Аркадий Савеличев - Последний гетман Страница 57

– А я хочу… как хочу! Без разговоров в коляску!

Четверка вороных, с личными гайдуками фельдмаршала Разумовского покатила навстречу гетману Разумовскому.

Немного и отъехали, как коляску нагнал казачий атаман Ефремов, тяжелой саблей отсалютовал фельдмаршалу:

– Ваше сиятельство! Все выходы из Петергофа заперты. Алексей Орлов остальные дыры своими гусарами затыкает. Мы уж хотели было графинюшку, – он отдал поклон дремавшей на подушках Екатерине Ивановне, – за неимением ничего лучшего, освободить своими сабельками, да прознали, что вы…

– И хорошо, что прознали, – выйдя из кареты, пригнул Алексей Григорьевич к своему высокому плечу атаманскую голову. – Для такой оравы голштинцев ваших сабелек маловато. Ступайте к своим. Дальше мы сами доберемся. Встреченные путники говорят, что Государыня купно с братом Кириллом и всеми полками уже вышла из Красного кабака?..

Атаман Ефремов этого еще не знал, на радостях крикнул своим сопроводителям:

– Геть, козаченьки!

Они ускакали в сторону Петергофа, а коляска покатила в сторону петербургскую, к Красному кабаку.

Кирилл Разумовский не мог поспешать быстрее, чем пехотные полки. Да и артиллерия на конной тяге, но с тяжелыми пушками, увязавшими в дорожном песке.

Опять прошла бурная пятиминутная гроза. По прошествии ее едва теплый пар повалил от земли, как выскочила встречь карета со знакомым гербом графа Алексея Разумовского: две скрещенные сабли над поникшей головой подсолнуха. У Кирилла почти то же самое на гербе было: две сабли, поднятые в двух руках, а промеж них храм охраняемый. То – да и не то, большая разница. Гетман считал себя все-таки охранителем, не в пример старшему брату, но охранял-то сейчас именно старший. Утренняя труба еще хрипела, поднимая самых заспанных, как наскочила на них карета. Общий шум и топот поднял с подушек и Екатерину Ивановну. Она высунулась в окно кареты, увидела мужа и, вместо того чтоб обрадоваться, закричала истерично:

– А дочки? Дочки где?

С седла один из гайдуков ответил:

– Дочери, ваше сиятельство, под охраной следом едут.

Алексей Григорьевич, оторвавшись тоже от сиденья, подтвердил:

– Да, так приказано.

Но Екатерина Ивановна, ничего не слыша и не видя, продолжала тыкать пальчиком в сторону мужа:

– Ты всех забросил, всех побросал!… Под эти крики Алексей Григорьевич высунулся из кареты, узрел двух воинственных амазонок и гусаром молодцеватым выскочил на дорогу, чуть ли не под копыта дамских коней.

Он был, конечно, при шпаге, полоснул приветственно воздух и встал на колени у первого стремени:

– Ваше величество! наконец-то!… Примите присягу у верноподданного старого фельдмаршала!

Екатерина стянула с правой руки офицерскую белую перчатку и милостиво опустила руку вниз, к вороному парику фельдмаршала:

– Охотно принимаю, граф. Встаньте.

Он поцеловал так хорошо знакомую руку и отступил на шаг, не желая задерживать движение колонны. Потом еще на шаг, потом уж на самую обочину, под купы берез. Полки мерно били землю тяжелыми сапогами. Взблескивали на ярком утреннем солнце орошенные дождем багинеты. Зеленые елизаветинские мундиры, незнамо когда и явившиеся после мундиров немецких, нагоняли слезу. Старый, никогда не воевавший фельдмаршал вслух напутствовал:

– Шибче, шибче, ребятушки! Гоните к черту… «чертушку» российского!

Поотстав, не в лад всему настроению, возмущалась перед стременем мужа выскочившая из кареты Екатерина Ивановна:

– До-очек порастеряли! Где дочки, муженек?! Солдаты смеялись, подполковник измайловцев хмурился, оказавшись в роли скверного муженька. Хорошо, гайдуки из свиты Алексея сообразили: просто подхватили на руки и запихнули в мягкое нутро кареты. А там и сам Алексей Григорьевич, кряхтя, поднялся, грузным телом закрыл выход. Голос его и сквозь стены кареты услышали:

– По-ошел!…

Каждый в свою сторону – карета к Петербургу, а полки под Петергоф.

