. Я полагал, что догадываюсь о цели ее путешествия. Мы с Флораком не говорили об этом. Воспользовавшись ясным зимним утром, мы поехали на охоту. В другой день меня, наверно, немало позабавил бы мой хозяин — его великолепный охотничий костюм, изящная бархатная шапочка, блеск его начищенных сапог, веселые и бодрые возгласы, обращенные к собакам и людям; божба и гиканье этого Нимрода, заглушавшие лай всей своры и шум всей охоты; но в то утро мысли мои были заняты лишь происходившей по соседству трагедией, и я, рано возвратившись из отъезжего, застал жену уже дома, в Розбери.

Лора, как я и подозревал, ездила к леди Кларе. Она и сама толком не знала, зачем. Приехав туда, она едва ли понимала, что надобно говорить и как выразить томившие ее мысли.

— Я надеялась, Артур, что какое-то высшее откровение подскажет мне нужные слова, — шептала Лора, склонив голову мне на плечо. — Когда вчера ночью я лежала без сна и все думала о ней, а вернее сказать — молилась, я надеялась, что найду утешение для этой бедной женщины. Знаешь, по-моему, она в жизни не слышала доброго слова. Она так и сказала; она очень растрогалась, поговоривши со мной немного.