Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.2 Страница 59

3

Следующим утром Пугачев принялся за дело. Он приказал собрать к полудню полтораста человек копачей да с десяток плотников, а сам с приближенными направился осматривать вновь возведенные симоновские укрепления.

Они шли пешком. Их путь лежал мимо дома казака Кузнецова, мимо красавицы Устиньи. Девушка, слегка покачивая тугими, круглыми плечами, несла на коромысле воду из колодца. Она с улыбкой обменялась с Иваном Почиталиным поклонами. Пугачев сразу узнал ее. В другое время он остановился бы, пошутил с ней, попросил бы воды напиться, но тут взглянул и отвернулся, прибавив шагу. Из-за предосторожности он был одет по-бедному, вовсе неказисто: на нем засаленный толкачевский полушубок, растоптанные донельзя валенки.

— Что твой розан, девка-то, ваше величество, — обронил, заглянув в глаза батюшке, Михайло Толкачев.

— Которая?

— А вон… С ведрами-то прошла.

— А мне ни к чему, — с притворным безразличием кинул Пугачев.

Они подошли к бугру, на котором красовались три березы с черными шапками покинутых грачиных гнезд.

— Стой! Вот где доброе для батареи место. Распорядись, Михайло, чтобы за ночь каменьев да лесу сюда навозили. Отсюдова учнем Симонова ядрами понужать… — Он залез на березу, стал осматривать крепость. По березе с колокольни ударили из ружья, посыпался из грачиного гнезда хворост. Пугачев спустился с дерева в сугроб. Побежали провожатые.

— Не задело ль, батюшка?

— Кого? Меня? Я завороженный… — с ухмылкой ответил Пугачев. — Слышь-ка, Овчинников! Это что у них тут будет, направо-то, в углу-то?

— А то новая батарея ихняя фланговая, — ответил атаман Овчинников, тыча из-за березы рукой. — Ретраншемент ихний обороняет. Она для нашего городка самая опасная…

— Ну так вот ее и фукнем на ветер… Мину подведем.

— Ми-ину? — округлив глаза, протянул Овчинников. — Да ведь нам, ваше величество, несподручно это, знатецов у нас нетути.

— А я на что? — Пугачев живо повернулся на пятках, пытливо посмотрел по сторонам, спросил: — Чей этот справный дом?

— Казака Ивана Губина, надежа-государь.

Все поспешно направились к дому Губина. В горнице второго этажа, за столом, седобородый хозяин ел жирную, из сомовины, похлебку; старуха возле печки накладывала ему из обливного горшка в миску гречневой каши со шкварками. Хозяин, посматривая на вошедших, продолжал с проворством работать деревянной ложкой. Увидав на божнице, вместе с темноликими иконами, большой восьмикопеечный, убранный финифтью крест, Пугачев, а за ним и свита помолились. Пугачев крестился двоеперстием по-старозаветному. Затем отвесил поклон старику.

— Здоров будь, мой верный раб Губин. Я царь твой…

Старик выплюнул кусок сомовины, вскочил, хотел было упасть Пугачеву в ноги, но тот подхватил его.

— После, после кланяться будешь, казак. А на мою сряду не дивись — в дозоре мы… Идем-ка, друг, с нами, по хозяйским делам. Аршин есть у тебя?

— Есть, ваше царское величество! — по-военному выкрикнул хозяин. — Старуха, подай сюда аршин клейменный, железный!

Пугачев осмотрел обширный двор, обставленный разными постройками. В обмазанном глиной хлевушке хрюкали свиньи, в птичнике зимовали гуси, утки, куры. Конюшня.

Емельян Иваныч, с огарком в руке, спустился в глубокий погреб, уходивший под землю деревянным срубом сажени на полторы. От погреба до крепостной батареи было на глаз около полсотни сажен.

— Ну, старик, прощайся с погребом, — сказал Пугачев и ухмыльнулся. — Самому Симонову могилу тут спроворим… Ну-ка, светите сюды! — По стене сруба, обращенной в сторону крепости, он самолично отмерил три аршина так, три — этак и, вынув из-за пояса кинжал, острием его расчертил на стене квадрат. — Эти бревна плотникам велеть вырубить. А через проем подкоп рыть. Работать по ночам, с темна до свету, чтобы симоновский глаз не видел, ухо не слышало. А ты, Толкачев, предостороги ради, проход с проездом в этой местности закрой караулом… Смотри, казак, — обратился он к Губину, — чтобы ни одна живая душа работку эту не распознала… Особливо бабку свою упреди.

Все вернулись к дому Толкачева, где имел жительство Емельян Иваныч. Возле крылечка ожидали их плотники и копачи с лопатами, многие из них сидели на завалинках и на ограде палисада. Рабочие не видели раньше «батюшку» и, тотчас приметив приближавшихся к ним атамана Овчинникова с Толкачевым, они повскакали на ноги. И вдруг…

— Здорово, детушки! — Чернобородый, в потертом полушубке, человек, подойдя к крылечку, звонко крикнул: — Я царь ваш!..

