Эрнст Питаваль - Голова королевы. Том 2 Страница 6

Пролитая кровь ее любимца Риччио и жестокое унижение, которому она подверглась в ту ужасную ночь, сделали ее лицемеркой. Теперь в ее жилах бродил яд и побуждал ее рисковать короной и жизнью, чтобы отомстить за гнусное убийство, а потом раздавить изменника, который обманул ее сердце, смертельно уязвил ее и все-таки еще тешил себя мыслью, будто глубоко оскорбленная женщина способна его простить.

Глава пятнадцатая

НЕПОСТОЯНСТВО

Лорд Лейстер покинул замок Кэнмор, чтобы отправиться в Лондон и представить королеве отчет о своем неудачном сватовстве в Шотландии. Он так наслаждался в объятиях Филли, что горел нетерпением опять вернуться домой. Дэдлей сдержал слово. Без всякой пышности, в глуши уединения, состоялась его свадьба. Кэнморский священник в присутствии Ламберта и его дочери вложил руку Филли в руку лорда, и счастье назвать нераздельно своим прелестное существо, которое, казалось, жило и дышало только им, опьянило его.

Филли не возражала, когда муж предложил ей держать пока в тайне их брак. Горячие поцелуи были ее единственным ответом: ведь Дэдлей был ее миром, ее гордостью; все сосредоточивалось для нее в нем одном.

Лейстер был бы самым бесчувственным негодяем, если бы у него явилась хотя бы отдаленная мысль обмануть Филли, чувство стояло у него на первом плане, оно вспыхивало в нем, как солома, и он не сомневался, что огонь страсти в нем вечен.

По дороге в Лондон он болтал с Кингтоном о своем счастье и рисовал яркими красками свои идиллические мечты, не замечая улыбки хитрого слуги, который совершенно не догадывался о том, что его господин успел уже дать свое имя похищенной им девушке.

Пельдрама послали вперед заказать помещение. Лейстер объявил, что намерен провести в Лондоне никак не больше трех дней, но Кингтон шепнул конюшему:

— Пусть кастелян Лейстер-Хауза приготовится, мы проведем в Лондоне всю зиму.

Чем ближе подъезжал Дэдлей к резиденции Елизаветы, тем сильнее ныло у него сердце. Он боялся, как бы королева не задержала его при своем дворе на более продолжительный срок.

Елизавета, узнав о прибытии Лейстера, назначила час приема. Для этого она выбрала не большой аудиенц-зал, а менее обширную, хотя не менее роскошную комнату.

Елизавете было тридцать лет. Не будучи безусловно красивой, она имела в себе что-то ослепительное и умела усилить это свойство своими туалетами. Однако, умная, страстная и полная величия, королева была подвержена слабости тщеславия и слишком уверена в своей обольстительности. Поэтому она часто соединяла самые непринужденные проявления своей прихоти с внушительным величием, гордое достоинство с бесцеремонностью, неприступность в своем высоком звании с женским кокетством.

В день приема Лейстера на Елизавете была великолепная, вышитая золотом бархатная юбка, а опушенный мехом корсаж облегал грациозный бюст; в золотисто-белокурые волосы были вплетены шнуры, унизанные блестящими драгоценными камнями, под высоким стоячим воротником сверкали бриллианты.

Для своего первого появления перед Елизаветой Лейстер выбрал дорогой, но неприхотливый костюм. Он явился не победителем, его отвергли, и, когда он с потупленным видом преклонил колено перед королевой, которой прежде так смело смотрел в лицо, Елизавета почувствовала, что должна дать ему удовлетворение как государыня и как женщина.

— Встаньте, милорд Лейстер! — сказала она, благосклонно глядя на него. — Мы уведомлены лордом Рандольфом о результате вашего посольства и не ставим вам в вину того, что наши надежды не осуществились. Мы не вправе порицать шотландскую королеву за то что она отвергла искательства иностранных государей, так как и нам самим политика и наша личная склонность предписывали отклонить сватовство тех же самых коронованных особ. Но мы надеялись, что наша сестра, нуждавшаяся как женщина и королева в опоре, придаст некоторую цену нашей рекомендации. Мы ошиблись в своих предположениях и должны, к сожалению, признать, что именно наши доброжелательные советы были единственной причиной того, что вас приняли подозрительно. Тем горячее благодарим мы вас за ваше усердие и готовность исполнять наши желания и в знак нашего королевского благоволения назначаем вас старшим шталмейстером нашего двора.

Дэдлей был так озадачен этим милостивым приемом, решительно не согласовывавшимся со всеми его ожиданиями, что позабыл поблагодарить королеву за дарованное ему отличие и не сразу нашелся, что ответить.

