Михаил Загоскин - Рославлев, или Русские в 1812 году Страница 59

В просторном доме одного богатого ландсмана[119], посреди светлой комнаты, украшенной необходимыми для каждого зажиточного крестьянина старинными стенными часам, широкою резною кроватью и огромным сундуком из орехового дерева, сидели за налощенным дубовым столом, составляющим также часть наследственной мебели, артиллерийской поручик Ленской, приехавший навестить его уланской ротмистр Сборской и старый наш знакомец, командир пехотной роты капитан Зарядьев. Перед ними в нескольких красивых фаянсовых блюдах поставлен был весьма опрятно и разнообразно приготовленный картофель. Огромная кружка с пивом и высокие стеклянные стаканы занимали остальную часть стола.

– Не угодно ли покушать? – сказал, улыбаясь, Сборской, подвигая к Ленскому новое блюдо, которое хозяйка дома с вежливою улыбкою поставила на стол.

– Тьфу, пропасть! – вскричал с досадою Ленской. – Вареный картофель, печеный картофель! жареный картофель!.. Да будет ли конец этому проклятому картофелю?

– А тебе бы хотелось так, как у нас в Петербурге, у Жискара, кусок хорошего бивстекса?.. Не правда ли? Котлету с трюфелями?.. Соте-де-желинот?[120]

– Эх, полно, братец! не дразни. Да неужели и сегодня не приедут с провиантом из Дершау? Вот уж третий день, как мы здесь на пище святого Антония.

– Так что ж? – сказал хладнокровно капитан Зарядьев, который, опорожнив глубокую тарелку с вареным картофелем, закурил спокойно свою корневую трубку. – Оно и кстати: о спажинках на святой Руси и волею постятся.

– О спажинках? Что за спажинки? – спросил Сборской.

Зарядьев перестал курить и, взглянув с удивлением на Сборского, повторил:

– Что за спажинки?.. Неужели ты не знаешь?.. Да бишь виноват!.. совсем забыл: ведь вы, кавалеристы, народ модный, воспитанный, шаркуны! Вот кабы я заговорил с тобой по-французски, такты бы каждое слово понял… У нас на Руси зовут спажинками успенской пост.

– А все это проклятые французы! – перервал Ленской. – В последнюю вылазку кругом нас обобрали, разбойники! По их милости во всей нашей деревне не осталось двух куриц налицо.

– Да! был на их улице праздник, – примолвил Сборской, – побуянили порядком! Зато теперь притихли, голубчики: не смеют носа показать из крепости.

– Не смеют? – а проходит ли хотя одна ночь, чтоб они не тревожили наши аванпосты?

– Да это все проказит… тот… как бишь его? ну вот тот… черт его побери…

– Шамбюр?

– Да, да! Шамбюр. Говорят, что он изо всего гарнизона выбрал себе сотню таких же сорванцов, как он сам, и назвал их la compaqnie infernale…

– Как? – спросил Зарядьев. – La compagnie infernate, то есть: адская рота.

– Ах они самохвалишки! Адская рота. Помнится, они называли гренадерские полки, которыми командовал Удинот, также адскою дивизиею; однако ж под Клястицами, а потом под Полоцком…

– Что? чай, дурно дрались? – спросил насмешливо Сборской. – Дрались-то хорошо, а все-таки Полоцка не отстояли. Что они, запугать, что ль, нас хотят? Адская рота!..

– А нечего сказать, – перервал Сборской, – этот Шамбюр молодец? И черт его знает, как он всегда вывернется? Откуда ни возьмется с своей ротою, накутит, намутит, всех перетревожит, да и был таков!

– А кто такой этот Шамбюр? – спросил Ленской.

– Разумеется – французской офицер.

– Пехотинец?

– И! что ты? верно, кавалерист.

– А почему не пехотный? – спросил Зарядьев.

– Почему?.. почему?.. Во-первых, потому, что Рославлев, которого посылали из главной квартиры парламентером в Данциг, видел его в гусарском мундире…

– Так поэтому он и кавалерист? – возразил Зарядьев. – Да разве у этих французов есть какая-нибудь форма? Кто как хочет, так и одевайся. Насмотрелся я на эту вольницу: у одного на мундире шесть пуговиц, у другого восемь; у этого портупея по мундиру, у того под камзолом; ну вовсе на военных не походят. Поглядел бы я на их ученье – то-то, чай, умора! А уж как они ретировались из Москвы – господи боже мой!.. Кто в дамском салопе, кто в лисьей шубе, кто в стихаре – ну сущий маскарад!

– Хороши были и мы! – сказал Ленской.

– Конечно, и у нас единообразия не было, а все-таки, бывало, хоть в нагольном тулупе, а шарфом подвяжешься… Чу!.. что это?.. выстрел!

– Это Двинской с своим рундом, – сказал Ленской, взглянув в окно. – Я слышу его голос.

