Неожиданная Россия. XX век (СИ) - Волынец Алексей Николаевич Страница 58

Впрочем, приближение традиционного праздника чувствовал даже Ленин – в тот день, среди прочего, он обсуждал проект постановления «О рождественских наградных служащим правительственных учреждений». Около 9 часов обсуждение вечера прервало экстренное телефонное сообщение ЧК об аресте членов «Союза защиты Учредительного собрания», пытавшихся самочинно открыть его заседание. Спустя ещё час к Ленину прибыл Сталин с докладом о боях «на Оренбургском фронте», где около тысячи сторонников большевиков вели бои с двумя тысячами казаков атамана Дутова, не признавшего свержение Временного правительства. Это были первые, ещё не массовые всполохи разгоравшейся гражданской войны.

Тот будничный для России день Ленин всё же завершил историческим действием – около полуночи подписал декрет о независимости Финляндии. Впрочем, сами финны к тому времени уже три недели считали себя официально независимыми.

19–23 декабря / 1–5 января. «Каждый день выходят новые декреты…»

Рядовых обывателей, за две революции вдоволь нахлебавшихся политики, накануне праздников волновали уже куда более приземлённые вещи. Нарастал экономический кризис. В Москве бывший старший приказчик (как бы сегодня сказали, менеджер среднего звена) Никита Потапович Окунев за трое суток до Рождества писал в дневнике:

«Каждый день выходят новые “декреты”, и их было столько, что, кажется, всё уже теперь у нас разрушено и в жизни такой сумбур, с которым не справятся никакие силы… Дают хлеба по карточкам 1/4 фунта на чел. в сутки. Но на Сухаревке открыто торгуют ржаным хлебом и мукой, но Боже мой! – какие цены: черный хлеб – 2 р. 50 к. за фунт, белая мука – 150 р. за пуд. Курица дошла уже до 10 р., окорок ветчины до 150 р., чай – 12 р. фунт, сахар – 6 р. фунт, сапоги простые – 100–150 р., молоко – 1 р. 25 к. кружка (два стакана), спиртом торгуют по 1500 р. за ведро… Как это всё ни нелепо, но бойкота продавцам нет и даже, что называется, рвут нарасхват всё, что ни продавалось бы».

Вдалеке от столиц, точно такой же приказчик Матвей Титович Бабошко из города Кобеляки Полтавской губернии за сутки до Рождества тоже отметил в личном дневнике предпраздничный потребительский бум: «Всё это время в городе спокойно. Удалось достать керосина. Гражданская война разгорается – везде анархия и безпорядки. Получили галоши “Богатырь” 880 пар. Продавали по 20 р. за пару. Покупателей явилась такая масса, что чуть не разгромили лавку… Получили наградные к празднику 45 р. Погода всё время хорошая, но очень холодно, мороз до 20°».

В сельскохозяйственной провинции, «ближе к земле», с продуктами было полегче, и 45 руб. премии позволили приказчику Бабошко приготовить к празднику неплохой стол. До настоящего голода и озверения гражданской войны оставалось два года.

Генерал Алексей Будберг, в скором будущем военный министр правительства Колчака, в те последние дни 1917 года находился в Петербурге. Накануне Рождества он запишет в дневнике о последних новостях из Бреста, где шли мирные переговоры большевиков с германцами: «В Главном Управлении Генерального Штаба сообщили, что вчера вечером приехали Ленин и Троцкий и заявили, что положение с миром почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов; поэтому совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало восстановить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну. Представители Генерального Штаба заявили, что восстановление боеспособности существующей армии совершенно невозможно…»

24–25 декабря / 6–7 января. «Небывало грустное Рождество…»

В дореволюционном прошлом эти два дня – Сочельник и Рождество – были пиком празднеств при смене года. Но ровно век назад, на исходе 1917-го, именно эти дни для многих стали поводом к горьким раздумьям.

«Вчера и сегодня утром делались обычные приготовления к празднику, и мы с женой думали: еще никогда не было такого ужасного Рождества как это… Еще никогда, кажется, я не чувствовал так остро бунт многомилионной черни против маленького ядра цивилизованных людей в России» – запишет в дневнике профессор истории Московского университета Юрий Готье. Наивный историк едва ли предполагал, что на самом деле всё ещё не так плохо, если можно делать «обычные приготовления к празднику». Следующие три года и «маленькому ядру цивилизованных людей» и «многомиллионной черни» будет совсем не до празднеств.

В отличие от Москвы, в Петрограде с продуктами было заметно хуже. Генерал Будберг в день праздника зафиксирует в дневнике: «Печальное, небывало грустное Рождество. Сидим во мраке, электричество дают вечером от 9 до 10 часов, а свечи не по карману. Праздничное довольствие выразилось в даче ещё одной восьмой фунта хлеба…»

В бывшей столице Российской империи тогда стояла хорошая зимняя погода. «Солнечный морозный день, невольно манит вон из тюрьмы», – запишет в дневнике арестованный большевиками бывший министр Шингарёв.

Именно на тот праздничный день почти во всех без исключения дневниках с какой-либо рефлексией приходится пик мрачных раздумий и прогнозов. Не избежал их даже иностранный дипломат Жак Садуль, военный атташе при французском посольстве в Петрограде. «Анархия обостряется с каждым днём, и какой бы замечательной ни была способность русских приспосабливаться к любому беспорядку, к голоду, к страху, положение может обернуться катастрофой» – тревожно напишет в тот день обычно жизнерадостный француз.

По-настоящему праздничное и безмятежное настроение в тот день отличает лишь дневники совсем маленьких детей и бывшего русского царя. «Утром сидел полчаса у дантистки… До прогулки готовили подарки для всех и устраивали ёлки… После литургии был отслужен молебен пред Абалакской иконой Божией матери, привезённой накануне из

монастыря в 24 верстах отсюда. Днём работал со снегом» – так Николай Романов опишет последнее Рождество в своей жизни.

По настроению эти рождественские записи в дневнике бывшего императора не сильно отличаются от дневника 10-летней Марии Даевой, дочери преподавателя московской гимназии. Родные ласково звали её Мусей. Хотя в ноябре 1917-го в Москве две недели шли настоящие уличные бои, но хаос и голод ещё не нарыли город, и некоторые родители ещё могли устроить детям праздник со скромными подарками.

«Еще вчера мы украсили елку, а сегодня папа повесил дождь. Какая красивая у нас ёлка! Просто прелесть, – пишет в дневнике девочка Муся, ровно век назад жившая на Садово-Самотёчной улице – Вечером мама и папа зажгли её и позвали нас… Папа и мама подарили мне кружку, на которой нарисованы петухи и куры с цыплятами. И еще книжку “Приключения Тома Сойера” Марка Твена. Мама нам дала по яблоку, по конфетке, немного мёду и по маленькому кусочку шоколада. Очень веселый в этом году был первый день Рождества!»

26–30 декабря / 8-12 января. «Человек с ружьём…»

Как и сегодня, век назад традиционными были праздничные отпуска. Но в той России они приходились на неделю после Рождества.

В короткий рождественский отпуск отправится даже Ленин, всего два месяца назад взявший верховную власть. В декабре вождь социалистической революции подхватил простуду, и решил использовать праздники для короткого отдыха. Вместе с женой и несколькими сопровождающими, он уедет из Петрограда на обычном пригородном поезде. По дороге финский большевик Эйно Рахья переведёт ему разговор двух соседок по вагону, финских крестьянок. Одна из них на вопрос собеседницы, как удалось ей нарубить хвороста в лесу, где ходят вооруженные стражники, ответила: «Раньше бедняк жестоко расплачивался за каждое взятое без спроса полено, а теперь, если встретишь в лесу солдата, то он еще поможет нести вязанку дров. Теперь не надо бояться больше человека с ружьем!»

Вождю советской России эта фраза так понравилась, что он её неоднократно с усмешкой повторял в будущем. Все, кто ещё помнят жизнь в СССР, вспомнят и старый чёрно-белый фильм «Человек с ружьём» – часть его фабулы родилась именно в том рождественском отпуске советского вождя.