Сергей Мосияш - Александр Невский Страница 6

Юрий Всеволодич, поймав на себе благодарный взгляд мальчика, охватил его за плечи и спросил негромко, по-отечески:

— Ну, брате, проси еще, что хочешь.

Он заглянул ему близко-близко в лицо, выдохнул почти нежно у самого уха:

— Ну?

— Сорочонка, — прошептал Александр.

Юрий Всеволодович подумал, что ослышался.

— Кого, кого?

— Сорочонка. Наторенного сорочонка, — пояснил княжич. — У тебя тут во Владимире есть.

Юрий Всеволодович стиснул зубы, чтобы не засмеяться над детской причудой сыновца, спросил, сохраняя внешне серьезность:

— Где ты его видел?

— А как въехали мы, так один мальчишка бежал с сорочонком впереди нас.

Великий князь обернулся, поманил пальцем дружинника — слугу своего и Федора Даниловича. Когда они приблизились и стали почтительно у князя сбоку, он повелел им:

— Езжайте оба, найдите мальчишку с сорочонком. Я дарю ему их.

— Сорочонка? — спросил настороженно Федор Данилыч.

Юрий Всеволодич посмотрел на кормильца с укоризной.

— Обоих. Мальчишку и тварь эту.

Тогда слуга спросил тихо и учтиво:

— А ежели мальчишка из вольных, великий князь?

— Тогда купите, — бросил князь и отвернулся к застолью.

V

ЦЕНА ЧЕЛОВЕКА

Здоровенная девка шла вдоль тына и, перестукивая палкой колья, приговаривала весело:

— Богатый, бедный, вдовец, холостец… Богатый, бедный, вдовец…

Увлеченная этим немудреным гаданием, не заметила, как подъехал и едва не стоптал ее княжий дружинник.

— Ах! — вскрикнула с перепугу и убежать хотела, да куда там — пятеро конных окружили ее.

— Здравствуй, красавица!

— Здравствуй, да не засти.

— Ну, отроковица, кого нагадала? — спросил весело дружинник.

— Кого нагадала, про то мне знать, — огрызнулась девка.

— Ай, языкаста. Мало порота.

— А скажи нам, дева, — спросил седобородый. — Где тут горшеня живет?

— А который вам? Их тут целый край.

— А тот, у которого сынишка с сорочонком бегает.

— A-а, Петрила, — девка стукнула палкой по тыну. — Вот здесь и есть.

Конные подъехали к воротам, двое спешились и, передав поводья спутникам, вошли во двор. Девка осталась у тына. Людей княжеских она признала и теперь доведаться хотела, зачем они в этот захудалый край явились.

Петрила вместе с сынишкой Ратмиром хлебали из горшка чечевичную похлебку, когда на пороге явился боярин с княжеским дружинником. Вскочил Петрила. Не чаял не гадал чести такой для себя. Сынишку в бок толкнул: встань, дурень.

— Здравствуй, Петрила, — сказал Федор Данилович, хмурясь отчего-то и этим еще более пугая бедного хозяина.

— Здравствуй, светлый боярин! — отозвался поспешно Петрила и опять толкнул в бок сынишку: здоровайся, кланяйся.

Ратмир поклонился гостям низко. Боярин долго и внимательно смотрел на мальчика и, когда уже смутил его окончательно, сказал:

— Пусть отрок выйдет.

— Ступай в гончарню, — подтолкнул сынишку Петрила. — Меси пока глину.

Пришедшие проводили взглядами мальчика, прошмыгнувшего между ними, и это не ускользнуло от Петрилы. Тревога его возросла.

А меж тем Федор Данилович переглянулся с дружинником, но милостник и так понимал, что главный ответственный за это дело он — слуга великого князя. Кормильцу что: его дело — «подарок» принять.

Дружинник прошелся по избе, потом присел к столу, кашлянул. Видно было — не знал, как к разговору приступить.

«Молодо-зелено, — подумал Федор Данилович с неудовольствием. — Пока мужик напуган, надо начинать, а он тянет».

— Послушай, — вдруг заговорил дружинник, присмотревшись к Петриле. — Я где-то тебя видел. Где?

— Я тоже тебя сразу признал, господине, — отозвался Петрила. — Из-под Липицы мы вместе бежали.

— Так это ты тогда коня своего князю отдал?

— Я, — улыбнулся как-то криво и неохотно Петрила.

— А сам как же?

— Я что — мужик. Кому я нужен. Да и мне не привыкать. Камышами, камышами, так и убег.

— Не догнали, стало?

— Где там. Без коня-то оно сподручней хорониться.

Федор Данилович, поняв, что дружинник повел разговор совсем не в ту сторону, начал покашливать, покрякивать. Но милостник ровно оглох — никакого внимания на эти знаки.

— Ну а коня-то у великого князя спросил после? — допытывался он у Петрилы.