– Как же он смел делать тревогу?.. Разве я не отдал в приказе по роте…

– У них ружья заряжены, так, может быть, кто-нибудь из солдат не остерегся… Ну, так и есть!.. Я слышу, он кричит на унтер-офицера. Через несколько минут Двинской вошел в комнату.

– Господин подпоручик! – сказал Зарядьев, – что значит этот беспорядок?.. Стрелять по пробитии зари!..

– Это случилось нечаянно, Василий Иванович! – отвечал почтительно Двинской. – Унтер-офицер Демин стал спускать курок…

– Вот я его выучу спускать курок… Завтра, как пробьют зорю…

– Василий Иванович! – перервал вполголоса Двинской, – вы, верно, не забыли, что в прошлом месяце, когда неприятель делал вылазку…

– Извольте, сударь молчать! Или вы думаете, что ротный командир хуже вас знает, что Демин унтер-офицер исправный и в деле молодец?.. Но такая непростительная оплошность… Прикажите фельдфебелю нарядить его дежурить по роте без очереди на две недели; а так как вы, господин подпоручик, отвечаете за вашу команду, то если в другой раз случится подобное происшествие…

– Тьфу, дьявольщина! какой ты строгой начальник, Зарядьев! – сказал, улыбаясь, Сборской.

– Прошу не погневаться! Мы не кавалеристы и лучше вашего знаем дисциплину; дружба дружбой, а служба службой… Рекомендую вам вперед быть осторожнее, господин подпоручик! А меж тем садись-ка, брат! Ты, чай, устал и хочешь что-нибудь перекусить.

Ласковые слова капитана в одну минуту развеселили Двинского, который хотя почтительно, но с приметным неудовольствием выслушал строгой выговор своего взыскательного начальника.

– Нет, господа! – сказал он, снимая свою саблю, – позвольте мне вас попотчевать: я захватил целую лодку с провиантом, и если вам угодно разговеться…

– Как не угодно! – вскричал Ленской.

– Однако ж послушай! Уж не одним ли картофелем нагружена твоя лодка?..

– Не бойтесь! Найдется кой-что и на бивстекс.

– Брависсимо!.. Вели же скорей варить и жарить… Эй, хозяйка!.. Мадам!.. Либе фрау!..[121] Сборской! скажи ей по-немецки, что мы просим ее заняться стряпнею.

– Господин подпоручик! – сказал Зарядьев, – для чего вы не отрапортовали мне, что взяли лодку с провиантом?

– Да разве ты глух? – вскричал Сборской. – Какого еще надобно тебе рапорта?

– Извольте, сударь, рапортовать по форме, – продолжал Зарядьев, вставая важно с своего места.

– Честь имею донести, – сказал Двинской, спустя руки по швам, – что я, обходя цепь, протянутую по морскому берегу, заметил шагах в пятидесяти от него лодку, которая плыла в Данциг; и когда гребцы, несмотря на оклик часовых, не отвечали и не останавливались, то я велел закричать лодке причаливать к берегу, а чтоб приказание было скорее исполнено, скомандовал моему рунду приложиться.

– Хорошо!

– Гребцы не слушались. Я приказал фланговому солдату выстрелить.

– Хорошо!

– Пулею сшибло одному гребцу шляпу…

– Хорошо! А кто был фланговым?

– Иван Петров.

– Хороший стрелок!

– Лодка остановилась, и когда я закричал, что открою по ним батальный огонь, гребцы принялися за веслы, причалили к берегу…

– Довольно! – вскричал Сборской, – остальное мы знаем.

– Я не слышал и не знаю ничего: извольте продолжать.

– По обыску в лодке нашлись съестные припасы; гребцы объявили, что везли их в Данциг для стола французского коменданта генерала Раппа…

– Ага! – вскричал Ленской, – так его превосходительство будет завтра постничать!..

– Вот вздор! – перервал Сборской, – они еще не всех лошадей переели. Рославлев сказывал, что видел в городе целый взвод конных егерей.

– Господин подпоручик! – сказал Зарядьев, – завтра чем свет извольте отправить гребцов за крепким караулом в главную квартиру, а под захваченный вами неприятельской провиант, потребуйте – также завтра – из ближайшего парка нужное число фор-шпанок[122].

– Зачем? – спросил Сборской.

– Я при рапорте представлю его в главную квартиру.

– С ума ты сошел! – вскричал Ленской, – иль ты думаешь, что в главной квартире нечего есть?

– Это не мое дело.

– Помилуй, братец! Мы умираем здесь с голоду.

– Неправда! у нас есть картофель.

– Черт возьми твой картофель и тебя с ним вместе! Послушай, Зарядьев! оставь здесь хоть половину!

– Не могу. Все захваченное у неприятеля должно доставлять при рапорте в главную квартиру.

– Голубчик! душенька!.. пожалуйста! хоть на сегодняшний и завтрашний день.

– Ну, добро, так и быть! ешьте сегодня вдоволь, а завтра… вы слышали мое приказание, господин подпоручик.