Евгений Анташкевич - Харбин. Книга 1. Путь Страница 58

Повязка на животе Антошки набухла чёрной кровью.

«Странно, почему он не просит пить. При таких ранах в живот человек не может так спокойно спать и не просить пить. Наверное, в этом китайском «чае» что-то есть такое, особенное». Он достал из сумки свою кружку, зачерпнул чай и понюхал, – от него немного отдавало сырой землей – это был знакомый запах женьшеня с примесью ещё каких-то трав. Он попробовал – жидкость была густой, горьковатой и терпкой.

«Да! Если бы рана была другая, можно было бы на что-то надеяться!»

Александр Петрович капнул несколько капель на губы китайцу, тот приоткрыл рот и слизнул их.

С того момента, когда он утром покинул лагерь, прошёл день. Уже была тёмная ночь, и от берега легко тянуло прохладой. От голода у Адельберга засосало под ложечкой. «Мяса набили много, а есть нечего», – подумал он. За день он настолько устал, что о еде мог только думать; он достал фляжку, плеснул из неё в кружку с остатками ещё теплого «чая» немного коньяку, медленно выпил тёмную, почти чёрную в свете костерка жидкость и закурил. Через несколько секунд смешанный с китайским «чаем» коньяк тёплой волной стал разливаться по телу.

«Благо есть мир или наоборот! Хотя всего лишь несколько часов назад здесь была война».

Тепло разливалось, и неожиданно он почувствовал, как стали неметь руки и ноги. Он не мог ими пошевелить, отвалился навзничь и стал открытыми глазами смотреть на нижние ветки высоких кустов, которые раскинулись над ним, как шатёр. На листьях мерцающим светом отблёскивал догорающий костёр; мозг следом за телом тоже начал наливаться теплом.

«Странный этот чай, китайский!»

В его глазах ветки, листья и блики стали сливаться в мерцающее марево, которое переливалось, то темнея, то светлея; отблески костра превращались в красные пятна, потом они становились жёлтыми, потом зелёными или ярко-синими и снова красными; появлялись и растворялись странные, как бы оживающие очертания, в которых Адельберг начал различать неясные человеческие фигуры, они тоже переливались, будто отражались в текущей воде.

Вдруг перед его глазами вспыхнула яркая светящаяся точка, которая, как шаровая молния, стала блуждать и приближаться, оставляя за собой тянущийся свет. Адельберг попытался сощуриться, но это у него не получилось. Точка увеличилась в размерах и превратилась в огромный череп с развевающимися, сияющими красными волосами; череп медленно летал в красном мареве, в котором постепенно начала проявляться, как на фотографической карточке, громадная чёрная фигура человека-памятника на большом круглом постаменте, стоящем на округлой возвышенности. Череп сел на плечи памятника и стал его головой.

Адельберг не мог пошевелиться; он смотрел на переливающееся марево, и ему казалось, что он видит квадратную городскую площадь, окружённую каре больших зданий. Одно из зданий за спиной у памятника было жёлтое, ближе к охре, с полуциркульными парными окнами на третьем и четвёртом этажах и острыми башенками рядом с круглыми часами на фронтоне плоской крыши. Чёрная фигура памятника с огненной головой-черепом стала уменьшаться ростом, потом зашевелилась и, опираясь руками о постамент, начала слезать вниз. Потом она пошла по площади, освещая её красным сиянием волос. Она шла, не касаясь мостовой, и Адельберг видел, как она шагала ногами по воздуху.

Потом она бесшумно взорвалась и растворилась.

С чёрного неба с мерцающими звездами, будто бы над ним не было кроны кустов, на него немигающим взглядом смотрела косматая старуха. В руках она держала двух маленьких неподвижных человечков в мундирах с офицерскими погонами. В одном из них он узнал Николая Байкова, в другом – себя. Их головы поникли, и руки свисали вдоль туловищ.

«Совсем как повешенные!» – подумал Александр Петрович.

Он ощущал себя абсолютно бездвижным и даже не пытался чем-то пошевелить, но его ум был ясный и прозрачный, и он всё видел и всё понимал.

«Эта старуха!!! Это же карпатская ведьма! Но почему она такая раскосая, почему она похожа на гольдскую шаманку? Или китайскую гадалку?»

Он увидел, как старуха поднесла фигурки ко рту.

«Сожрёт?!»

Она заглянула в глаза Адельбергу и, не разжимая губ, произнесла:

– Я могла сказать правду только одному из вас. Одному москалю. Поэтому ты подвернул ногу! – Потом она посмотрела на фигурки, зажатые у неё в кулаках, дохнула на них, и фигурки бесшумно растаяли.

Потом Адельберг увидел, как прямо на него быстро и бесшумно надвигается странный поезд. У поезда не было паровоза, но он мчался и глядел квадратными глазами окон, в кабине сидели два машиниста. Такого поезда он никогда не видел: вагоны были ярко-синие и сверкали прозрачными стёклами, за которыми плотно стояли люди. Сам он будто бы стоял на платформе в ярко освещенном тоннеле. Рядом толпа – большая толпа. Поезд остановился, бесшумно раздвинулись двери вагонов, и толпа заколыхалась; люди из вагонов вышли на платформу, а другие, которые были на платформе, зашли в вагоны.