— Милорд, — спросила пораженная государыня, — наша милость пришлась вам не по душе?

Дэдлей, вторично преклонив колено, ответил:

— Ваше величество, я был готов к немилостивому приему, потому что заслужил его, а вы осыпаете меня своими щедротами. Я показал себя недостойным оказанного мне доверия и сделал уже необходимые распоряжения, чтобы в тихом уединении своих поместий сожалеть о том, что мне не посчастливилось исполнить ваши желания. Первая услуга, которой потребовала от меня благосклонность вашего величества, окончилась неудачей, а незаслуженная новая милость может только пристыдить меня вместо того, чтобы придать мне бодрости. Поэтому прошу вас, ваше величество, уволить меня, недостойного слугу, от занимаемых мною должностей.

Для Елизаветы существовало только два объяснения такой странной подавленности Лейстера: или отказ Марии разбил у него заветные надежды, и тогда, следовательно, он забыл ее ради шотландской королевы; или же этот самолюбивый человек рассердился на нее за то, что она навязывала ему супругу, и в таком случае гордость не дозволяла ему оставаться у нее на службе.

— Милорд, — возразила она, — вы смелы! Вы позволяете себе опровергать мое решение, вы называете себя недостойным, когда я намерена вас наградить. Не совершили ли вы какого-нибудь безрассудства, которое скрыл от меня лорд Рандольф? Или вы полагаете, что тот, кто домогался руки Марии Стюарт, не может быть слугою английской королевы? Говорю серьезно, обдумайте свой ответ. Нам интересно послушать, воздух Шотландии или вид нашей венценосной сестры произвел в вас такую перемену, что вы пренебрегаете тем, что в былое время сочли бы для себя за высокую честь.

— Ваше величество, — ответил. Дэдлей, — ни воздух Шотландии, ни вид королевы Марии Стюарт не изменили меня, а еще того менее осмеливаюсь я опровергать ваше решение. Я только прошу позволения не принимать вашей милости, потому что чувствую себя недостойным ее и полагаю, что не заслуживаю нового доверия. С той минуты, как я покинул Лондон, я смотрел на себя, как на изгнанника, на которого возложили известную задачу. Если бы она удалась, мною остались бы довольны, но не вернули бы меня из печального изгнания, а в случае неудачи милость королевы могла бы даровать мне прощение.

Елизавета угадала упрек, скрытый в этих словах, и он дал ей понять, что Лейстер отвергает благоволение королевы только из-за того, что ему пришлось отказаться от благосклонности, которую она дарила ему как женщина. Она самодовольно улыбнулась, ее тщеславие одержало победу и было польщено тем, что Дэдлей не забыл ее в Голируде. И все чувства, охватившие ее при первой встрече с этим красавцем, опять ожили в ней.

— Милорд, — заключила она, — я не увольняю вас от ваших должностей: мне нужно прежде убедиться, насколько основательна была ваша скромность. Но прежде всего я ожидаю от вас отчета в вашей миссии. Государственные дела в Шотландии мне непонятны; надеюсь, что вы достаточно наблюдательны, чтобы вывести верные заключения хотя бы о странном выборе, сделанном моей сестрой. Двор я отпускаю. Милорд Лейстер, следуйте за мной в мой кабинет.

Лорды низко кланялись, когда Елизавета проходила мимо них, Лейстер же следовал за ней с невольной робостью в душе. Ее слова о том, что она может возвысить того, кто принижен, для его честолюбия были соблазнительной приманкой, уже начавшей оказывать на него опьяняющее действие. Уж не помышляла ли Елизавета выбрать его себе в супруги? Не ради ли одного испытания отправляла она его в Голируд? Ее милость, которою она щедро осыпала его, отказ дать ему увольнение — все говорило за то, что королева хотела вознаградить его за удар по его самолюбию и готова позволить ему высказать ей это в глаза. Но что он скажет ей? Мыслимо ли сознаться королеве, что его мужское тщеславие забавлялось ею? Мог ли он сказать гордой дочери Генриха VIII: мужчина, осмелившийся признаться ей в любви, утешился служанкой Марии Стюарт? Он чувствовал, что ответом на такое признание послужили бы, пожалуй, плаха и топор палача. Но как осмелиться скрыть от нее его женитьбу? В чем ином было спасение, как не во лжи? Дэдлей проклинал час, когда подал Филли руку, и в то же время был готов пожертвовать своим графством и очутиться с нею за морем вместо того, чтобы следовать за Елизаветой в ее кабинет.