— Где там. До того ль ему тогда было, едва стола не лишился, в одной сорочке во Владимир прискакал. А тут еще бы я со своей клячей.

— Так, так, — многозначительно сказал дружинник и потрогал на поясе кожаную калигу[38]. Расстегнул ее, вынул две серебряные гривны.

— За богом да князем, Петрила, ничего не пропадет. Вот тебе за твоего коня.

Бросил серебро на стол, любуясь впечатлением, которое произвел на мужика, и красуясь своей щедростью. А Петрила и впрямь онемел от богатства, неожиданно свалившегося на него.

— Это… Это князь… сам велел? — спросил он, заикаясь от волнения, охватившего его.

— Сам, сам великий князь, — подтвердил не сморгнув милостник.

— Господи, — закрестился Петрила, — пошли ты ему, нашему благодетелю, многие лета. Я уж и забыл про то… — лепетал он растроганно. — А он помнит. А?

— Ладно, ладно. Бери, не бойся. Все без обману. Вон и свидетель есть, что куны за коня ты получил, — кивнул милостник на Федора Даниловича.

Петрила сгреб гривны, поискал на пояске калиту, никогда там не бывавшую, жалко засмеялся над собственной бестолковостью и кинул их в горшок, стоявший на печи.

— А где же жена твоя? — спросил дружинник.

— Царствие ей небесное, — закрестился Петрила. — В прошлом году померла.

— Трудно без жены-то?

— Э-э, господине, куда как худо.

— А что ж во второй раз не женишься?

— Да оно бы ничего, оно бы… да мальчонка…

— Мешает, — подсказал милостник.

— Мешает, оно так, — поддакнул Петрила.

Кормилец с милостником быстро переглянулись, и Федор Данилович подумал уже с удовлетворением: «А не глуп милостник Юрия».

— Мешает, — повторил Петрила и вдруг, поймав эти взгляды, понял, что попался в ловушку. И тут сразу все их переглядывания, все их покашливания стали ясны ему как божий день. Сердце оборвалось от страшной догадки: «За Ратмиркой! Господи, пособи!»

— …Мешает глину с песком, — в отчаянье выкручивался Петрила. — Помогает… Я бы без него…

— Ну вот что, Петрила, — оборвал его дружинник, — твоего мальчонку мы берем на службу к князю.

Петрила испуганно замахал перед лицом руками, словно отгоняя страшное видение.

— Нет, господине… Не губи за-ради Христа. Помилуй. Какая с него служба.

Он упал на колени, пополз униженно к ногам дружинника, пытаясь ухватить его за полу кафтана.

— Ой, что ж я буду делать оди-ин…

— Пошто один? Женишься. Эвон девка у тына на тебя ворожит. Коня купишь, куны есть теперь.

Услыхав о кунах, Петрила вскочил, бросился к печке, вытряхнул гривны из горшка.

— Возьми их, возьми. Только не отымай Ратмирку.

— Отойди, дурило, — осердился дружинник, отводя его руку. — Это тебя за коня. И Ратмирку твоего не за так берем.

Он опять открыл калиту, отсчитал шесть гривен, бросил на стол. Поднялся, хмуря брови, приказал:

— Зови мальчишку.

Обезумевший от свалившегося на него несчастья, Петрила не видел денег на столе, не понимал толком, что говорят ему.

— Ой, не губи, господине! Не отымай дите!

— Кто у тебя, дурака, отымает? Тебе куны за него дают, — сердился все более дружинник. Выхватил еще гривну, бросил на стол.

— Семь гривен за мальчишку! Ты слышишь, семь гривен! — кричал он возмущенно.

Федор Данилович понял, что Петриле сейчас и пятьдесят гривен не в радость будут, надо по-другому с ним. Он подошел к Петриле, взял его за плечи почти ласково, кивнул милостнику, чтоб тот помолчал, а сам заговорил негромко и даже сочувственно:

— Сколько лет сынишке-то?

— Восемь, господине, восемь всего.

— Это не мало. А вот у княгини, чуешь, у княгини сынишку в три-четыре года отымают.

— Так у меня, окромя его, никого нет, — всхлипнул Петрила, почувствовав в тоне боярина участье. — Я ж как перст останусь.

— Что делать, Петрила, — вздохнул Федор Данилович, — такова воля князя. А кто ж против ее пойдет? А? Вот ты пойдешь?

Довод этот сломал Петрилу, он даже мыслить супротив князя не смел, не то что воле его противиться. Кормилец это сразу заметил и продолжал утешать:

— Ты ж не супостат дитю своему? Нет. Что он у тебя увидит тут? Горшки? А при князе, если служить хорошо станет, в милостники может выйти. Тебе ж еще и радость будет за сына.

Петрила, потерянный и оглушенный, стоял посреди избы. Теперь можно было ему и приказывать, но Федор Данилович опять же попросил тихо и сочувственно: