Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины Страница 59

Мистина опустил взгляд к Туробору. Тот уже не дышал: лицо застыло, кровь на губах сохла.

Тронув коня концом плети, Мистина поехал искать Ингвара.

Великий и светлый князь русский сидел на земле, а Сигвальд Злой перевязывал ему раненую руку. Возбуждение битвы едва спадало, Ингвар раскраснелся и тяжело дышал. Его лицо с приоткрытым ртом и приподнятыми бровями приобрело несколько недоумевающее выражение, но это была лишь видимость: именно сейчас, сидя на краю поля выигранной битвы, он очень хорошо все понимал в своей жизни.

– Сильно? – Мистина спешился и глазами указал на рану.

– Да так. Ну чего, йотуна мать?

– Теперь ты можешь спокойно собирать твою дань. – Мистина раскинул по земле полу толстого некрашеного плаща и сел на нее рядом с Ингваром. – Я вам еще не рассказал…

Он кивнул подошедшему Логи-Хакону. Тот был невредим, только облизывал по привычке кровавую ссадину на тыльной стороне левой кисти – знакомую всем гридям «щитовую язву».

Логи-Хакон тоже сел рядом. Отрок поднес им кринку с водой, все трое по очереди приложились.

– Пива бы!

– Да уж!

– Да где тут?

– А ты у этих, – кивок в сторону веси, – не искал?

– Надо послать поискать. Чего мы тут, как псы, воду лакаем?

– Слушай! – с ласковым упреком сказал Мистина, как за ним водилось, когда он хотел внушить великому князю нечто важное, что тот важным не считал. Все было как всегда. – Пить рано. Древляне брыкаются.

Сидя на земле и держа на коленях кринку, Мистина рассказал, как Володислав пытался разорвать договор, как он убедил древлян решать дело положенным путем, назначив на зиму сбор веча и обсуждение нового договора. Ингваровы гриди, сидя на земле вокруг них, ржали как кони, слушая про похищение древлянских баб во главе с самой княгиней.

– Я останусь здесь и за зиму уломаю их старейшин не отказывать от дани. Для этого придется поручить собирать ее им, пусть оставляют себе десятую куницу. А если не выйдет – тогда к весне у тебя должно быть войско, которое отобьет у них охоту воевать. Я к тому времени вывезу отсюда семью. Если они порешат отказаться от дани и пошлют к тебе послов обсуждать новый договор – уеду сам.

– Так что с семьей? Где Ута?

– Теперь это знает только Гвездобор. Думаю, с ним я договорюсь. – Мистина встал и отряхнул плащ. – В крайнем случае прихватим у него баб и мальцов. Их тут полная весь.

Но его расчет не оправдался. Гвездобор исчез, увезя свою семью и челядь. Видя, как оборачивается дело, он решил не дожидаться, пока у киевского князя дойдут до него руки.

Оставшиеся в веси жители клялись всеми богами, что ничего не знают о том, куда Гвездобор мог увезти пленников. Назвали поименно всех, кто с ними ездил, но ни одного из этих людей не оказалось. Люди Мистины обыскали Малин-городец. Здесь им отчасти повезло: в клети нашли запертыми пятерых оружников – сопровождающих Уты. Голодных и грязных, но живых. Однако о судьбе боярыни те не знали ничего: не видели ее и детей с того часа, как пленников привели в Малин, поскольку мужчин и женщин держали в разных клетях. Отроки даже не знали, что тех уже увезли: все произошло тихо, без криков.

Вот теперь Мистина себя бранил последними словами: чем любоваться полем битвы, надо было сразу искать Гвездобора! Но тот взял лошадей, а не лодьи, а значит, умчаться мог в любую сторону света.

Ингвар в досаде предложил сжечь городец и весь, но Мистина не согласился.

– Пожаром горю не поможешь. Он теперь сам спрячется и будет со мной торговаться. Не надо его злить и запугивать. Напуганный дурак… йотун знает что сотворит, и хоть разорви я его потом лошадьми, это делу не поможет.

– Так чего будем делать?

– Ты зачем сюда пришел? – Злой Мистина воззрился на побратима. – Дань собирать? Ну, собирай!

Возле Малина войско разделилось. Логи-Хакон с половиной дружины возвращался на Тетереве, чтобы пройти по нему до крайних поселений древлян и назад к Днепру, а Ингвар с Мистиной и остальной частью гридей двинулся дальше по дороге к Коростеню, взяв себе Уж и часть течения Припяти. Убитых похоронили, и теперь только обломки щитов, разбросанные по полю, да слетевшиеся на запах крови вороны напоминали о том, что здесь киевский князь разбил дерзких, вообразивших себя его соперниками.

– Вот я погляжу на них… – бормотал Ингвар. – Кто там, йотуна мать, шапкой в чура мечет…

…Когда на березах зажелтели первые пряди, на Игровец снова явился Ходима. Услышав от детей о госте, Ута тут же вышла поговорить с ним.

