Алла Панова - Миг власти московского князя Страница 57

При упоминании о Кузьке Косом многие заметно мрачнели, некоторые начинали отвечать на вопросы с явной неохотой, но были и такие, кто едва ли не сле­зу пускали и благодарили князя и его дружинников за спасение от этого страшного душегуба, из‑за которого они под страхом неминуемой расправы не могли поки­нуть ватагу. Что это на самом деле так, сомневаться не приходилось: несколько пленных, среди которых бы­ли мужики явно не из слабого десятка, со слезами на глазах рассказывали о подобных расправах с теми, кто чем‑то не угодил главарю.

После полудня воевода предложил немного пере­дохнуть, размять косточки и отдышаться на свежем воздухе. Все поддержали его предложение и, оставив душную избу, вышли из полусумрака на двор, зали­тый ярким солнцем.

— Смотри‑ка, совсем по–весеннему светит! И небо такое голубое да чистое! — с удивлением заметил вое­вода и потянулся. — Да, весна, по всему видно, не за горами…

Он еще никак не мог решить, следует ли ему сейчас отправляться к князю или сделать это ближе к вечеру. Из состоявшегося накануне разговора воевода так и не понял, когда князь захочет уделить ему время, чтобы послушать о допросах подробнее. И чем больше он ду­мал об этом, тем больше его одолевали тревожные мыс­ли, уж не охладел ли князь по какой‑то ему пока неиз­вестной причине ко всему этому делу. В тот самый миг, когда воевода уже готов был сделать неутешительный для князя вывод, за его спиной послышался конский топот, и, оглянувшись, Егор Тимофеевич увидел, как к ним быстро приближается сам Михаил Ярославич.

Резко осадив коня у самой избы, князь, не покидая седла, весело всех приветствовал, а потом обратился к воеводе:

— Как дело, Егор Тимофеевич? Продвигается ли?

— А как же! Есть, княже, о чем тебе поведать, — довольный, что ошибся в своих выводах, широко улы­баясь, ответил воевода.

— Вот и хорошо, — так же улыбнувшись, сказал князь. Он посмотрел на голубое небо и решительно проговорил: — Хотел и я вместе с вами чуток ватажни­ков послушать, да что‑то неохота мне в избе сиднем си­деть, когда вокруг такая благодать! — Увидев улыбки на лицах слушателей, Михаил Ярославич сделал стро­гое лицо и серьезным тоном добавил: — А вам, бедола­гам, рано пока радоваться. С вас особый спрос будет. Вам отчет передо мной держать. Так что трудитесь. Бог вам в помощь.

— Разве мы того не понимаем, Михаил Яросла­вич? Знаем, что мы людишки подневольные, — скор­чив жалостливую гримасу, проговорил Демид.

— Ишь какой насмешник! «Подневольный»! — хо­хотнул князь и, снова посерьезнев, повернулся к Самохе: — Заберу‑ка я у вас на время Егора Тимофеича. Ду­маю, управитесь пока и без него. А вечерком жду вас троих у себя, обсудить все надобно. Расскажете, что вызнать удалось. Есть ли мужики дельные, которых как я обещал, к работе можно приспособить. Подумай­те, когда с этим самым Косым разговор вести сподручнее будет.

Воевода тем временем уже взобрался на коня, кото­рого к нему, едва услышав слова князя, подвел холоп. Князь, увидев, что спутник готов следовать за ним, ле­гонько ударил пятками коня и уже на ходу простился с Демидом и Самохой. Те еще некоторое время постоя­ли на крыльце, посмотрели вслед быстро удаляющему­ся князю, которого теперь, помимо двух гридей, conpoвождал воевода, а потом, негромко переговариваясь, отправились выполнять порученную Михаилом Ярославичем непростую работу.

— Доволен помощником? — спросил князь у воеводы, когда они отъехали от избы.

— Жаловаться грех, — ответил тот, усмехнув­шись.

От князя не укрылась эта усмешка, и он, поглядев на спутника, поинтересовался:

— Так, значит, все‑таки можно пожаловаться?

— Да нет. Это я так, — начал оправдываться вое­вода.

— Что‑то я тебя не пойму. Говори‑ка все, как есть, начистоту! — приказал князь, сдерживая коня, кото­рый явно неохотно перешел на шаг, демонстративно изогнул свою лоснящуюся черную шею, будто хотел посмотреть на хозяина.

Даже не видя взгляда темных влажный глаз Воро­на, но словно ощутив немой укор своего горячего моло­дого скакуна, князь ласково похлопал его по холке и повернулся к воеводе.

— Собственно, поведать я тебе, княже, могу нынче лишь немногое, — начал тот. — И жаловаться мне вро­де не на что. Я ведь, как мы с тобой уговаривались, лишь видоком в этом деле. Сижу–посиживаю, посмат­риваю да на ус мотаю.

— Ой ли? Я ж тебя, Тимофеич, знаю, — прогово­рил князь, прищурившись.

— Слово–два скажу, а как же без этого? — хитро улыбаясь, ответил воевода.

— Ладно уж. Ты на вопрос отвечай, — перебил его Михаил Ярославич.

