Валентин Пикуль - Баязет Страница 58

Офицеры понуро молчали. Котенок изо всех сил кусал палец коменданта. Штоквиц любовно поддал ему под зад и помял в руках конверт со следами запекшейся крови.

– Очевидно, никто не возьмется добровольно?.. Тогда, господа, придется начать жеребьевку…

Сивицкий сказал:

– Сразу же ставлю в известность, что я отказываюсь от жеребьевки. И не по своей слабости, господа. Нет… Просто я имею от покойного Никиты Семеновича в отношении его супруги обязанность гораздо ужаснее, нежели только то, чтобы сообщить ей о смерти мужа…

– Господа, – тихо признался вслед за врачом Клюгенау, – я тоже отказываюсь тянуть жребий. Простите меня, но я не могу… Поверьте – не могу.

– Но это нечестно, барон! – заметил Евдокимов. – И… простите: совсем на вас не похоже.

– Да, я признаю, что это нечестно. – Клюгенау низко опустил голову; он был без фуражки, и Карабанов заметил среди редких его волос розовую проплешину. – Я всю жизнь, – продолжал барон, – стремился быть честным. Позвольте же мне, господа, хоть раз в жизни побыть подлецом. Но принести к порогу этой женщины горе – я не в силах. Как хотите!..

Клюгенау, не поднимая головы, молча отступил в тень. Штоквиц скатал жеребьевочные бумажки между ладоней, побросал их на дно своей пропотелой фуражки.

– Кто первый, господа? – спросил он. – Не хотите ли вы, Карабанов, стакан лафиту?..

Первому в таких случаях всегда везет, и Карабанов, недолго думая, сунул руку в ворох бумажек. Развернул свой жребий, тихо удивился:

– Дальше можете не тянуть… Какие вы все счастливые, господа!..

Три дня подряд, с шестого и до восьмого июня 1877 года, в Баязете шла армянская резня, устроенная турками. В крепости спасались лишь немногие, большая часть армян осталась в городе, рассчитывая на милость победителя… Хотелось бы закрыть глаза, но все-таки прочтите, что писал очевидец: «На глазах всего гарнизона резали мужчин, женщин, детей, еще живыми их кидали в огонь горевших домов. Весь город объяло пламенем, раздавались стоны, плачи, мольбы. Гул орудий и выстрелов носился в воздухе. Кровавая картина представляла какой-то адский шабаш, бойню людей, варварский пир… Горсть русских солдат, запертая в маленькой цитадели, с отчаянием взирала на эту картину, чувствуя свое бессилие помочь истерзанным армянам. Многие солдаты горько плакали, иные бросались, очертя голову, в этот кошмарный омут огня и крови, чтобы вызволить несчастных от резни, и там они погибали сами».

Сохранился рисунок тех лет: окутанная дымом выстрелов, Баязетская цитадель величаво высится на вершине неприступной скалы; над башнями минаретов развевается русское знамя; солдаты стоят вдоль фасов с разинутыми в крике «ура» ртами, а толпы турок в ужасе скатываются под откос, бросая оружие.

Все это очень красиво, но – неверно…

Что такое Баязет? Верное понятие о нем дают не рисунки, а планы. Рыцарскую романтику средневековых замков, огражденных подъемными мостами, следует сразу же отбросить. Два тесных захламленных двора, окруженные зданиями, и один – третий двор, окружающий редут, – все это опоясано каменной стеной, опутано узкими переходами, снабжено люками и подземельями, – вот что такое Баязет!

Мы знаем, что ворота в цитадель уже закрыты. Пусть читатель извинит нас за неумение приукрашивать, но теперь единственный выход из Баязета наружу был через отверстие отхожего места с северной стороны. Это нехорошо припахивает, но зато правдиво. Впредь, чтобы пощадить читателя, мы будем называть этот выход амбразурой.

– Капитан, – приказал Пацевич, – я пойду сейчас немного вздремну, а вы следите, чтобы никто не выбирался из крепости. Мы и так потеряли сегодня больше половины всего гарнизона!

– Хорошо, – покорно согласился Штоквиц, чтобы не спорить с полковником, и, поощряя смельчаков, стал смотреть на одиночные вылазки сквозь пальцы, словно не замечая нарушения приказа.

Казакам сверху было видно, как ползают перед входом в крепость солдаты, согнувшись в три погибели, перебегают среди вещей, отыскивая нужное для себя; казаки громким шепотом покрикивали вниз:

– Правее возьми, правее… Там, кажись, мешки с чем-то… Эвон за горушкой блестит что-то… Веревку прихвати, сгодится…

Вороватые турки тоже ползали среди вещей, и в ночи часто вспыхивали короткие схватки, беглая стрельба, потом снова все стихало; набрав патронов, солдаты возвращались в крепость; на смену им, решив попытать счастья, выползали в темноту амбразуры другие.

