Афанасий Коптелов - Великое кочевье Страница 6

— Человек побежал!.. Вон, смотрите… ветки качаются.

Борлай слышал, как его слова, перебрасываемые от всадника к всаднику, повторяясь в гулкой дали, раскатились по отзывчивым лесным вершинам.

— Шапка на нем из козьих лап! — крикнул он.

Кочевники остановились возле говорливой речки. Мужчины развьючивали лошадей, ловили жеребят и неподалеку привязывали на арканы. Тревожно мычали коровы, запираемые в тесные загоны, блеяли овцы. Собаки сосредоточенно лаяли в сторону леса, покрытого темно-синим налетом сумерек.

— Зверя чуют, — сказал Содонов.

— Нет, не зверя, — едва вымолвил Тюхтень, страх сковал его губы. — Так собаки лают к несчастью. Горный дух рассердился… Не покамлали.

А темнота все сгущалась и сгущалась. Неприветливая долина напоминала глухое место, куда обычно увозят покойников.

То и дело хныкали голодные дети, утомленные перекочевкой. Тихо, чтобы не слышали мужья, голосили бабы.

Старухи повторяли примету: «Зверь аил тронет — умрет кто-нибудь».

— Все здесь подохнем.

— А я первая, — бормотала Чаных. — Приедет мой от поганой девчонки и со злости изувечит меня.

Поблизости чернели уцелевшие аилы. Их было немного. И хозяева их, видя беду соседей, тоже помрачнели. А ведь они стремились сюда, как перелетные птицы в родные просторы севера. Минувшей ночью в каждой семье до самой утренней зари говорили без умолку: в новых аилах жизнь будет полна светлых дней, как некошеный луг полон цветами. Детишки мечтали о том, как заботливые отцы устроят им лежанки возле чистых стенок из свежей лиственничной коры, представляли себе, как пахнет молодой травой и цветами земля необжитого аила, как вкусно густое молоко, хранящее ароматы солнечной долины. Хозяйки всю дорогу хвалились своими коровами: удои на летних пастбищах будут обильными, в кожаных мешках буйно забродит молоко, превращаясь в ядреный чегень,[11] и арака из него выйдет горячей огня и пьянее водки. Девушки верили, что на новом становье их встретит счастье, что в это лето гулять им на свадьбах и в играх проводить лунные ночи, когда горят на земле неугомонные цветы ярче звезд. Отцы семейств надеялись, что на новоселье их будет сопровождать достаток и удача. Вот они, новые аилы, так манившие кочевников. Теперь становье напоминало старые могильники.

Подойдя к взволнованным сородичам, Борлай решительно сказал:

— За аилы приниматься пора. Разводите костры!

— Принимайся, пока тебя Эрлик не оседлал, — пробормотал Содонов.

— Да, на Эрликово место попали, — поддержал Сенюш Курбаев. — Всегда он цветистыми лугами человека завлекает.

Взошла луна, и люди повеселели.

Собирая раскиданное по всему лугу корье и торопливо закрывая дыры в бурой оболочке жилища, Борлай вполголоса повторял:

— Медведь не может так. И вихрь тоже не может…

Вскоре ему попался пласт лиственничной коры со свежей царапиной. Он долго ощупывал ее, а потом бросился к толпе:

— Смотрите! Вот.

Помахал обломком коры над головой.

Первым ощупал царапину Тюхтень.

— Медвежий коготь, — сказал по-стариковски твердо.

— Не говори глупостей! — крикнул Утишка. — Топором рублено, но так, чтобы посчитали за медвежью царапину.

— Я и говорю: человек… Злой человек… чтобы напугать нас, — убеждал Борлай. — Помните, видели след на снегу, на перевале?

И снова заполыхал многоголосый спор.

Поднимая ногу, чтобы перешагнуть порог своего потревоженного аила, Борлай почувствовал легкий озноб. В детстве, в юности он много раз видел, как отец переставлял жилье с одного места на другое. Причинами таких внезапных перекочевок являлись то смерть лошади, то болезнь коров, то еще какое-либо несчастье. При этом отец обычно говорил: «Несчастливое место выбрал». И сам он, Борлай Токушев, не раз откочевывал — хотя бы на ружейный выстрел — с несчастливых мест. А сегодня он должен был сделать по-иному. Он знал, что с его уходом отсюда долина снова опустеет. И он твердо решил не уходить, несмотря ни на что. Здесь он проверит, правдивы ли приметы стариков.

Достав обломок кремня, он дрожащими пальцами прижал к нему щепотку мягкого, как вата, темно-зеленого трута и с размаху ударил большим, похожим на подкову кресалом. Во все стороны брызнули мелкие искры. Трут задымился. С первого удара добыт огонь! На лице Борлая появилась улыбка. Он опустился к очагу. Но огонь вспыхивал и капризно угасал. Токушев шепотом уговаривал его:

Мягкая зола — постель тебе,Белая пыль — тебе подушка.

Карамчи боком вошла в новое жилище, готовая в любую минуту выбежать оттуда.

Она торопливо пробормотала:

— Огонь, разводимый тобой, пусть будет богат хорошими углями, а наша жизнь на новом месте пусть будет богата светлыми днями.

Услышав шепот жены, Борлай замолчал. Она не должна знать о его тревоге. Не должна слышать, что он, как старик, тоже шепчется с огнем.

— Он и так разгорится, — сказал громко, подбадривая Карамчи.

Сухие щепки запылали, и в аиле стало светло. Хозяйка повеселела.

Сунув люльку с ребенком на кровать и закурив, она начала суетливо обставлять жилье. Продымленной занавеской отгородила супружеское ложе, к сырой стропилине привязала чумазых кермежеков.

Борлай достал из берестяной сумины пучок веток можжевельника и бросил на горячие угли жертвенника, — черные «караульщики» закрылись дымом.

Вскоре аил показался обжитым, и Борлай окончательно отогнал от себя думы о рассерженном горном духе.

Рядом с хозяином сидел первый гость — Утишка Бакчибаев. Угощая друг друга, они выкурили по две трубки.

Карамчи достала кожаный тажуур, покрытый изображениями оленей, и налила мужчинам по чашке араки.

Гость первым опрокинул чашку и, пожелав хозяевам, чтобы их скот на новом месте нагулял побольше жиру, поднялся с земли.

— Пойду и я жилье налаживать, — сказал Утишка спокойно и деловито.

Ночью задымили соседние аилы. Мужчины, успевшие обосноваться, помогали пострадавшим сородичам собирать раскиданные жерди, стропилины и кору. Деревянные скелеты снова оделись лиственничной корой.

В полночь Борлай пошел к младшему брату. Чаных сидела возле очага, поджав ноги, и часто добавляла дров в костер. Против нее — Тюхтень, рядом с ним — Ярманка; он только что приехал и сейчас не отрывал глаз от пылающих поленьев. Возле него — сам Токуш. Лицо черное, как у кермежека. Старик убаюкивающим голосом рассказывал длинную сказку-поэму. Веки его, давно лишенные ресниц, часто смыкались, а на морщинистом подбородке вздрагивали седые волоски.

— Аилы наши ломал злой человек. Вот доказательство, — начал Борлай, показывая трубку, вырезанную из лиственничного сука. — Возле своего аила поднял.

Тюхтень взял трубку, долго рассматривал на ней поясок из красной меди с изображением елочек, а потом сказал:

— Дальним человеком делана. Я такого рисунка в жизни не видал. Наверно, проезжий потерял.

— Потерял наш враг, когда кору с аилов сдирал, — возразил Борлай. — Тот, кто убежал от нас в лес.

Дневной свет падал в просторный аил через дымовое отверстие и просачивался в щели. Ярманка отворил дверь и взглянул на восток. На бледном небе застыли белые груды далеких облаков. Солнце было какое-то грустное. Даже воздух казался горьким, будто полынь.

Младший Токушев проверил, много ли пороху в рожке, висевшем возле винтовки, есть ли пистоны. Пуль было всего семь штук, и он решил сходить к брату за пулелейкой. Четыре детских глаза безотрывно следили за всеми движениями молодого отчима. Ему показалось, что испуганные взгляды детей несли укор и в то же время умоляли. Плечи Ярманки вздрогнули, точно кто-то тряхнул его.

«Мать им многое рассказала и заставила следить за мной», — подумал он.

— Отец, ты на охоту собираешься? — спросил старший, когда отчим направился к двери.

— На охоту, — пробормотал Ярманка, и ему показалось, что дети по дрогнувшему голосу поняли, что он лжет. Ярманка выбежал из аила и захлопнул дверь.

«Ребятишки подохнут без меня, как выброшенные из гнезда галчата. Разве я могу их оставить? — думал он. — Я им теперь вместо родного отца. Что было бы со мной, если бы меня отец бросил таким малышом? Я заменю брата, ушедшего с земли, — и сила его будет моей силой».

Ярманка вспомнил, что с малых лет хотел быть таким же, как старший брат: без промаха бить белку в глаз, знать все соболиные повадки, а козлиные тропы видеть — как морщины на своей ладони. Если потребуется, ездить с хорошо вооруженным отрядом, чтобы утверждать в горах новую власть, которая, по словам того же Адара, о бедном народе заботится больше, чем отец о своих малолетних детях. Потом ему хотелось быть таким же начальником в волости, каким одно время был умерший брат. В памяти встал тот день, когда Адар, приезжавший навестить отца, полушутливо сказал: