Русский. Мы и они - Юзеф Игнаций Крашевский Страница 57

может быть ваша история. Ученик знал заклинание, которым можно было вынудить метлу носить воду, но не помнил слово, что могло остановить… вода залила жилище… Дивными дорогами идёт необходимость к Проведенческой цели. 1814 год пробудил в немцах желание и чувство свободы, год 1863 может то же самое сделать для вас. Мы погибнем, но идея выйдет победителем.

– А вы могли бы жить! – подхватил россиянин. – Для чего добровольно умирать?

– Для идеи! Народы добровольно не принимают миссии и сами не могут их с себя сбросить, хотя бы им они были в тягость. Выполняют их часто невольно и неведомо до смерти и после смерти, как цветок, аромат и качества которого сохраняются в нём, хоть рука человека сорвёт со стебля и бросит на бездорожье. Через сто лет вы иначе будете о нас судить и поставите памятники тем, которых сегодня свирепо мучаете. Бог велик, человечество бессмертно, а идеи есть Божьми детьми! Только вам, молодым, может казаться, что сумеете с ними бороться! Вы не замечаете, что то, что вам кажется борьбой и убийством, есть иная форма работы, общей с нами.

Император Николай был таким же хорошим работником на поле общей свободы, как в ином роде Гарибальди… его гнёт был таким же инструментом для прогресса, как в другом месте широкие, открытые его поля.

Николаевскому самоуправству Польша обязана тем, что живёт и не спит, и может благодарить ваше насилие за наше моральное возрождение, купленное ручьями крови. Значение людей и фактов никогда нельзя различить вблизи, нужно немного перспективы, чтобы их охватить целиком. То, что на первый взгляд кажется грубым и неприятным, издалека блестит праздничным светом.

– Вы меня пугаете, – сказал генерал.

– Быть может, – ответил Еремей, – за это поеду в Кострому или Вятку, но моё путешествие не выгонит тысячи, не изменит ни на один волос того, что по верховному праву человечество добьётся из-за вашей и нашей… глупости.

– Какое счастье, что у нас нет разума! – улыбнулся Живцов. – Могли бы поколебать им судьбы мира.

– Хорошая шутка, но не правда, – добросил старик, – если бы у вас и у нас был разум, вместо того, чтобы пачкаться в крови, мы пошли бы по лучшей дороге и всё равно, однако, к этой же цели. Участь может задержаться и усложниться, измениться не может.

– Это уже чем-то смахивает на турецкий фатализм, – улыбаясь, сказал Живцов.

– Нет, но на неизменность некоторых законов, к которой ум в конце концов должен прийти, хоть бы назвал её каким угодно именем. Мир не может стоять без крепкого и нерушимого закона, мы видим эти законы в мире материальном, незыблемые тысячилетиями, также они существуют и правят в моральных сферах. Нарушать их смешно; если камень попадёт в эту мельницу, не остановит оборотов, а будет раздавлен.

– Gare a Vous! – смеясь, сказал Живцов.

– Остерегайтесь, потому что и вы не исключение, – говорил старик дальше. – Эта мельница и вашу мощь может измолоть, если вы будете сопротивляться необходимости времени, эпохи и судьбы человечества.

– Мы слишком далеко зашли, – сказал генерал – я рад бы спуститься на эту юдоль плача и ближе касающихся нам тысячи дел.

А стало быть, вы готовите революцию?

– Мы? Нет, но вы сами толкаете к ней… будет по вашей воле и наступят для нас великие катастрофы, великие и горькие триумфы для нас, радуйтесь, вы несомненно победите! Но что стоит за этой тучей в приговорах Провидения… один Бог знает.

– И мы, – прибавил живо русский, – если вы сорвётесь, мы раздавим вас, выступим, уничтожим, Польша погибнет!

– Польша не погибнет, – ответил Еремей, – много поляков… но не Польша. Польская идея может только тогда слиться и исчезнуть в общем деле мира, когда победит; пока сражается, она не может быть побеждённой.

– Почему?

– Потому что она выше, чем эта идея, которой вы сделались защитниками, вы приведёте с собой прошлое, мы – будущее… а от имени прошлого никто никогда на земле не побеждал. Возвращение к тому, что кончилось, – мечта.

– Говорите про себя… – прервал генерал, – мы – представители нового мира, вы желаете шляхетского феодолизма, подданства, возвращения к магнатской и шляхетской республике. Мы…

Старик сильно засмеялся.

– Ещё одна клевета, – сказал он, – уже не мучает, так у вас пишут и говорят те, что хотят нас съесть во имя темноты. Старая Польша так же невозможна, как ваша старая Москва… наша шляхта принесла большие жертвы и, хоть с болью, принесёт ещё гигантские жертвы. Она хочет свободу не для себя, а для всех. К несчастью, вы не доросли до того, чтобы понять нас, а мы… чтобы рассчитать собственные силы… Наши притязания чисты… порывы велики… но дыхания для свершения гигантского дела не хватает. Оставим друг друга в покое, генерал… вы видите, мы не можем друг друга понять, я вижу в вас людей, которые служат деспотизму, временно переодетому в демократическую сермягу; вы в нас всегда видите только закованную шляхту, желающую вернуть привилегии и розгу для крестьянина. Прибавьте к этому старую байку о французах, которые едят лягушек, об англичанах, продающих жён на упряжь за два шиллинга… это всё пойдёт в паре…

И старый Еремей начал смеяться, но во влажных глазах его были слёзы… а русский глубоко задумался.

– Наиболее неподходящей пары, чем Россия и Польша, не было под солнцем, – сказал Еремей, – среди самых достойных я не знал ни одного русского, который был бы в состоянии оценить Польшу и поляков, может, также нет ни одного поляка, который понял бы русского. Генерал в вас много хорошего, всё плохое в вас происходит от деспотизма. Любой из ваших изъянов – это его ребёнок, они носят на себе клеймо происхождения… и долго, долго вы будете от них лечиться. Ваши глаза уже в тумане и темноте угадывают рассвет, вы чувствуете, что приходит свет, но он вас поразит и вы закроете от него ваши глаза, потому что привыкли к ночи, а ночь и сон продолжались долго.

Кто знает, может, в интересы Провидения входит использование наших ошибок способом, которого не ожидаем ни мы, ни вы… ничто не проходит напрасно, даже пыль, что летит по дороге, – необходимый фактор для мировой истории… может засыпать глаза в минуты, когда ненужное зрелище должно было их поразить.

– А значит… а значит, – сказал русский, – революция неизбежна, кровопролитие, и мы… мы вновь будем вынуждены выступить как варвары перед светом.

– Пусть это вас не волнует, – ответил Еремей, – мир в эти минуты всё вам простит, лишь бы сидел спокойно в мастерской и за банкирским бюро. Рассчитает пролитую кровь на