Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка Страница 58

По телу Эрмин пробежала дрожь. Она позабыла о роскошно убранной комнате отеля и о сладости черничного пирога, кусок которого так и остался лежать на тонкой фарфоровой тарелке. Каждое слово матери уносило ее все дальше в прошлое, о котором она ничего не знала и которое наконец разворачивалось перед ней, словно живописное полотно.

— Я поняла, что для Жослина этот инцидент стал поводом, чтобы круто изменить жизнь. Он маялся, сидя целыми днями в своей конторе; атмосфера города угнетала его. В Труа-Ривьер бурно развивалась промышленность, но твой отец мечтал о широких просторах и о свободе. Он говорил мне, что будет лучше, если ты вырастешь в лесах, на свежем воздухе. Он купил собак, сани и все, что нужно для кочевой жизни. Даже палатку из непромокаемой ткани. У нас были свободные деньги, это облегчало задачу. В первую нашу зиму Жослин снял домик на окраине Тадуссака. Ты была такой маленькой, моя дорогая… Я боялась холода и волков. Но эти зимние месяцы были самыми счастливыми в моей жизни. Твой отец сражался со стихиями: возвращаясь из лесу вечером, он показывал мне свои трофеи. Бедный, он так хотел преуспеть! Следующим летом я случайно узнала, что он покупал шкурки у других трапперов, более опытных, чем он сам. Дорогой Жослин, он не был создан для такой суровой жизни… Я бы с удовольствием выпила чаю. Сейчас закажу!

Лора прошла через просторную комнату к двери и потянула за шнурок. Скоро постучал грум и спросил, чего желает мадам. Через несколько минут он вернулся, неся поднос с серебристым чайным сервизом и двумя китайскими фарфоровыми чашками.

— Мне это не нравится, — сказала Эрмин. — Юноше пришлось бежать, чтобы принести все так быстро!

— Но так будет постоянно, если ты захочешь останавливаться в роскошных отелях, — возразила мать. — Когда я жила в лесу, в хижине лесоруба, я бы тоже рассмеялась, скажи мне кто-то, что я буду жить в этом отеле — элегантная и богатая дама, такая же, как те, которых я видела в Брюсселе в годы своей молодости.

Девушка молчала. Лора хотела пошутить, но голос ее звучал так грустно, что она не знала, смеяться ей или плакать. Она также чувствовала, что мать намеренно затягивает разговор, боится вспоминать тот день, когда она согласилась оставить свое дитя на пороге монастырской школы.

— А что было потом, мама?

Лицо молодой женщины посветлело. Она дрожащей рукой поднесла чашку к губам и сделала глоток.

— Потом? Наше счастье разлетелось на кусочки, Эрмин. Лето мы провели все там же, под Тадуссаком. Ты была прекрасным ребенком, и растить тебя было одно удовольствие. В октябре твой отец решил вернуться в Труа-Ривьер, чтобы продать шкурки и забрать деньги из банка. Во всем я виновата! Я так часто просила его обосноваться в каком-нибудь поселке! Я хорошо шила, Жослин получил прекрасное образование. Я думала, что мы сможем заработать себе на жизнь. Жослин принял решение продать сани, оставив себе собак. Он мысли не допускал о том, чтобы расстаться с ними, особенно с Бали — прекрасным псом, похожим на волка. Мы вернулись в город и сняли комнату в отеле, планировали уехать через два дня. В первый же вечер мы оставили тебя под присмотром хозяйки отеля и отправились поужинать в ресторан. Но этот ресторан мы выбрали не случайно — именно там мы ужинали тет-а-тет в день нашей свадьбы. Когда мы возвращались в гостиницу, на улице к нам подошел мужчина. Это был тот самый человек, о котором я тебе говорила. Все произошло очень быстро, эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами. Он сгреб меня в охапку, ударил, а потом поцеловал. Я потеряла сознание. Когда очнулась, Жослин почти нес меня на себе, и ноги мои тащились по каменной кладке гостиничного двора. «Я убил его, Лора! Я его убил! — повторял твой отец. — Нужно бежать! Быстрее!»

Сердце Эрмин билось так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Во рту пересохло. Она с недоверием смотрела на мать.

— Неужели это правда? Он убил его? — едва слышно спросила она.

— Да, но позже он объяснил, что это был несчастный случай. Они подрались, и этот человек упал на спину и ударился головой о камни мостовой. Напрасно Жослин пытался привести его в чувство. Он был мертв, а я лежала в нескольких шагах без сознания. Знала бы ты, какая нас охватила паника! Мы быстро запрягли собак, стараясь как можно меньше шуметь. Ты спала среди подушек в плетеной корзинке. Я успела переодеть тебя и тихонько поблагодарила хозяйку за ее доброту. Мы уехали до наступления полуночи, сходя с ума от страха. На Жослине лица не было, он вел себя как сумасшедший. Мне даже казалось временами, что рядом со мной незнакомец. Когда мы останавливались вечером, он отказывался разжигать огонь и все время был начеку, ни на секунду не выпускал из рук ружья. Я умоляла его сдаться полиции, объяснить, что произошло, но он отказывался.

Лора замолчала. Она плакала. Растроганная Эрмин погладила ее по руке.

— Выпей немного вина, — предложила она — Я понимаю, тебе тяжело рассказывать мне об этом.

«Тяжело врать тебе, моя дорогая, — думала женщина. — Я-то прекрасно знаю, почему Жослин отказывался. Он хотел уберечь меня от бесчестия, от людского осуждения…»

Лора заговорила снова:

— Твой отец боялся тюрьмы. Ему была невыносима мысль, что мы с тобой останемся одни в целом мире. К сожалению, он не успел ни забрать деньги из банка, ни продать шкурки.

Эрмин кивнула. В ее голове кусочек за кусочком складывался пазл[46], а она очень любила эту игру. Она понимала, что, когда все фрагменты займут свое место, передней появится картинка ее собственной истории.

— Одна из монахинь, сестра-хозяйка, говорила, что меня нашли завернутой в меха на пороге монастырской школы, — сказала девушка.

Лора сжала ладони и тихонько раскачивалась из стороны в сторону.

— Это я посоветовала сделать так, дорогая, — сказала она. — Но мы пока еще до этого не дошли. Знай, что, когда мы убегали, я не понимала, каким опасностям тебя подвергаю. В конце октября начались снегопады. В ноябре день ото дня становилось все холоднее. Я кормила тебя, как могла, но ты все равно худела. Я носила тебя за пазухой, чтобы тебе было теплее. Я представить не могла, как мы переживем длинную канадскую зиму в лесу, без настоящей крыши над головой. Если Жослину удавалось по пути найти заброшенную хижину лесорубов, мне казалось, что я очутилась в настоящем дворце. В хижинах мы могли наконец развести огонь. И тогда я поила тебя разведенным в теплой воде сухим молоком. Я никогда и никому не рассказывала об этих страшных месяцах, мне больно вспоминать об этом. Твой отец сильно изменился. Перестал за собой следить, стал суровым и замкнутым. Ночью часто просыпался с криком: «Я убил его!». Я теряла последние силы. Однажды мне удалось уговорить Жослина заехать в небольшой поселок. Он продал несколько шкурок, и мы смогли нормально поесть. Но через несколько дней я заболела. Меня сжигал страшный жар, ужасно болела голова. У меня не было сил ухаживать за тобой. Твой отец делал это вместо меня с неловкостью, которая меня умиляла. Но скоро ты тоже заболела, и я чуть не сошла с ума от горя. Жослин был уверен, что мы заразились оспой, а это ужасная болезнь. У меня по всему телу пошли красные пятна, и я очень ослабела, даже не могла подняться на ноги. Мне казалось, что жар у тебя не спадает. Я была уверена, что скоро тебя потеряю. Ты не улыбалась, а все время спала и стонала во сне. К счастью, на нашем пути попалась хижина. Ночью я услышала звон колоколов. Значит, где-то поблизости была церковь. Я снова стала умолять твоего отца пойти попросить о помощи и сдаться властям. Я мечтала о том, чтобы мы с тобой оказались в тепле, в хорошей постели…

— Это была церковь Валь-Жальбера? — спросила Эрмин, хотя заранее знала ответ.

— Да. На следующее утро Жослин ушел и, когда вернулся, рассказал, что видел поселок возле большого водопада. Он выглядел более жизнерадостным, чем раньше. Я смутно помню его рассказ. Еще в свою бытность бухгалтером он читал в газете, как строился этот поселок, что в нем есть целлюлозная фабрика, рабочие получают хорошую зарплату и живут в самых современных домах. Несмотря на мое тяжелое состояние — а я была в полубреду от жара, — я стала просить его устроиться здесь на работу под вымышленным именем. Он отказался под предлогом, что он вне закона, он — пария. Мне неприятно говорить об этом, но в тот момент я его ненавидела, потому что он не думал о том, какой опасности нас подвергает. И тогда случилось самое страшное. Твой отец завел долгий разговор. Из его слов следовало, что мы можем спасти тебе жизнь, только оставив тебя на попечение монахинь в Валь-Жальбере. Он поклялся, что видел в поселке монастырь и сестер в черных одеждах и белых платках. Я не соглашалась. Но я чувствовала, что умираю. Приступы кашля разрывали мне грудь. Глядя на тебя, тоже можно было подумать, что ты при смерти.

Лора налила себе стакан портвейна и выпила его залпом. Ее красивое лицо было белым как полотно. Глаза наполнились слезами, и она даже не смотрела на дочь.