Александр СЕГЕНЬ - Невская битва Страница 58

В ставке горела Александрова лампада, с которой он не расставался с того самого благовещенского утра в Торопце. Но кроме лампады, в шатре уже шевелился зыбкий свет утра. Ночь после битвы миновала.

—    А що там на другом берегу, Тверко? — позевы­вая, спросил Быся. — Неужто свии возвернулись?

—    Точно, возвернулись, — ответил Твердимил. — Да токмо мертвые.

—    Яснее толкуй! — приказал Александр. — Как это могли мертвые к нам прийти?

— А пойдемте да и поглядим, — веселился Добрята. Нечего делать, встали, призвали отца Николая, тот совершил утренние молитвы, и мы отправились туда, куда нетерпеливо вел нас ночной дозорный. Я, честно говоря, очень был недоволен, потому как вчера мы, обессилев после битвы, почти ничего на ночь не поели. Дождь почти совсем утих, еле-еле накрапывал, но не­бо по-прежнему было затянуто серым облачным по­крывалом.

Накануне, засыпая, я, помнится, сжевал половину окорока, который за ночь растворился у меня в брюхе бесследно, и теперь там скреблось и урчало так, будто это не живот, а населенная грешниками преисподняя. В самый раз было сесть да основательно подкрепить свои силы, а не перебираться на тот берег к каким-то невесть откуда взявшимся дохлым свеям. Их и на этом берегу порядком еще было навалено, только-только на­чали рыть яму. Пусть радуются, что Господь смилости­вился над ними — омыл тела их ночным дождиком.

Перебравшись на лодке через Ижору, мы очути­лись на другом берегу, и там нашим глазам открылось и впрямь необъяснимое зрелище. Вчера наши тут не сражались со свеями, хватило горячих дел и на пра­вом берегу Ижоры. Но тем не менее, и здесь все было сплошь завалено порубленными, помятыми, растер­занными телами. Мы принялись внимательно рассма­тривать их, пытаясь найти у трупов русские приме­ты — рисунки на щитах, знакомые виды оружия, до­спехов и снаряжения, но все лежащие тут мертвецы, щедро омытые дождем, имели только латинские при­знаки — римские кресты на корзнах, свейские, мур­манские и датские львы и короны на щитах, сумьские солнышки и елени, всякое прочее, что мы видели вче­ра на врагах и чего не бывало у наших.

—    Эко дивно, Славич! — вопросительно сказал я князю. — Откуль же они взялись тут, проклятые?

—    Не иначе как сами с собою поцапались, — пред­положил Сбыслав.

—    Гляньте, и впрямь они тут друг друга истребля­ли! — Твердимил подвел нас к двум трупам, которые в предсмертной ярости проткнули друг друга копьями. Так и лежали, продолжая и в обличье смерти злоб­но взирать один на другого, словно хотели еще раз убить друг друга. Из-под одного Варлап вытащил щит со свейскими коронами, на другом был белый плащ с нашитым на плече черным мурманским враном.

—   Что же это, Славич? — продолжал удивляться я. — И впрямь тут свей с мурманами подрались?

—   Не только, — заметил Яков. — Вон дански ле­жат, а вон — сумь возгрятая. Такой вид, будто они все тут в кучу смешались и слепо друг друга истребляли.

—   Что же за сила подвигла их к такой свирепой взаимной схватке? — спросил Нефеша Михайлов.

—   Должно быть, заспорили, по чьей вине битву проиграли, — предположил Варлап Сумянин.

—   Страшное дело, — угрюмо промолвил князь Александр. — Экое озлобление!

—   Мало нам работы на том берегу, еще и тут зака­пывай, — осерчал я на мертвых папежников.

—   Да уж, — согласился Добрята. — Уплыли и не да­ли себе задачи своих мертвецов земле или воде придать.

—   Видать, так они папой римским обучены, — ус­мехнулся Сбыся. — Одичали немцы под папою.

Тем временем лежащие тут мертвецы были подсчи­таны, и получалось, что сражение на левом берегу Ижоры развернулось вчера нешуточное, а с учетом тех, кого мы на правом берегу положили, войска Улофа и Биргера уплыли к своим далеким берегам изряд­но потрепанными. Стало быть, теперь уж их скорого возвращения ждать было бы бессмысленно. Алек­сандр объявил сборы и возвращенье в Новгород.

Наконец-то — аж к полудню! — мы сели обедать, разместившись на том самом холме, где вчера рано ут­ром Луготинец положил свейскую заставу. Побитые тут свей еще вчера были снесены вниз к реке и отданы своим единоплеменникам. Теперь они, обгорелые, ле­жали на дне в своих обугленных шнеках, ставших им гробами. А мы сидели здесь живые и на месте их кост­рища развели огромный свой костер. Жарили на нем мясо, душистое и дымящееся, рвали его зубами и ели, запивая вином и пивом.

Утолив голод, я вновь загрустил, вспомнив Ратмира, с которым так и не успел помириться. Но теперь мне уже не было так тяжело, как вчера, когда мы сто­яли и смотрели вослед уходящим свеям. Теперь у меня был мой утренний сон, в котором Ратмирушка сказал мне, что прощает меня.

—    Эх, жаль, не стало Ратмира! Некому песню спевать, — словно прочитав мои мысли, глубоко вздох­нул Александр Ярославич.

—    Хоть бы Юрята остался, а то зараз обоих певцов скосило косой смерти, — сказал Быся, медленно жуя оленятину.

Долго потом все молчали, бессловесно поминая по­гибших наших славных певцов. Первым заговорил Елисей Ветер, который не ходил с нами на левый берег Ижоры глядеть битых там папежников.

—    Како мыслишь, княже, кто же побил тех, на том берегу Ижоры-реки? — спросил он.

—    Известно кто, — вмиг заблистал своим дивным взором Александр Ярославич. — Ангелы!

—    Ангелы? — удивленно переспросил я.

—    Конечно, ангелы, — улыбался князь так, что по­казалось, будто дождливый день озарился лучом солн­ца, — братья Борис и Глеб. Их Пельгуся видел накануне, видел, как шел по реке насад, а они плыли на нем и гово­рили друг другу: «Поможем нашему сроднику Алексан­дру!» А где Пельгуся? Позовите его. Он подтвердит.

—    Не тереби его, княже, — сказал Миша Дю­жий. — Горе у Пельгуси. Вчера стрелой ранен был его брат, а сегодня он от раны скончался утром.

—    Брат? — так и вскочил я от этого известия. — Ипатий?

—    Ипатий.

—    Который еще некогда лаял?

—    Он самый. А теперь вот голову сложил за наше дело.

— Эх ты! — обрадовался я, но в следующий миг ме­ня насквозь прожгло нестерпимым стыдом. Да так про­жгло, что если бы я тотчас ничком рухнул в жарко го­рящий костер, он показался бы мне не огнем, а легким паром. Ведь я и впрямь обрадовался известию о смерти Ипатия. Мигом сквозь меня пронеслось грешное меч­тание о том, как я отыщу вдову ижорца, мою Феврошу… Ах яподлец! Возмечтал о вдове того, кто голову сложил за други своя вбитве против врагов Земли Рус­ской!.. Не прощай меня, Ратмир! Рано меня прощать!

Я мешком сел на свое место, схватился за голову и тихо зарычал. Александр стукнул меня кулаком в плечо:

—   Ты чего, Савка? Опять о павших опечалился? Да они же в раю светлом! С ними Владимир Красно Солнышко, Борис и Глеб, сидят и веселятся, вспоми­ная, как вчера посрамлены были римляне. А ты-то ка­ков молодец! Главное дело сотворил. Срубил шатер

Биргера. Шутка ли? Твой топор всем нам вдвое сил прибавил. Через тебя нам знаменье пришло, что одо­леем свеев. Перестань горевать, выпей крепкого!

—   Храни тебя Бог, Славич! — тихо откликнулся я на его ласку.

—   А это кто пожаловал? — с удивлением первым воскликнул Гаврило Олексич. Из леса один за другим выезжали богато оснащенные всадники, свежие, пол­ные сил и явно горящие желанием вступить в битву. Впереди всех выступал на великолепном вороном кип­чаке не кто иной, как брат нашего Александра.

АНДРЕЙ ПОСПЕШНЫЙ

С небольшой дружиной о двадцати всадниках князь Андрей выехал из Новгорода еще вчера и к утру надеялся прибыть к устью Ижоры, где намеревался присоединиться к Александру в его нападении на притекших к нам свеев. Сам не ведая почему, он поддался уверениям своего отрока Никиты, считавшего себя ве­ликим любомудром и даже пророком. Никита размы­шлял следующим образом:

— Господь наш заповедовал в неделю отдых творити, ибо и Сам Творец, сотворивый небо и землю, в седьмый день отдохновенствовал. Князь же Алек­сандр Ярославич почитаем повсюду как великий соблюдатель заветов Господа, а посему в воскресный день не станет затевать сражения, дождется понедель­ника. В воскресенье же заблаговременно причастится

Святых Тайн.

Андрей и сам старался соблюдать заповедь вос­кресного дня, а потому рассудил, что и он бы назначил битву на понедельник. Матушка только рада была, что он еще на день задержался в Рюриковом Городище при ней, при гробе старшего братца Феди. К вечеру своею рукой напекла пирогов с начинками двадцати видов и уложила их завернутыми в льняные ширинки в большую укладку, кот.орую вез на крупе своего коня второй оруженосец Андрея Евстафий Туреня.

В пути им довелось немного задержаться. Подъез­жая к окрестностям Липогодского озера, они учуяли запах дыма, который, усиливаясь, становился все бо­лее смрадным, невыносимо удушливым. Наконец, они увидели и причину сего удушливого смрада — огром­ный пожар, горело чье-то поместье, распространяя по­всюду небывало черный и вонючий дым. Когда подъе­хали к крестьянам, стоявшим поблизости и радостно взирающим на огненное лиходейство, те поначалу долго отпирались, но наконец признались, что в честь воскресного праздничка сами сожгли обиталище не­коего то ли колдуна, то ли ведьмы.