Рядом с одетыми по-праздничному свитскими своими людьми Пугачев казался замухрышкой, тем не менее, словно под ударом ветра, с голов слетели шапки, толпа повалилась на колени. И — чудно! — как только чернобородый назвал себя царем, рабочему люду стало казаться, что все в незнакомом человеке, как ни был он плохо одет, особенное: и голос, и осанистые плечи, и то, как держал он голову… А глаза, глаза-то! Однажды увидишь такие глаза — вовек не позабудешь…

— Встаньте, детушки, — сказал Пугачев и начал расспрашивать людей, откуда они, что в городке делают, не творит ли им кто обид и поношений.

— Нет, надежа-государь, они всем довольны, — сказал Толкачев, — кой-кто из них беглые помещичьи крестьяне, есть беглые солдаты татаре, черемисы, но среди копачей много и местных жителей.

— Нет ли среди вас доброго знатеца, чтобы подкоп под землей рыть? — спросил Пугачев, снижая голос.

— Подкоп? Так, так, — заговорили копачи, оглядывая один другого. — А вот, надежа-государь, есть такой знатец, он на Авзянском заводе шурфы копал. Яшка, выходи! Эй, Кубарь! Где он?

Был вытолкнут вперед маленький кривоногий человечек с желтыми, морщинистыми щечками, раскосыми глазами, — новокрещенный мордвин из Пензенского края.

— Вот ты какой!.. Кубарь и есть, — пошутил Пугачев, оглядывая кривоногого, с жиденькой бороденкой человека. — Правду ли люди бают, что подкопы ты горазд вести?

— Да уж… — закивал головой Кубарь. — Со всех сил стараться стану, царь-батюшка. А прошибусь в чем, не казни, милостивый.

По-особому, хитренько, посматривал он на Пугачева, как бы прицеливаясь, с какой стороны его обойти, объегорить.

Пугачев несколькими вопросами сделал проверку его знаний.

— Будешь главным мастером, — сказал он затем. — И чтоб работные люди тебе во всем послушны были. Да я и сам почасту буду приходить… И вот еще что… Прислушайтесь, трудники. Идите таперь по своим жительствам, забирайте всякий струмент, кой на потребу будет, а как падут сумерки, сюда, не мешкая, шагайте… Работать по ночам станете, а спать днем. И покамест свои работы не окончите, в домы свои вам ни ногой, без выпуску работать будете, уж не прогневайтесь. Дело ведь государственное, превелико секретное. Ну и, Боже упаси, изменник какой промеж вас сыщется да до времени секрет разболтает, голова тому будет рублена! — резко взмахнув рукою, крикнул Пугачев и быстро пошагал к дому. За ним, прихрамывая на левую ногу, поспешал Овчинников.

Едва затеплилась на небосводе первая звезда, работа в погребе казака Губина закипела. Начало положил сам Емельян Иваныч, он вместе с Варсонофием Перешиби-Носом вырубил из стены первые три венца. Он покрякивал, по-мужичьи поплевывал.

— Мой преславный покойный дедушка Петр Великий, — говорил он, смахивая пот с лица, — сам кораблики рубил. И рубить и снастить горазд был. А вот супружница моя, самозванная императрица, та и по бабьей своей части ни в зуб толкнуть… Чепчик себе вышить не могла. Чего чепчик, даже к моим императорским шароварам пуговицу пришить не умела. Велел как-то я на мои парадные портянки вензель положить. Куды тебе! Она и губы надула — я, говорит, вам не девка деревенская… Бывало, глядишь, глядишь на нее, безделицу, да и раскричишься: эх, ты… ни в дудочку ты, ни в сопелочку!.. Конечно, шибко обижалась… С того больше и пошли нелады у нас.

Окружавшие, прищелкивая языками и причмокивая, с почтительным восхищением внимали его словам.

Поздним вечером, под светом ярких звезд, Пугачев обнял Ваню Почиталина за талию, ходил с ним взад-вперед возле своей квартиры. Разговор меж ними был веселый: Пугачев громко хохотал, Почиталин осторожно посмеивался.

— А с Мишкой, с племяшем Дениса Пьянова, я еще с утра разговор имел, — сказал Пугачев. — Значит, твоя предбудущая — Марфочка Головачева, сиротка… Ладно, замест отца я ей буду… Ну, а таперь иди, хлопец, к своей матке спать, а я ужо приоденусь да сватом и пойду по девкам… Мне и Мишку на этой… как ее? Варьке Пачколиной обженить надобно… Чтоб завтра обоих вас и к венцу. Обе свадьбы зараз обыденком справим.

— Шибко скоро, государь, — взмолился Ваня Почиталин. — Ведь у нас, у казаков, обрядность всякая… В баню с неженатиками ходим, да прочие разные там…