Очень хотелось узнать новости – хоть какие-нибудь. Судя по всему, в обитаемых местах уже прошли и Дожинки, то есть они жили здесь, на болоте, чуть ли не месяц. Но ничего не просходило, и Ута, скрывая это от детей и золовки, беспокоилась все сильнее. О них же не забыли? Их же не оставят здесь на зиму? Отправляясь из Коростеня в Киев, они не везли с собой даже сменных рубашек и чулок, а здесь негде было взять ни холста, ни ниток. Чулки уже прохудились, и Ута не шутя вспоминала, как старая бабка Гоня, еще дома в Любутино, учила внучек делать пряжу из сосновой хвои. Замочить, обмять, спрясть… Они с Эльгой тогда спряли по клубочку, но это было для них всего лишь забавой. Теперь, сохраните чуры, пригодится!

Ута сама делала щелок, настаивая березовую золу, и стирала в нем детские и свои рубашки. С ним же мыла головы детям, опасаясь вшей. Где-то их домашняя баня: вся черная от копоти, зато теплая, пропахшая целебными травами и квасным паром. Теперь они мылись прямо в избе, в лохани, едва теплой водой, подогретой на печи, а потом отогревались, завернувшись в шерстяные вотолы.

Ночами им снилось молоко и теплый хлеб. Дети богатого воеводы не привыкли к лишениям и день ото дня смотрели все печальнее. Худели и бледнели от однообразной скудной пищи – рыба, грибы, ягоды с болота, порой дичина. Кашляли от влажных испарений и вечной промозглости. Все чаще ссорились, причудничали. Ута старалась занять их: посылала с Соколиной собирать ягоды и хворост. Но тот, чью сорочку сегодня стирали, сидел весь день в избе под вотолой, пока одежка не высохнет, и ныл. Шерстяные свиты пачкались, черевьи рвались. Ута с горечью видела, что ее дети – потомки множества северных королей и славянских князей, отпрыски знаменитого и богатого киевского воеводы – уже мало чем отличаются от простых замарашек с лесной заимки. Да и в ней самой, как ни старалась она держать себя в порядке, едва ли кто признал бы сейчас сестру киевской княгини. Она исхудала, руки почернели и огрубели, глаза покраснели от дыма печи, одежда пообносилась.

Дети просили хлеба, но, хотя жатва уже прошла, Ходима не спешил прислать им муки. Видимо, не хотел тратить жито на чужих детей, когда своих полно. Парни вырезали из веток вилы и натаскали из болота корней белокрылки; Ута и Соколина вымыли их и разложили на моховых полянах сушиться. Каменные жернова в избе имелись, и какое-то подобие муки они изготовили. Печь из этого можно было только пустые лепешки на горячем камне, но теперь Ута заваривала детям толокно и кормила теплым, с растертыми ягодами.

– Почему отец нас не ищет? – то и дело приставали они к матери.

– Отец нас ищет, – уверенно отвечала Ута. – Каждый день.

– Но почему тогда все никак не найдет! Я домой хочу!

– Потому что он очень осторожен. – Ута твердо знала, что так оно и есть. – И он должен быть очень осторожен, чтобы… все сложилось хорошо. Нужно подождать. Он обязательно придет за нами.

Но саму себя ей успокоить было нелегко, и часто тяжкие мысли не давали спать по полночи. Ворочаясь на подушке, набитой собственноручно собранным на болоте пухом рогоза, она пыталась угадать, что происходит там, в белом свете. А быть могло что угодно. Возможно, между Ужом и Днепром уже бушует война: льется кровь, кричат женщины, пылают городки и веси… И жив ли он, ее муж, защитник ее детей? Хоть за гадание принимайся!

Ута умела и это: ведь когда-то в детстве она проходила обучение заодно с Эльгой, которой уже тогда предстояло стать княгиней. Ей, Уте, наука эта потом тоже пригодилась. Но она не бралась за дело, слишком боясь того, что могут рассказать ей прутья и камешки…

Понятно, как она обрадовалась при виде Ходимы – вестника из мира живых. Но в следующий миг сердце сжалось. Даже захотелось, чтобы у него не было никаких новостей – лишь бы не дурные вести. При мысли, что Мистина уже может оказаться мертвым, перед ней встала длинная череда несчастий, грозящих ей и детям… Пусть лучше время остановится, замрет навсегда…

– Есть новости? – пересилив себя, спросила она. – Что-то слышно о моем муже?

– Кое-что слышно о твоем муже, – кивнул старик.

– Он жив? – Ута прижала руку к сердцу, которое вдруг пропустило удар.

– Он-то жив…

– А кто – нет? – Ута поняла, что так повезло не всем.

– Князь киевский пришел к Малин-городцу с дружиной большой. Битва там была, и полегла дружина мужа твоего. Ну, свекра то есть, – поправился Ходима, и сердце Уты, рухнувшее в бездну, вновь взвилось и забилось в груди. – Гвездобор к нам приехал. Бежал оттуда, пока голова цела. Говорит, князь киевский дань требует.