Предстояли еще долгие переговоры, нудная переписка, угрозы с одной стороны и мольбы с другой, скачки гонцов туда-сюда, прежде чем Император Петр III подписал отречение в пользу Императрицы Екатерины И. Унизительное и глупое. Сочиненное новым кабинет-секретарем Григорием Тепловым, собственной рукой переписал:

«Того ради, помыслив я сам в себе, беспристрастно и непринужденно чрез сие объявляю не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что я от правительства Российским государством на весь мой век отрицаюся, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства, во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже онаго когда-либо или через какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную перед Богом и всецелым светом приношу нелицемерно, все сие отрицание написав и подписав моею собственною рукою. Июня 29-го дня, 1762 года. Петр».

Имя было выписано тщательно, раздельными буквами: ПЕТР. Чтоб ни у кого сомнения не оставалось…

Грохнул где-то запоздалый небесный гром. Или пушка какая сдуру выстрелила? Чего теперь стрелять, когда отречение уже подписано. Петр обрел даже некое душевное спокойствие. Свобода по самый гроб жизни! А жить-то оставалось всего семь дней!…

Часть седьмая

ВЛАСТЬ ПРЕДЕРЖАЩАЯ

I

Бывший император Петр Федорович был отвезен в заштатную Ропшу. Это была небольшая мыза, служившая, при многих здешних дворцах, бог знает для чего. Сейчас вот пригодилась. Он просил, умолял отпустить с ним Елизавету Романовну; Екатерина отвечала: «Ишь чего захотел! Алехана с тебя довольно». Алексей Орлов с небольшой командой офицеров и был назначен в сотоварищи… или охранники, понимай как знаешь. Не велик теперь царь, подали тяжелую почтовую карету; и то дело, людей набралось все-таки многовато. Подсели Алексей Орлов, капитан Пассек, князь Федор Барятинский и поручик Баскаков. На подножки и на запятки встали гренадеры. Взвод Конной гвардии сопровождал последний выезд бывшего Императора.

Екатерина пожаловала себя в полковники Преображенского полка; со времен Петра этот полк возглавляли Государи – лишь Елизавета предпочла измайлов-цев. Судя по всему, измайловцы теперь отходили на второй план. Кирилл Разумовский мог молчаливо хмуриться, не более того. Он принимал самое деятельное участие в подготовке соответствующего мундира. Разумеется, мерки снимали дамы: Екатерина Дашкова и главная гардеробщица Шаргородская.

Спровадив Петра Федоровича с оравой подвыпивших офицеров, все под вечер тоже двинулись в обратный путь. Но посчитали за лучшее заночевать под Петербургом, чтоб со свежими силами предстать пред горожанами. Кстати, подвернулась дача Куракина, недалеко от Лиговки.

Полка дамы поутру примеряли мундир, Орлов и Разумовский, два негласных Соперника, стояли у дверей опочивальни. Первый держал Преображенскую шапку, второй дубовую ветвь. Когда Екатерина вышла в прекрасном Преображенском мундире, со знаками штаб-офицерского отличия, Разумовский вдел в шапку дубовую ветвь и сказал:

– Ваше величество, символ прочности и крепости всего сущего есть дуб.

Пока Орлов надевал Екатерине на голову «гренадер-ку», та благодарно согласилась:

– Да будет так!

Прозвучало как клятва, поскольку подошли и другие генералы. Так, с дубовой ветвью на «гренадерке», красивая и величественная в своем новом мундире, Екатерина и въехала в столицу. Толпы людей встречали, барабаны били, полковая музыка гремела, мерно стучали каблуки и копыта. Государыня? Императрица? Лицо ее сияло торжеством. И едва ли; кто смог, посмел бы заглянуть в душу… Екатерина ни на минуту не забывала, что она всего лишь одна из трех Государей. Один в Шлиссельбурге, второй в Ропше. Молву не упрячешь, а Россия живет молвой. Для России Петр оставался законным Императором, Екатерина же – немка по крови, не имеющая никаких корней в этой непонятной стране… Когда после торжественного въезда в покоренную ее волей столицу с помощью горничных она стянула Преображенский мундир и осталась одна в спальне старого деревянного дворца – в новый Зимний пока не тянуло, – одиночество со страшной силой напомнило о себе. Все ждут благоволения, все чают надежд, а кто вспоминает о человеческой сущности? Растравляя душу, Екатерина, пожалуй, тешила свое одиночество, иначе к чему бы назначать в придворные дежурные графа Разумовского? «Ах, Кирилл Григорьевич, на вас уповаю и с мыслью о вашей бескорыстной преданности засыпаю…»

Но сон был короток. За окнами несусветный ор, бряцание ружей. Не иначе как поставленный в караул Измайловский полк ломился сквозь внутреннюю охрану. Бояться вроде бы нечего, а дрожь пробирает. Если командир полка не может ничего поделать, то что может она, слабая женщина? Полки поголовно пьяные, тем более измайловцы, требующие к себе Императрицу: