Сергей Алексеев - История крепостного мальчика Страница 6

А потом сжалится и пустит Митьку на часок в сенцы. Сидит Митька, все о Даше думает.

СТРАШНОЕ

Страшное случилось под самый Новый год. Шло представление. Митька сидел в последнем ряду оркестра — с дудкой ближе и не полагалось. Сидел Митька и ничего не видел, не слышал. По дороге в господский дом забежал он к тетке Агафье. Достал Митька тряпочку, развернул и вынул сахар, тот, что немец ему дал и что он берег для матери.

— Даше это гостинец, — сказал Митька и протянул сахар тетке Агафье.

А та вдруг заплакала:

— Снова приезжал дохтур, — зашептала, — ох, худо Даше, ох, худо!

Сидит Митька, играет на дудке, а у самого одна мысль: «Да ша, Даша…» Никак не может себе простить Митька, что застудил Дашу.

Играет Митька, а что кругом творится, не понимает. Подает оркестрант ему какие-то знаки — не видит. «Громче, громче играй!» — шепчет сосед, а он не слышит. Толкают Митьку в бок, а он словно из камня скроен. Ноет у Митьки душа: «Даша, Даша…»

Не помнил Митька, как кончился спектакль. Господа хлопали, актеры кланялись, а он тихонько вышел на улицу и побежал к Дашиному дому.

Около дома тихо и пустынно. Дверь приоткрыта. Вошел Митька в сенцы, встретился с теткой Агафьей. Удивился: не останавливает его тетка Агафья, не удерживает. Вошел в комнату.

На лавке лежала Даша, тихая, спокойная. Глаза закрыты. В руках Митькин сахар зажат. Остановился Митька, замер. И вдруг видит — у Дашиного изголовья свечка. Колышется легкое пламя, поднимается чад. Посмотрел Митька на свечку — понял.

— А-а! — заголосил он и бросился к Даше. — Даша! — кричит. — Даша! Встань, Даша! — И льются по Митькиным щекам слезы и падают на одеяло. Даша, Даша!

Вернулись артисты. Входили в комнату, осторожно крестились. Стали полукругом.

— Увести бы мальчонку надо, — сказал кто-то.

— Пусть сидит, — ответила тетка Агафья. — Пусть плачет. От слез оно легче бывает.

Потом подошла к Митьке, погладила по голове, зашептала:

— Пошел бы ты спать, соколик! Спать! — и осторожно подталкивает Митьку к двери.

Вышел Митька на улицу и побрел. Где бродил Митька, никто не знает. Да и сам он не помнит. Только в конце концов пришел к своему дому.

— Опять шлялся! — набросилась на него девка Палашка.

Потом посмотрела на лицо, осеклась: лицо у Митьки стало страшным. Испугалась Палашка, оставила Митьку в покое. Плюхнулся Митька на лежанку, уткнулся носом в рукав и снова заплакал. Вздрагивают худенькие Митькины плечики, стонет душа: «Даша, Даша…»

И в это время вдруг дед Ерошка забил в колотушку. Раз, два, три… двенадцать.

Наступил Новый год.

ПОЖАР

Среди ночи Митька вышел на улицу.

Сквозь легкий зипун сразу пробил мороз. «Вь-и-ть», — просвистел ветер. Надвинул Митька покрепче шапку и двинулся к дому управляющего. Немец ложился спать. В окне горела свеча. Управляющий разделся, задул свечу, лег. Митька выждал время, подошел к двери, задвинул скобу и для надежности привалил колодой.

Потом пошел на конный двор, взял охапку соломы и положил под дверь. Принес вторую и положил под угол дома, со стороны окна.

Огонь вспыхнул сразу. Языки пламени лизнули крыльцо, занялся угол.

Прибежал дед Ерошка.

— Пожар! — закричал он истошным голосом.

На улицу стали выбегать дворовые.

Появился Федор.

Протирала глаза, не понимая, в чем дело, заспанная Палашка. Никто и не обратил внимания на Митьку. От крика проснулся немец. Бросился к двери, забил кулаками и дико закричал. Люди не двигались с места.

Тогда вышла вперед тетка Агафья.

— Все же человек, — сказала она, — побойтесь бога! — и пошла к двери.

Но ее опередил Федор.

В руках у него оказался кол. Он влетел на крыльцо, стал спиной к двери и грозно замычал. Все замерли. И только выскочила девка Палашка.

— Ирод! — завопила она. Бросаясь к Федору, вцепилась в его кудлатую бороду. — Ирод! — кричала. — Убивец!

А немой лишь мычал, еще сильнее прижимая дверь плечами и неловко отбиваясь от девки Палашки. И по озаренным окнам металась огромная тень немца.

Митька постоял, постоял, потом повернулся и пошел к скотному двору. Там он перелез через изгородь и стал подниматься в гору, в сторону леса.

На взгорье он остановился, взглянул на усадьбу. Там высоко в небо поднимались языки пламени. Потом разлетелись в стороны искры. Это рухнула крыша. И в то же время в господском доме вспыхнул свет: господа проснулись. Митька еще раз посмотрел на усадьбу и вошел в лес.

