Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая Страница 6

— Вы бы шли по домам, молодые. Не дай бог, вас батька услышит… А час придет — и вас вестовые на круг на майдан покличут, — остановил молодежь есаул Охлопьев.

— Ан не уйдем из избы! — загалдели молодые.

Но как только услышали, что на площади сам атаман, тотчас же крикуны, притихнув, торопливо покинули войсковую избу.

Пройдя сквозь толпу собравшихся перед крыльцом, нагнув голову в низких дверях, вошел атаман Корнила со свитой. Впереди есаулы внесли в избу косматый войсковой бунчук, украшенный лентами, и серебряный брусь[3] на подушке.

За Корнилой шли писарь с печатью, казначей и прочая старшина.

Все помолились по чину и поклонились друг другу. По обычаю надо было по очереди спрашивать о здоровье, но донские старики нарушили порядок.

— Пошто тайный круг созвал, атаман? — крикнул Золотый.

— Что за тайности, батька! — зашумели вокруг седые казаки.

— Пусть запорожцы всем казакам расскажут свои войсковые дела, — потребовал старый Ничипор Беседа.

Корнила ударил брусем по столу.

— Кто тут атаман, дед Беседа? Давно ли тебя вместо меня в войсковые обрали? Пошто же мне не сказали, чтобы брусь и бунчук в твои руки сдать! — властно одернул Корнила. — Затем обирают старшину, чтобы Доном править, послов принимать и посольства вершить. На том шум покончим и дело учнем. Слыхал я, браты запорожцы дюже спешные вести к нам привезли. Не будем томить их пустою брехней. Сказывай, Боба! — спокойно и твердо закончил Корнила.

— Атаманы честные, донские казаки! К вашей милости братской! — воскликнул рябой запорожский полковник Боба. — Вы маете счастье жить на родной на русской земле вольной волей, а у нас поляки отняли счастье. Бачьте, дывытця на нас, любы браты! В родной земле мы живем, як в темной темнице. Молили мы вашего государя принять Украину в русские земли, под царскую руку. Не взял!.. Молили нам дать в допомогу стрельцов. Не дает! Зовут нас бояре: мол, вольных земель на Руси доволе, кто хочет — селитесь, живите. А я вас спрошаю, братове: можно ли матку свою родную отдать на терзанье латинцам, бросить ее да тикать в иной край?!

— Не мочно, Ондрий! Не мочно! — крикнуло несколько голосов.

— Не можно, братове! — твердо, как клятву, повторил Боба. — Забрали паны великую власть над нашим казачеством, как дома сидят на шее у хлопов, и не покинут добром они русскую землю. Великие крови бушуют по всей Украине уж третий год…

— Не парубки тут собрались! Слыхали! — перебил кто-то Бобу.

— Ты сказывай дело: пошто прискакали? Чего морочишь!..

— Як поп на клыросе, проповедь нам выголощуешь! — нетерпеливо зашумели донские казаки.

— Боба — он человек дуже книжный. Ему надо с присказкой! — добродушно съязвил кто-то.

Боба с укором взглянул на насмешника.

— Горит Украина! — хрипло сказал он. — Нет больше мочи терпеть нам панское зверство… Браты донцы! Молит гетман Богдан у вас допомоги, в ком живо казацкое сердце…

Боба достал из шапки письмо с войсковой запорожской печатью и отдал его Корниле.

Атаман посмотрел на печать и передал сложенный лист войсковому писарю.

— Читай, письменный, — сказал он, нахмурясь.

Письмо украинского гетмана говорило о том, что народ может долго терпеть неправды, столетиями свыкаться с повседневной нуждой и неволей и тогда только восстает, когда жизнь его станет страшнее смерти.

Писарь читал бесстрастно, но по строгим и напряженным лицам донцов было видно, что каждое слово письма падает прямо в сердца.

Гетман писал о том, как поляки в два дня выжгли мать городов русских — Киев, истребили всех жителей Фастова, как даже женщины на Украине взялись за оружие, защищая землю и вольность родного народа, и теперь, в месть за восстание украинского крестьянства, паны загоняют по избам людей и в избах сжигают, а тех, кто спасается от огня, сажают на колья. Одному из казачьих полковников паны живому сняли кожу с головы и набили ее мякиной, а в Фастове положили казачьих детей на решетку, под которой были горячие угли, и панскими шляпами раздували огонь, поджаривая живых младенцев.

Писарь умолк, но молчание не прервалось среди донцов. Задумчивость охватила их. Многие думали уже: хорошо ли к походу подкованы кони, какую взять ратную сбрую, какой мушкет. Другим представлялась степная дорога, а иным — даже битва.

— Браты донцы! — сказал, вновь поднявшись, Боба. — Слыхали вы письмо нашего батьки Хмеля. Молим у вас допомоги не для себя — для заступы за русскую землю и веру, за наших малых детишек да женщин!

— Молим у вас! — повторили за Бобой и все запорожцы.

— Не басурманы! Чего нас молить?! Все поедем! — выкрикнул Разя.

— Всем Доном вздынемся разом!

Шумный и возбужденный говор поднялся между донских казаков. Иные из них уже вскочили и двинулись к Бобе. Но войсковой атаман, негромко крякнув и тяжело опершись о край стола, поднялся, и казаки опустились снова по своим местам. Взгляды всех уставились на Корнилу. Плечистый и рослый, он снял с головы кудрявую шапку, движением широких плеч и локтей отбросил за спину крылатые рукава и острым взором обвел собравшихся.

— Братцы наши родимые! Запорожцы! — начал Корнила Ходнев. — Сердце рвется, как слышим про ваши печали! Вот сам бы сей час не стерпел — да и ногу в стремя. Эх, и порубали бы мы тех нечистых панов!.. Али не хватит у нас добрых рубак?! — обратился Корнила к своим землякам.

— Забыли враги, каковы у нас вострые сабли!

— Поднимемся — пух полетит от проклятых!

— Геть панщину з Украины! Сбирайся, братове! — зашумели в ответ атаману казаки, вскочив со своих мест.

Корнила легонько стукнул брусем по столу, давая знак, что еще не окончил свою речь. Донцы приутихли.

— Сколько есть на Дону казаков — все вам братья! — сказал атаман, обращаясь опять к запорожским посланцам. — Нынче же мы от себя отправим станицу в Москву к государю. Станем его молить, чтобы послал нас против поляков, а тем временем будем точить сабли да коней кормить. И как только придет государев указ…

— Часу нет ждать, атаман! — перебил Корнилу товарищ Бобы, черноглазый молоденький Наливайко, с едва пробившимся усом и еще по-детски румяным лицом.

— А нам без того не можно, казак! — твердо сказал Корнила. — Коли мы сами пойдем на ляхов, то быть нам в раздоре с московским белым царем: у государя с поляками нынче мирно. Вы польскому королю подлежите, а мы Российской державе. — Чей хлеб едим — того слушаем!

Речь Корнилы всех словно бы озадачила. Донские молчали. Разя обвел испытующим взглядом лица и увидал, что понизовые станичные атаманы, потупясь в пол, согласно кивают головами и лишь верховые гости да старики, случайные участники тайного круга, смотрят на атамана с недоумением и гневом.

Разя слегка усмехнулся, взглянув на деда Золотого.

«Вот старый дурень! Он думает, что Корнила взаправду к тому ведет! Ай, хитер кум! Глядите, как все повернет на иной лад…» — заранее забавлялся Разя, предвкушая атаманскую хитрость и пытаясь ее разгадать.

Красный, словно сейчас из бани, поднялся Боба.

— Не верю! Не верю тому! — гневно воскликнул он. — Слушай, Дон! Не можем мы без допомоги домой воротиться! Когда не пойдете вы с нами, то ляжемо все мы на землю тут, биля[4] ваших станиц, хлеба не прикоснемся, капли воды не возьмем в рот да тут же у вас и умрем…

— Тут и умремо! — твердо повторили за Бобою запорожцы.

— Грех смеяться над бедной, поруганной Украиной! — с прежней страстью продолжил лихой запорожский полковник. — Братцы донские! Неужто от вас, не от своей поганой души говорил атаман Корнила?! Как сказать запорожцам, что вы изменили братству?! — И, обведя в отчаянье взглядом всех бывших в избе, заметив сочувствие во взорах казачества, услышав глухой ропот, Боба простер обличающий перст в сторону атамана. — Знать, то велики дары, Корней, принял ты от польского короля. Ляхи, ляхи купили тебя, твою совесть! — закончил Боба.

Такой же багровый, как Боба, поднялся с места Корнила.

— Не горячись, братец Боба! — скрывая обиду на дерзкую речь, возразил атаман. — Скажите гетману Хмелю, что мы ото всей души желаем вам одоления недругов наших, а сабли поднять без царского изволенья не в силах… Со слезами пойдем к государю молить, чтобы нас послал. Не так ли, браты атаманы? Пиши, письменный! — властно обратился Корнила к войсковому писарю.

— Не бреши, собака, за всех казаков! — перебил его дед Золотый. Он вскочил со скамьи и шагнул к Корниле. — Давно говорят, что ты продался московским боярам, а те — кумовья панам. Что хочешь пиши со своим письменным, а донские казаки и без Москвы пойдут воевать на ляхов.

— Старый кобель, в своей псарне свару заводишь! — крикнул войсковой писарь. — Царская немилость падет на весь Дон. Никто за то спасибо тебе не скажет!

— Молчи ты, чернильный пачкун! — зашипел на писаря Иван Переяславец.