Потемкин приволок на плечах баранью тушу, сабельный шрам на его голове сделался темно-лиловым от усилий; просунув тушу внутрь амбразуры, солдат сразу заругался:

– Куда лезете с ножами? Как хоть, а половину барана – артиллеристам!.. Поди-ка вон сам своруй! Страху-то одного сколько натерпелся, пока волок его…

А бедняга Потресов уже засыпал на ходу: вторая ночь без отдыха и горечь пережитого валили старого майора с ног. Но сейчас его заботила охрана северного фаса, и, хватаясь руками за спицы колес, он помогал канонирам перетаскивать орудие на новое место.

– Ваше благородие, – шепнул ему кто-то в темноте, – там мясо жарят, сейчас принесут. Отдохните…

Фейерверкеры еще днем, до прибытия отрядов, успели запасти полную бочку воды. Но Сивицкий, узнав об этом, велел через коменданта отдать воду в госпиталь. Потом какой-то дурак пустил слух по цитадели, что скупердяй Потресов прячет еще несколько бочек воды. И тогда не стало отбоя от попрошаек: клянчили, клянчили, обещали таскать землю, делать что угодно – только дай им попить! Канониры разбазарили остатки, и теперь у артиллеристов осталось всего четверть ведра…

Когда баранина была зажарена, канониры и фейерверкеры поставили в середину ведро с водой. Скоро возле них образовался целый круг людей, невидимо сопящих и охающих в темноте от зависти. Они не просили пить, они только показывали, что, мол, вот мы здесь, мы тоже хотим…

– Дайте им, – разрешил Потресов, – пусть в рот не смотрят. Надо же как-нибудь делиться!

Откуда-то из темноты выступила громоздкая артиллерийская лошадь с оторванной нижней челюстью, помахивая хвостом и неся на спине казенную сбрую, тоже подошла к огню. Сбрую с нее тут же сняли, погладили несчастную кобылу, сообща пожалели.

– Животная, – плачуще сказал Кирюха Постный, – а вот ведь: как и человек, на людях помереть хочет…

Спать в эту ночь никто не ложился. Усталость заглушалась чувством самосохранения. Ожидание повторных нападений, неизвестность замыслов коварного врага, невозможность уплотнить цепи стрелков, лежавших на крышах и стенах, – все это дисциплинировало людей.

Люди, не нашедшие себе места, всю ночь блуждали по крепости, останавливаясь возле каждой ячейки.

– Братцы, – молили они, – может, и меня приспособите?

– Иди, нас и без тебя уже трое.

– А вы потеснитесь, братцы. Я хорошо стреляю.

– Ну вставай, коли так…

Штоквиц в эту ночь полюбился Клюгенау своим спокойствием и рассудительностью.

– Знаете, барон, – сказал капитан, лаская своего котенка, – я уже не комендант крепости. Это смешно, конечно, но теперь мы все коменданты. Нам, офицерам, осталось одно: довериться мужеству гарнизона…

Среди ночи, когда люди уже немного успокоились, разразилась густая пальба пачками. Пацевича разбудили, он выскочил наверх вместе со всеми. Успел только заметить, как посреди двора мечется зачем-то верхом на своем Карабахе Исмаил-хан, и кинулся по лестнице на крышу переднего фаса.

– Ватнин, – позвал он в темноте, – или Карабанов?.. Кто здесь, казаки? Что у вас тут происходит?..

Стрельба нарастала где-то в стороне от цитадели, и это казалось странным; казаки сразу же бросили таскать камни – взялись за оружие. Скоро выяснилась и причина стрельбы: рыская в поисках добычи вокруг крепости, турки лишь случайно наткнулись на отряды милиции, скрывавшейся возле брошенных казачьих казарм, и бой разгорелся на глазах осажденных.

– Ваше высокоблагородие! – раздались крики. – Велите открыть ворота… Перебьют ведь милицию!..

– Ватнин, голубчик, – обратился Пацевич к сотнику, – скажите, можно ли открыть ворота?

Назар Минаевич поднялся с крыши, свинцовый настил похрустывал под его тяжелым шагом.

– И пусть орут, – сказал он. – Теперича нельзя, Адам Платонович… Ежели прорвутся к нам, тогда другое дело. И то ворота, на мой смысл, открывать не надобно…

Потресов удачно осветил небо фальшфейерами, и мутный дрожащий свет вырвал из темноты низкое серое здание конюшен, где укрылись милиционеры. Неистовое желание помочь эриванцам вызвало со стороны казаков ответную стрельбу.

– Бей, ребята, пока не погасло, – кричал вахмистр, – точнее целься!

Ракеты, шипя и разбрызгивая искры, скоро погасли, и тогда из мрака послышался рев человеческих голосов. Началась рукопашная: до крепости Баязета теперь долетали лязганье скрещенных сабель, истошные вопли, крики борьбы и тупые, как удары в ладоши, одинокие выстрелы пистолетов.