— Так ты сам мне объясниться не даешь, — позво­лил заметить воевода, поняв, что князь готов его вы­слушать. — Я, князь, вправду там лишь аки видок. Са­моха допрос ведет. И мне видится, неплохо с тем справ­ляется. Уж не знаю, то ли ватажники нам такие болтливые в плен попались, али он им как‑то языки развязывает.

— А что ж Демид?

— Он пока сноровки набирается. Дело‑то незнае­мое для воина. Ему в бою мечом орудовать привычнее, нежели супротивников пытати, к этому, как известно, мало у кого сердце лежит. Здесь же не иноземцы, не ба­сурмане, а ведь какие–никакие, а все ж наши людиш­ки. Однако Демид хоть и мало говорит, да с толком. Вот что главное! А уж глаз у него! Усмотрел, что отрок, который, как нам у других выведать довелось, в при­хвостнях ходил у Кузьки, соглядатаем первым у него был, совсем и не отрок! — сказал воевода с едва скры­ваемой гордостью в голосе.

— Это как? — удивился князь.

— Мал ростом, да не отрок! К тому ж и лицом боль­но грязен, потому мы и не углядели. Да, по чести ска­зать, особо и не приглядывались. А Демид, вишь, гла­застым оказался.

Воевода рассказал о том, что насторожило сотника в поведении пленного «отрока», сообщил вкратце и о разговоре с другими ватажниками. Князь его вни­мательно слушал, едва перебирая поводья и лишь из­редка поглядывая по сторонам. Увидев впереди тесо­вые ворота усадьбы посадника, Михаил Ярославич прервал увлекшегося рассказчика:

— Заглянем‑ка к Василию Алексичу! Уважить на­до старика. А потом уж к своим подопечным сможешь отправиться.

Собеседник кивнул согласно.

— Надо ли ему все, что вызнали, говорить? — спросил он.

— А ты как думаешь? — поинтересовался князь.

— Думаю, что утаивать от него ничего не стоит, — твердо сказал воевода.

— Вот и я так мыслю, — сказал князь и дал знак дружинникам.

Один из них приблизился к воротам, но тут створки словно сами собой распахнулись, чтобы важные гости смогли проехать на широкий двор, где под навесом у коновязи воевода заметил лошадь, принадлежащую Васильку. Князь тоже обратил на нее внимание.

— Вот и сотник здесь, — скрывая улыбку в усах, проговорил он и тут же повернул голову, услышав то­пот, донесшийся со стороны лестницы.

Темка так спешил встретить прибывших, что не смог устоять на ногах. Он, тихо кряхтя, встал, потер сильно ушибленное колено и, прихрамывая, подошел к гостям, согнулся в глубоком поклоне.

Следом, степенно ступая по лестнице, спустилась Анастасия Петровна, за которой мелькала мальчишес­кая фигурка. Жена посадника остановилась на кры­лечке и, не без робости посмотрев на князя, предложи­ла гостям пройти в горницу. Мягкий ее голос успокаи­вал и настраивал на миролюбивый лад, словно обволакивал.

Князь поблагодарил хозяйку за приглашение и, ловко спрыгнув с коня, вступил на крыльцо. Женщи­на чуть отошла в сторону, пропуская гостей вперед, по­сторонился и Федор, прижавшись к бревенчатой стене, но Михаил Ярославич, который давно заметил сына посадника и чувствовал на себе его восхищенный взгляд, протянул к ребенку руку, положил ладонь ему на плечо и, что‑то тихо сказав ему, стал вместе с ним подниматься в покои.

На пороге горницы князя встретил Василько. Ру­мяное лицо его светилось счастьем. Михаил Ярославич ни мгновения не сомневался, что радость сотника вы­звана не их появлением, а причина ее — в дочке посадника. Девушка стояла рядом с отцом, который, увидев на пороге князя, привстал со своего места и сделал по­пытку склонить голову. Лицо его при этом на миг ис­казилось от боли, но посадник, решив, что никто этого не заметил, сразу растянул губы в широкой улыбке. От Михаила Ярославича эта гримаса, вызванная болью, не укрылась, как не осталось не замечено им и то, что с прошлого раза дочка Василия Алексича заметно повеселела, а тонкое лицо ее, прежде почти мертвенно-бледное, теперь украшал нежный румянец.

— Вот, Василь Алексич, пришли навестить тебя, а Егор Тимофеевич и отчет тебе даст, — проговорил князь, по–доброму улыбаясь. — Думаю, тебе любопыт­но будет послушать.

— Спаси тебя Бог, Михаил Ярославич, за то, что калеку не забываешь, — проговорил каким‑то дрожа­щим голосом посадник, едва сдерживаясь, чтобы не прослезиться.

— Это кто ж калека? Не ты ли? — изобразив на ли­це удивление, спросил князь и строго проговорил: — Чтобы я впредь ни о каких калеках не слыхивал! Кто из воинов хоть раз ранен не был? Я о таких чтой‑то не слыхивал. Может, ты, Егор Тимофеевич, таких зна­ешь? — обратился он к воеводе, который, сразу поняв князя, отрицательно повел головой. — Ежели каж­дый, кто ранение получил, калекой себя будет считать, это кто же тогда дела‑то делать будет? А? Что отве­тишь, посадник?