Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство Страница 6

И Джон старательно исполнял эти свои обязанности в начале обучения в Харроу, а затем у него появился свой «раб». После поступления в Харроу младшего брата Джона, Хьюберта, последний какое-то время был «рабом» старшего брата. Джон, правда, старался как можно меньше обременять своих «рабов». Дружеское понимание и помощь в работе младшему школьнику соединялось у Джона с покровительством, позволявшим «стащить» порцию уже отрезанного торта, а то и двух.

Были и другие, по мнению Джона, менее объяснимые школьные правила. Так, нельзя было ходить по улице с закрытым зонтом, а брюки надо было непременно подворачивать и шляпу следовало надвигать на лоб. До перехода в старшие классы вдвоем с товарищем нельзя было ходить. Нельзя также проявлять восторг, за исключением игры в крикет или футбол. Нельзя говорить о себе или своих родных, тем более демонстрировать семейные фотографии. В случае наказания следовало проявлять к этому полное равнодушие. Последние ограничения, считал Джон, были связаны с тем, что вообще любое проявление эмоций, конечно же, признак дурного тона.

Джону надо было привыкать и к новому режиму питания. Обед в Харроу был в 1.30, и только в 6.30 чай, причем к нему подавали лишь немного хлеба с маслом. Джон, привыкший к традиционному английскому чаю в 5 часов с многочисленной закуской, вынужден был дополнительно брать себе в это время чашку горячего шоколада со сдобной булочкой. В воскресенье, когда чай был в 5.30, можно было обойтись без этого, но почти все ученики дополнительно подкреплялись сосисками или сэндвичами. На это у Джона ежедневно уходило 6 пенсов, что он счел необходимым отметить в письме к родителям. Избытком карманных денег его не баловали.

Требовались деньги и на то, чтобы обставить свою комнату. Было принято украшать ее безделушками и картинами, но особую честь имели серебряные кубки – награды за спортивные победы. В одном из писем к родителям Джон просил прислать деньги на кресло. «Кресло, – писал он, – стоит 12 шиллингов 9 пенсов. Подушки к нему стоят 13 шиллингов 9 пенсов…».

А вот спортивных трофеев Джону было не занимать. Тогда больше почестей приносили успехи в спорте, а не академические достижения. И он мечтал получить право носить свои «цвета»: шапочку члена футбольной команды, «феску», и спортивный костюм члена крикетной команды, имеющей право выступать в матчах между Итоном и Харроу на стадионе Лордз.

В 1882 г. Джон был переселен в Мортон-Хауз мистера Х. Е. Хаттона. Там имелся специальный дневник, в который записывались все успехи его обитателей и в спорте, и в учебе. Джон с гордостью мог показать отметки в нем о своих достижениях. Уже во время первого семестра в Мортон-Хаузе он выиграл место в футбольной команде Мортон-Хауза и удостоился права носить «феску». В следующем семестре ему пришлось участвовать в «торпидс» – футбольных матчах младших школьников. Джон стал капитаном футбольной команды Мортон-Хауза в результате скандала, задевшего честь и достоинство бывшего ее капитана – здоровенного малого, который умел дать отпор противнику и был главной опорой своей команды. Случилось это как раз накануне второго футбольного состязания. Невозможно было представить себе, что началось, когда он отказался участвовать в игре! Потерпев моральный и физический урон, он последовал примеру Ахиллеса в Троянской войне и удалился в свой боевой шатер. Стены Мортон-Хауса дрожали от ожесточенных споров. Джон, как и все младшие, был на стороне капитана своей футбольной команды. Но, после того как он дезертировал, капитаном стал Джон Голсуорси, и от него теперь зависело, будет ли команда Мортон-Хауза вообще играть. Джон справедливо считал, что, если бы он объявил забастовку в знак сочувствия, остальные последовали бы его примеру. Вечером, после многочасовой «фронды», Джон сидел один в комнате, так и не решившись еще, что предпринять. Внезапно вошел староста Мортон-Хауза, прислонился к дверному косяку и сказал:

– Ну как, Джон, ты-то не подкачаешь?

– По… по-моему, капитану зря надавали… зря… – запинаясь, пробормотал Джон.

– Может быть, и так, – сказал староста, – но интересы команды – превыше всего. Сам знаешь.

«Кому сохранять верность?» – подумал Джон, раздираемый противоречивыми чувствами, и смолчал.

– Слушай, Джон, – сказал он вдруг, – ведь всем нам будет позор. Все зависит от тебя.

– Ладно, – хмуро отозвался Джон. – Буду играть.

– Молодчина!

– А все равно, по-моему, нечего было трогать капитана, – бессмысленно повторил Джон. – Он… он ведь такой большой.

