Эйдзи Ёсикава - Честь самурая Страница 6

Некоторое время они шли молча.

— А страна Мин, это где? — внезапно спросил Хиёси, продолжая размышлять над услышанным.

— Это Китай.

— А где он? Большая это страна? Есть там крепости и самураи, как у нас? Бывают ли битвы?

— Не говори глупостей! И вообще, лучше помолчи, ладно?

Теперь уже Оэцу попыталась освободить руку из цепких пальцев племянника, но Хиёси даже не обратил внимания на ее усилия. Задрав голову, он пристально смотрел на лазурный небосвод. Небо изумляло его, казалось истинным чудом. Почему оно такое необыкновенно синее? Почему люди не могут оторваться от земли? Если бы люди могли летать, как птицы, он слетал бы в страну Мин. И в самом деле, птицы, нарисованные на курильнице, были точно такими как здесь, в Овари. Одежда людей отличалась, он хорошо запомнил это, другими были корабли, но птицы привычные. Значит, у птиц нет стран; небо и земля целиком принадлежат им.

«Хорошо бы побывать в других странах», — подумал он.

Хиёси никогда прежде не замечал, как убог его родной дом. Когда они с Оэцу вошли внутрь, он впервые увидел, что даже днем в нем темно. Тикуами дома не оказалось, он, вероятно, ушел по своим делам.

— Одно горе с ним, — вздохнула Онака, выслушав рассказ о случившемся в храме.

Мальчик держался невозмутимо. Глядя на сына, Онака не испытывала гнева. Она изумлялась, как он вырос за два года. Хиёси искоса уставился на младенца, которого мать кормила грудью. Выходит, в их семействе прибавление. Не говоря ни слова, он вдруг взял дитя за голову, отнял от материнской груди и стал внимательно рассматривать ребенка.

— Когда родился этот ребенок? — спросил Хиёси.

Не отвечая на вопрос, Онака произнесла:

— Ты теперь старший брат и должен быть примером братику.

— Как его зовут?

— Котику.

— Странное имя, — взволнованно произнес Хиёси, испытывая неведомое чувство власти над младенцем, превосходство старшего брата, который подчинит своей воле младшего.

— С завтрашнего дня, Котику, — пообещал он, — будешь кататься у меня на спине.

Обращался он с младенцем неловко, и тот заплакал.

Отчим вернулся домой, когда Оэцу собралась домой. Онака успела поведать сестре, что Тикуами надоело надрываться в поле, чтобы выбраться из нищеты, и он пристрастился к сакэ. И сейчас лицо его было подозрительно красным от возлияний.

Обнаружив Хиёси, он завопил:

— Ах ты, негодяй! Тебя вышвырнули из храма и ты посмел явиться мне на глаза? — завопил он, увидев пасынка.

Разбойник Тэндзо

Хиёси прожил дома больше года. Ему исполнилось одиннадцать. Стоило Тикуами на миг потерять мальчика из виду, как он принимался искать его и неистово браниться:

— Обезьяна! Хворост собрал? Нет? Почему бросил его в поле?

Едва Хиёси пытался возразить, тяжелая рука отчима с глухим стуком обрушивалась ему на голову. В такие минуты мать, за плечами у которой был привязан младенец, молча отворачивалась. Лицо ее приобретало болезненное и обиженное выражение, словно наказывали не сына, а ее саму.

— Одиннадцатилетний парень обязан помогать старшим. Будешь снова отлынивать от дел да играть, все кости тебе переломаю!

Брань Тикуами обижала Хиёси, однако после изгнания из храма он старался по мере сил помогать по хозяйству. Мать порой по неразумению пыталась заступиться за него, и тяжелая рука и угрюмый голос Тикуами становились особенно жестокими. Онака решила, что лучше не обращать внимания на сына. Теперь Тикуами нечасто работал в поле, зато его часто видели далеко от дома. Он уходил в город, напивался там, а дома обрушивался на жену и детей с проклятиями.

— Как бы я ни надрывался, из нищеты не вырваться! — причитал он. — Слишком много нахлебников, а подати растут с каждым днем. Коли не эта мелюзга, я бы стал вольным самураем — ронином! И пил бы самое отменное сакэ, но я скован по рукам и ногам!

После пьяных сетований он часто приказывал жене сосчитать, сколько у них осталось денег, и посылал Оцуми или Хиёси купить сакэ. Порой дети бегали в лавку глубокой ночью.

Хиёси изредка давал волю своим чувствам, если отчима не было поблизости. Он плакал, Онака обнимала и утешала его.

— Мама, я хочу уйти из дому и начать работать, — сказал он однажды.

— Пожалуйста, останься с нами. Если бы не ты… — Ее речь заглушили рыдания, но она тут же тщательно стирала со щеки каждую слезинку.

Хиёси не мог спорить с плачущей матерью. Ему хотелось сбежать, но он понимал, что нужно остаться и терпеть бесконечные несчастья и унижения. Он жалел мать, но естественные для его возраста желания играть, есть досыта, учиться, убежать на волю не давали покоя его душе. Злобный норов и тяжелые кулаки Тикуами лишили Хиёси всех радостей детства.

— Поешь дерьма! — пробормотал он, и ярость объяла пламенем его тщедушное тельце.

Раздор между пасынком и отчимом в конце концов стал непереносимым.

— Отдай меня в работники, — сказал Хиёси. — Лучше жить у чужих людей, чем оставаться в этом доме.

Тикуами не возражал:

— Ладно. Иди куда хочешь и объедай кого-нибудь другого. Но в следующий раз, когда тебя вышвырнут за ворота, не смей сюда возвращаться.

Он говорил совершенно серьезно, хотя Хиёси было всего одиннадцать лет. Они спорили на равных, как взрослые, что еще больше повергало Тикуами в бешенство.

Хиёси нанялся в работники в деревенскому красильщику.

— Только болтает, а работать не хочет. Полеживает себе на солнышке и пузо чешет, — сказал один из мастеровых.

Вскоре все начали в один голос твердить:

— Из этого парня не выйдет толку.

Хиёси вернулся в отчий дом.

Тикуами мрачно посмотрел на него:

— Ну что, Обезьяна? Нашел дурака, который будет задаром кормить лентяя? Дошло до тебя теперь, почему следует почитать родителей?

Хиёси хотелось воскликнуть: «Я не таков, как обо мне говорят!» — но вслух он заявил:

— Главный бездельник в доме — ты. В поле не работаешь, играешь в кости и пьешь сакэ на лошадином рынке. Все в округе жалеют мою мать.

— Как ты смеешь говорить с отцом в таком тоне?!

От громового голоса отчима мальчик вздрогнул, но Тикуами уже начал по-иному смотреть на пасынка. «Потихоньку, — подумал он, — мальчишка растет». Хиёси с каждым днем становился крепче. Взгляд его на родителей и их жилище был не по-детски серьезным. Глаза Хиёси раздражали, пугали и тревожили непутевого отчима.

— Нечего прохлаждаться! Отправляйся искать работу! — приказал он.

На следующий день Хиёси отправился к деревенскому бондарю. Оттуда его выгнали через месяц.

— Он просто невыносим, — жаловалась жена хозяина.

Мать Хиёси не могла взять в толк, почему ее сын нигде не приживается. Хиёси нанимался и в другие места: в лавку циновщика, в трактир на лошадином рынке, к кузнецу. Но нигде не задерживался больше полугода. Слухи о его нерадивости разошлись по округе, и никто уже не решался ни взять его в услужение, ни порекомендовать знакомому.

— А, это никудышный парень из дома Тикуами! Ни на что не годен, к тому же грубиян и забияка.

Мать Хиёси чувствовала себя неловко. Она стыдилась сына, а в ответ на дурные отзывы о нем сама жаловалась на никчемность Хиёси.

— Ума не приложу, что с ним делать, — сокрушалась она. — Работу в поле ненавидит и по дому делать ничего не желает.

Весной, когда Хиёси пошел четырнадцатый год, Онака сказала ему:

— На этот раз ты должен исправно трудиться, иначе моя сестра не посмеет взглянуть в глаза мужу, господину Като. Все станут смеяться и говорить: «Вот, опять!» Если тебя еще раз выставят за дверь, не жди моего прощения.

На следующий день тетя повела его в Синкаву. Большой красивый дом, в который они пришли, принадлежал Сутэдзиро, богатому гончару и купцу. Офуку вырос в бледного шестнадцатилетнего юношу; помогая приемному отцу, он и сам мало-помалу освоил гончарное дело.

В лавке у гончара строго соблюдались различия между хозяином и работниками. Во время разговора Хиёси смиренно стоял на коленях на деревянной галерее, а Офуку находился в доме, ел рисовые колобки и весело болтал с родителями.

— Ага, явилась обезьянка бедного Яэмона! Отец твой умер, а Тикуами стал тебе отчимом. Ты, значит, хочешь поступить ко мне на службу. У нас все работают в поте лица.

Тирада была произнесена столь назидательным тоном, что оставалось лишь изумляться рассудительности юного Офуку.

— Да, мой господин, — ответил Хиёси.

Его отвели в помещение для работников, где слышны были смех и голоса хозяев, находившихся в гостиной. Былой приятель не выказывал ни малейших признаков дружелюбия, поэтому Хиёси совсем затосковал.

— Эй, Обезьяна! — все с той же суровостью произнес Офуку. — Завтра с утра пораньше отправишься в Киёсу. Поскольку товар предназначен для важной особы, доставишь его на ручной тележке. На обратном пути заглянешь к перевозчику и выяснишь, не прибыл ли наш груз из провинции Дзэн. Зазеваешься в дороге или опоздаешь, как на днях случилось, тебя не пустят в дом.