Эптон Синклер - Широки врата Страница 59

Ланни знал историю этого горного шале, которое служило местом уединения фюрера более десяти лет. Первоначально оно называлось Haus Wachenfels, или Дозорный утёс, и принадлежало мюнхенскому торговцу. Гитлер снял его сразу же после своего освобождения из краткого и необременительного заключения, к которому его приговорили после пивного путча. Здесь он написал, или попросил Рудольфа Гесса написать за него, вторую часть Mein Kampf. А потом он купил это место и изменил его название на Der Berghof — Berg означает гору, и Hof означает двор, ферму, поместье, особняк или отель, по выбору! Княгиня Доннерштайн сообщила, что там было сделано много перестроек. Ади Шикльгрубер, бедствующий рисовальщик открыток, в молодости жаждал быть архитектором, и теперь Германия была для него строительной площадкой, а бюджет Третьего рейха сметой. Он сейчас перестраивает Мюнхен и планирует перестроить Берлин, и здесь, в этих отдаленных горах, он слушал музыку Waldweben и Feuerzauber[90] и строил пристанище для себя и дикой ведьмы Берхты.

Подъезжая к дому, они остановились перед другим шлагбаумом и еще одним караульным помещением с эсэсовцами. Они поприветствовали, и Ланни ответил на приветствие и сообщил свое имя. Они спросили: «Кто с вами?» И он ответил: «Моя жена и служанка моей жены». Они заглянули с фонарями, а затем разрешили ему проехать.

Ланни всегда считал делом престижа прибывать вовремя на прием. Несмотря на задержки, его автомобиль появился в поле зрения шале без трех минут двадцать два часа. Дорога к дому расширилась, и там было много места, поэтому он обдуманно припарковался не вдалеке. Труди осталась на заднем сиденье, и он сказал ей держать глаза закрытыми, поспасть, если сможет, или в любом случае претвориться спящей. Странные вещи должны происходить в душе социал-демократа, объявленного вне закона, которого привезли к самой двери человека, которого она считала исчадием ада. Но не было времени, чтобы спросить, что она думает по этому поводу.

Вдоль дороги к дому ходил часовой с винтовкой, а перед домом на треноге был установлен пулемет, два эсэсовца сидели рядом с ним. Дом был оштукатурен, и в сумраке при свете луны Ланни мог видеть признаки нового строительства, но не мог разобрать детали. Когда он и Ирма приблизились к зданию, один из охранников включил прожектор, который ослепил их. По-видимому, осмотр их удовлетворил, и свет внезапно погас так же, как и появился. И, прежде чем они сумели постучать или позвонить в колокольчик, дверь открыл человек в ливрее.

Внутри шале было скромным. Деревянные части строения были темно-коричневого цвета, современная металлическая мебель была сделана из трубок. В просторной гостиной широкие окна выходили в горы, большая часть в сторону Австрии, всего в трёх километрах от шале. В комнате стоял рояль и радио центр. Центральное место занимал совещательный стол с десятком или около того стульев вокруг него. Здесь обсуждались и решались судьбы Германии. Ланни знал, что если Ади выполнит свои предначертания, то здесь настанет время и для судеб Европы.

Вышел хозяин шале с улыбкой, которая делала его привлекательным, демонстрируя его хорошее настроение. Он пополнел, Ланни подумал, что в его вегетарианские блюда кладут много масла и вареных яиц. Но щеки имели нездоровый цвет, а маленькие темные усы казались приклеенными, как у комика, который хотел следовать моде. «Willkommen, Herr Budd!» — произнёс он, приветствуя гостя первым по континентальному обычаю. Затем он приветствовал его жену и продержал ее за руку на несколько секунд дольше: ходили слухи, что он любил дамские ручки. «Мне было интересно, приедете ли вы вовремя», — добавил он. Когда Ланни назвал ему час, когда они выехали из Берлина, он воскликнул: «Ach, Ihr Amerikaner! Я должен посадить вас под арест за превышение скорости!»

Ланни сказал: «Я бы не возражал, если вы будете держать меня в таком месте, как это». Это порадовало хозяина, и, не обращая внимания на других лиц в комнате, он повел своих гостей к окну посмотреть на лунный свет в горах и долинах. «Я собираюсь построить нечто удивительное здесь!» — заявил он. — «Я хочу иметь самое большое окно во всем мире на втором этаже, чтобы можно было увидеть все. Государственные деятели прибудут со всех концов любоваться на этот вид».

«Я думаю, что государственные деятели прибудут за чем-нибудь другим», — заметил Ланни, и это вызвало смешок. Прочитав книгу фюрера и многие его выступления в течение года, Ланни знал его склонности и мог играть на них, так же, как он мог бы сыграть на фортепиано, которое стояло призывно открытым.

В комнате присутствовали генерал, два полковника и майор. Ланни предположил, что здесь проводилась военная конференция, но оказалось, что все они были постоянными обитателями дома. Кроме того, там были два профессора, хотя он так и не узнал, что они изучали или преподавали. Он был уверен, что в сферу их деятельности входили доктрины национал-социализма и слава бывшего «Богемского капрала». И ещё там был суровый мрачный парень лишь немного старше, чем Ланни, с густой черной шевелюрой и бровями, с квадратной нижней челюстью и постоянно молчавший. Ланни слышал его выступление на Versammlung и признал в нём рейхсминистра Гесса, заместителя фюрера по партийной работе и одного из двух или трех нацистов, которые обращались к великому человеку на «ты». Разве вся эта компания собралась поглазеть на нью-йоркскую «звезду»? Маловероятно. Фюрер, представляя их, не упомянул богатство Ирмы, но сказал: «Герр Бэдд является другом детства нашего Курта Мейснера, и Курт говорил мне, что если бы не семья Бэддов, то его музыкальная карьера, возможно, не состоялась».

«Курт слишком великодушен, Exzellenz,» — ответил Ланни. — «Гения не так легко заставить сдаться. Наша семья была вознаграждена с лихвой тем, что он научил нас, не только немецкой музыке, но немецким Charakterstärke und Seelengrösse[91]».

Гость собирался продолжить эту тему, но был прерван приходом женщины, знакомой ему и Ирме. Фрау рейхсминистр Геббельс носила платье из бледно-голубого китайского шелка с глубоким вырезом, которое, казалось, подчеркивало бледность ее тонких черт, а также тот факт, что она сбросила вес за два года, которые прошли с тех пор, как они видели ее. Ланни и Ирма ждали, пока она не признает их, а она, по-видимому, ждала фюрера. «Магда говорила мне, что вы старые знакомые», — сказал он, и Ланни быстро ответил: «фрау Рейхсминистр была достаточно любезна, проявив интерес к нашей выставке картин Дэтаза.» Он не хотел, чтобы она рассказала о том, что он просил ее помощи в спасении еврейской семьи из тюрьмы. Потому что знал, что если будет затронута эта тема, хозяин может провести остаток вечера, осуждая проклятый род.

Магда встретила их радушно, а затем уселась и, молча, слушала. Фюрер отметил имя Дэтаза, и заметил: «Я помню портрет, который вы приносили мне в Коричневый дом. Хорошая работа».

«Ваши критики, как в Мюнхене, так и в Берлине были добры к выставке», — ответил Ланни. — «Марсель Дэтаз является художником, которого вы одобрили».

— Я был бы рад иметь образец его работы здесь, в этом доме, когда я завершу перестройку. Я понимаю, что его работа в основном пейзажи, Nicht wahr?

— Ландшафты и морские пейзажи, Exzellenz.

— Ну, предположим, что в следующий раз, когда придёте, принесите мне то, что вы считаете его представительной работой, и назначьте справедливую цену.

— Я был бы в неудобном положении, чтобы обременять вас ценой, герр рейхсканцлер.

— Nanu, что вы говорите? Если произведения предназначены на продажу, то почему не продать мне? Я обнародую факт покупки, и это не будет просто способствовать репутации достойного художника, но будет шагом к примирению Германии и Франции, которое является одним из моих заветных желаний.

— Если вы так ставите вопрос, то я не могу сопротивляться.

Слово фюрер означает лидер, и значит, что, среди прочего, ему предоставлено право вести беседу. Поэтому Ланни ждал.

— Вы по-прежнему живёте во Франции, герр Бэдд?

— Большую часть времени.

— Может быть, вы сможете мне помочь, рассказав мне, о французах: что они хотят от меня, и как я могу убедить их в моих добрых намерениях по отношению к ним?

— Это не простая задача, Exzellenz. Французы менее однородны, чем немцы, особенно, после того, что вы сделали с ними. Вы должны думать о французах, как о нескольких разных фракциях, которые не очень в ладах друг с другом.

— И все же, они все объединяются против моего Regierung, не так ли?

— Большинство из них, искренне надеюсь, не должны. Французы желают мира превыше всего.

— Тогда почему я не могу убедить их прийти к разумным соглашениям со мной, кто также желает мира в первую очередь? Вы, возможно, читали моё обращение в прошлом мае к моему Рейхстагу.