Он увидел маленького мальчика, и ему показалось, что это его сын. Странно, – все были одеты в тёплые пальто и шапки, а мальчик был в матроске и коротких штанишках. Мальчик вёл себя совсем как взрослый и, кроме одежды, ничем от них не отличался. С толпой он вошёл в вагон, взялся взрослой рукой за поручень, вынул и надел очки, достал газету и стал спокойно читать.

«Сашик! Но почему у него седые волосы и такой взрослый взгляд?»

У него на глазах Сашик превратился в пожилого мужчину в пальто и в шапке, но в лице сохранились детские черты.

Сашик стоял, покачивался в такт двигающемуся вагону, потом пальцем свободной руки опустил очки на самый кончик носа и внимательно, не мигая, посмотрел в глаза Адельбергу.

«Печаль! Откуда такая печаль? – подумал Александр Петрович. – Но это он!»

Внезапно картинку унесло цветным вихрем, и наступила полная темнота и тишина.

В чёрном небе без звезд вдруг появились щербатые дощечки с ликами, потом в грубом рубище – маленький, с мизинец, – Колчак, потом с чёрными усами, косматый Тельнов; Одигитрия – с лицом Анны и младенцем сыном на руках, а над ними смеялся пустыми глазницами красный череп. Потом Адельберг увидел дощатое дно лодки – гольдской ульмаги, скомканную мокрую рыбацкую сеть с перышками зеленых водорослей, рядом волчком вращалась граната уже без кольца; она вращалась долго, сейчас она должна остановиться, но она вращалась, вот она уже должна остановиться, но она вращалась…

«Это забыл поручик Новожилов…» Адельберг увидел вспышку, и чёрное небо стало уменьшаться, как высыхающее на глазах мокрое тёплое пятно.

Александр Петрович очнулся от комариного звона; он открыл глаза и разом сел. Костёр потух и белел остывшим пеплом; было ещё раннее утро, но свет острыми лучами уже разрезал пространство под кустами.

Антошка лежал рядом, с жёлто-белым лицом, с синими губами, сложив руки на животе.

«Совсем как покойник! Прости, Господи!»

– Эй! Ты как? – тихо спросил Адельберг, испытывая в душе суеверный страх оттого, что он пролежал всю ночь рядом с покойником.

Антошка не шевелился.

Адельберг слегка ткнул его носком сапога в плечо – тело было мягкое. Он дотронулся рукой до его лица и вздрогнул, ощутив тёплую кожу.

«Живой… Чёрт возьми! Живой… – Он растерялся. – Просто так не бросишь… зверьё загрызет… пойдут на запах уже сегодня. А без сознания куда он мне?»

Он взял его под лопатки, подтащил к ближайшему камню и привалил спиной. В сидячем положении Антошка стал дышать глубже, вбирая подрагивающими сухими губами воздух, и через несколько минут открыл глаза. Говорить он не мог, обвёл мутным взглядом пространство под кустами, увидел Адельберга, улыбнулся и потерял сознание.

Адельбергу стало ясно, что раненого китайца придётся брать с собой, и постараться, чтобы он выжил, и до конца довести съёмки, и что-то решать со слитками… Он почувствовал в руках и ногах силу, встал, соорудил на старом огневище костёр, взял котелок и пошёл за водой. Через несколько минут от горячего китайского взвара Антошка снова ненадолго пришёл в себя.

«Хороший чай, – невольно подумал Александр Петрович. – Надо узнать рецепт».

Он пристроил китайца в длинной ульмаге и оттолкнулся от берега.

Весь день Адельберг сплавлялся по Гунбилахэ. Он вспоминал всё случившееся и увиденное вчера. Сидя в лодке, пока она по течению плыла то в долине, то между сопками, делал свою работу и думал о том, как быть дальше.

Сон или морок он тоже вспомнил.

Антошка лежал на дне ульмаги и иногда приходил в себя; заплетающимся языком он кое-как поведал, что когда-то красные партизаны отбили то ли у чехов, то ли ещё у кого-то и спрятали в тайге несколько ящиков с золотом из царской казны. Об этом узнал атаман Лычёв и несколько раз посылал своих казаков на ту сторону, однако успеха не добился, и тогда он договорился с контрабандистами. Контрабандисты нашли партизан, которые были уже не партизанами, а мирными советскими крестьянами, и придумали, как это золото украсть и перевезти на китайский берег. Но они задумали ещё что-то своё. Антошка должен был обеспечить переправу через Амур, от Благовещенска в Сахалин. Однако дальше произошло то, чего не ожидал Лычёв, – контрабандисты не вышли к нему на встречу, обошли его кордоны и пошли на юг, в тайгу Хингана. Несколько раз они нарывались на засады хунхузов, которых нанял атаман, отбивались от них и пытались прорваться в населённые места, в Цицикар. По дороге их группа разделилась, и Антошка повёл свою группу с половиной груза по берегу Гунбилахэ, там они нашли эту ульмагу и шли на ней к месту встречи со второй группой. А там произошло – вот что!