Глава третья

ГВАРДЕЙСКИЙ ПОРУЧИК

БЕГЛЫЙ

По тракту из Москвы в Петербург мчался на тройке молодой офицер. Мчался офицер по срочным делам, даже в новогоднюю ночь ехал. Верстах в трех от почтовой станции, что возле села Чудова, ямщик вдруг осадил лошадей. Слез с козел, нагнулся.

— Что там? — крикнул офицер из санок.

— Мальчонка, никак… — ответил ямщик. — Замерз, должно быть. Морозище-то какой!

— Ну, давай его сюда, — сказал офицер и приподнял укрывавшую ноги доху.

Положили мальчонку на дно санок, в теплое место. Отогрелся он, отошел, шевельнулся.

Приоткрыл офицер доху.

— Ты кто? — спрашивает.

Молчит найденыш.

— Ты кто? — повторил офицер.

— Митька я, Мышкин, — ответил мальчонка.

— Мышкин! — усмехнулся офицер. — Да как тебя сюда занесло?

— Беглый небось, — ответил за Митьку ямщик. — По всему видать, беглый.

— Н-да, — произнес офицер. — Так что же нам с тобой делать?

— Да что делать! — ответил ямщик. — Сдадим его, ваше благородие, на станции — там разберутся.

Впереди как раз мелькнул огонек. Санки подъезжали к селу Чудову. Соскочил ямщик с козел, отбросил с ног офицера доху.

— Вылазь и ты, беглый, — сказал Митьке.

Офицер пошел на станцию, ямщик замешкался у лошадей, а Митька раз! — и в сторону.

Вышел офицер со смотрителем станции, а Митьки и след простыл.

— Тут был, — стал оправдываться ямщик. — И куда он девался? Утек небось, как есть утек. Шустрый такой, не зря что беглый.

— Бог с ним, ваше благородие, — сказал смотритель. — Много их тут, беглых, шатается.

Двинул офицер ямщика по затылку рукой и опять ушел в дом. Угнал и ямщик лошадей. А Митька в это время сидел за сугробом в придорожной канаве, не зная, как быть. И вдруг видит — подают новую тройку. Вышел офицер, сел в санки. Тогда Митька выпрыгнул из канавы, догнал санки и пристроился сзади на полозьях.

Резво бегут свежие кони, разлетается из-под полозьев снег, взлетают санки на ухабах — только держись! Держится Митька, слететь боится. Под дохой сидеть было тепло, а теперь холодно. Жмется Митька, трет ладошкой щеку, а сам чувствует — замерзает. И не стало у Митьки больше сил сидеть сзади. Покрутился, покрутился и стал пробираться по саночным распоркам к сиденью. Долез, смотрит — офицер спит.

Приподнял тогда Митька край дохи — и шмыг в санки! И сразу стало тепло, хорошо. Свернулся калачиком и заснул. Проснулся Митька оттого, что кто-то тормошит его за плечо. Открыл сонные глаза. Смотрит, над ним стоит офицер.

— Ты как здесь?

Митька все и рассказал. Засмеялся офицер.

— Вот я тебя сейчас властям сдам! — говорит, а у самого на лице улыбка.

Понравился, видать, офицеру Митька.

Чувствует Митька, что офицер про власть просто так, чтобы припугнуть, говорит.

Повел офицер Митьку на станцию. Накормил и опять спрашивает:

— Так что же нам с тобой делать?

— Возьми с собой, барин, — произнес Митька.

— С собой! — усмехнулся офицер. — В Питер?

— Возьми, барин! — просит Митька. — Да я тебе все, что хошь, буду делать. На дудке играть буду!

— На дудке? — переспросил офицер. — Ну разве что на дудке, — и опять улыбнулся.

Ночь была новогодняя. Выпил офицер чарку, потом вторую. В глазах появились веселые огоньки.

Может, если бы не выпил офицер в эту ночь лишнюю рюмку, так бы и остался Митька на большой дороге. Да от вина человек добреет. Взял гвардейский офицер с собой Митьку в Питер.

В ПИТЕРЕ

И началась у Митьки новая жизнь. Живет он в самом Питере на Невском проспекте, у поручика лейб-гвардии императорского полка Александра Васильевича Вяземского.

Гвардейский поручик Митьке нравился. Молод, весел поручик. Ростом высок, статен, а как наденет парадный мундир — глаз не оторвешь. А главное, Митьку не обижает. И Митька в лепешку готов разбиться, лишь бы угодить поручику. Кофе научился варить. Сапоги чистил так, что они за версту блестели; за табаком бегал, парик расчесывал. Был Митька вроде как денщик.

А еще Митька бегал на Литейный проспект, к дому генерал-аншефа[2] Федора Петровича Разумовского и там через девку Аглаю передавал для генеральской дочки от гвардейского поручика записочки и приносил ответы. Нравилось это Митьке. И дочка генеральская нравилась. Стройная, белокурая, не то что деревенские девки.