Староста подошел почти вплотную к старому скрипучему креслу, в котором сидел Джон.

– Когда-нибудь, – медленно проговорил он, – ты сам станешь старостой. Придется тебе заботиться о престиже шестого класса. И если ты позволишь всякой неотесанной дубине, вроде вашего бывшего капитана, безнаказанно (Джона потрясло это слово), безнаказанно хамить ребятам, тем, что поменьше ростом и послабее, все пропало. Бить противно кого бы то ни было, но лучше уж вздуть грубого верзилу, чем малыша из новеньких. Тем более что ваш бывший вообще свинья – подвел всех нас: у него, видите ли, спинка болит!

– Не в этом дело, – возразил Джон. – Это… это было несправедливо.

– Если это несправедливо, – сказал староста кротко (удивительно кротко), – значит, вся система никуда не годится, а это большой вопрос, Джон. Во всяком случае, не мне его решать. Мое дело – управлять тем, что есть. Давай лапу и завтра жми так, чтобы чертям стало тошно, договорились?

С притворной неохотой Джон протянул ему руку, чувствуя, однако, что староста окончательно перетянул его на свою сторону.

Этот разговор привел Джона к пониманию необходимости безусловного исполнения своего долга, несмотря не только на эмоциональное восприятие происходящего, но и на собственную оценку событий. И этот свой долг Джон исполнял с бьльшим удовольствием именно в спортивных, чем в других занятиях, он был не очень прилежным учеником. Тем не менее он весьма успешно переходил из класса в класс и, закончив старший шестой, был выпущен из школы.

В 1883 г. Джон выигрывает школьные состязания в беге и становится капитаном гимнастической команды Мортон-Хауза. В следующем 1884 г. он становится старостой Мортон-Хауза, полноправным капитаном футбольной команды Мортона и членом футбольной команды школы, он также занял второе место по прыжкам в высоту.

С 1885 г. Джон уже капитан школьной футбольной команды. В том же году он выигрывает состязание в беге на полмили, а в 1886 г. выигрывает как на дистанции в полмили, так и в милю. Джон всегда нервничал перед состязаниями и ненавидел себя за это. Последние соревнования по бегу проводились в конце дня, поэтому, чтобы успокоить свои нервы, Джон два часа просидел в своей комнате, поедая апельсины и читая Дэвида Копперфильда, с поднятыми к камину ногами, согревая икры. К началу соревнований Джон чувствовал себя в наилучшей форме. Однако бег дался ему очень тяжело, и он понял, что согревание икр и поедание апельсинов непосредственно перед состязанием не лучший способ подготовки к ним. Правда, ему уже больше не приходилось состязаться в беге.

Подругам сестер Джона нравились его фотографии в спортивной форме: стройного, с правильными чертами лица, немного сурово сжатым ртом, волевым подбородком и прямым честным взглядом. К тому же он обладал притягательным легким баритоном и со времен своего участия в хоре в Борнмуте любил петь.

У Джона сложились хорошие отношения с четой хозяев Мортон-Хауза мистером и миссис Хаттон. Миссис Хаттон была швейцаркой и намного моложе своего супруга (она была его второй женой). Джону она представлялась очень живой и музыкальной. Она делала все, что было в ее силах, для поддержки музыки в Мортоне. Естественно, миссис Хаттон не могла не привлечь Джона к участию в хоре. Музыкальными занятиями в Харроу руководил Джон Фармер, который также оказал на него благотворное влияние. Джон вошел в число двенадцати лучших певцов Харроу.

Больше всего ему нравилось исполнять старые Британские песни: «Викарий Брэй», «Ода табаку», «Песни араба», «Лирическая» Гарольда Боултона и другие, а также, конечно, песни школы Харроу. Из них Джон, переписывая слова, составил целый фолиант. Его энтузиазм и прилежание были отмечены в письме Дж. Фармера матери Джона: «Ваш сын – одна из моих опор. Его голос не силен, но легкий приятный баритон…».

Джон многим интересовался, но он не мог бы сказать, что он что-нибудь мог представить себе как дело своей жизни. Так, два с половиной года он состоял членом школьного Филателистического клуба. Он вступил и в школьное Дискуссионное общество, но почти всегда молчал на собраниях. Ему казалось, что его сверстники не смогут его понять, а иногда просто не хотелось выносить свое мнение на публичное обсуждение. А он казался товарищам слишком серьезным, и ему не хватало легкомыслия и чувства юмора для настоящего сближения с ними. И они считали Джона довольно замкнутым. Действительно, он всегда держался строго и с достоинством, был спокойным, скромным, несамонадеянным и непритязательным, и его никак нельзя было назвать самодовольным.