Николай Кочин - Князь Святослав Страница 6

Только в самых тайниках дворца взяточничество стало процветать ещё с большим размахом, потому что царь об этом не мог знать, всё было в руках первого министра. Словом, евнух извлёк из этих добродетельных мероприятий и побуждений василевса огромнейшие суммы и страшно обогатился вместе со своими подручными. Он брал под подозрение каждого, если знал, что тот имел средства откупиться. В то же время министр молился и постился хлеще василевса.

Никифор был им доволен. Но была довольна и мотовка и тайная распутница царица Феофано, бывшая жена Романа, погубившая его ради нового мужа. Она любила роскошь, траты, веселье, презирала посты и надсмехалась над монахинями. Паракимонен угождал, льстил, потворствовал порокам и этой венценосной супруге. Он изыскивал для неё бешеные деньги на наряды и тайные пиры, в которых отказывал ей бережливый василевс, и на которых после поста и молитв сам первый министр предавался объедению, а тонкой иронией над постниками утверждал к себе прочное расположение Феофано. Он стал сводником царицы в её непрестанной охоте за красивыми гвардейцами двора, он с нею надсмехался над тем, о чём за минуту до того в общении с императором отзывался с восторгом.

— Надо уметь угадывать мысли венценосных особ, так он решил раз навсегда. — Сановнику не следует иметь своего мнения. И благодаря бога, я ещё ни разу не разошёлся во мнениях с теми, кто выше меня.

Его положение при дворе было прочно. Паракимонен ревниво следил за всяким, кто приближался к трону и немедленно его устранял, не останавливаясь перед физическим истреблением.

Так что когда ему доложили о приезде Калокира в столицу, он сразу же насторожился. Он отлично знал этого способного, изворотливого и крайне честолюбивого чиновника из Херсонеса, который упорно добивался аудиенции у самого василевса. До этого василевс не раз и вызывал сметливого наместника, и пытался через него разузнать о намерениях опасного Святослава. И уж одно это, что василевс помнил о Калокире, заставляло евнуха сильно тревожиться и держать ухо востро. В своё время, пытаясь угодить Феофано, и ещё не подозревая адского тщеславия в этом высокомерном, обольстительном и блестящем аристократе, евнух сам ввёл его в спальню царицы. И от евнуха не укрылось, что царица, вопреки привычке, наигравшись с предметом своего любострастия, на другой день забыть об этом, стала на этот раз понуждать Василия приводить Калокира к ней всё чаще и чаще. Это уж слишком!.. И то беспокоило, что Калокир настойчиво начал добиваться того, чтобы самому василевсу с глазу на глаз доложить о чём-то «самом важном». Это даже напугало паракимонена. Он привык, чтобы всё шло к царю только через него. С другой стороны он боялся, что сделает упущение по службе, не доведя до василевса это «самое важное».

Василий видел, что с прибытием в Киев Святослава, победителя Востока, международные дела Ромейской державы ещё более осложнились, и иметь такого опасного соседа не было в интересах империи, которая и без того переживала тяжёлые дни. Поэтому в данной ситуации Калокир может сразу подняться очень высоко. Никифор был столь же строг к проступкам подданных, как щедр для тех, кто имел успехи в деле и оказывал верные услуги.

Перед тем, как вести наместника к василевсу, паракимонен разглядывал его, стараясь проникнуть в тайну помыслов. Впрочем то же самое делал и Калокир:

«Я знаю, что василевсу я сейчас нужен и поэтому ты со мной ласков. Но ты следишь за мной и будешь всегда готов отравить меня при случае, если василевс будет благоволить мне ещё больше», — почтительно склонившись, так приблизительно расценивал своё положение наместник.

«Я допущу тебя к царю, — мысленно решал евнух, елейно улыбаясь, — но если ты играешь двойную игру: князю говорил одно, а василевсу скажешь другое, я сгною тебя в темнице. И имя твоё будет забыто навсегда. Не таких молодцов я укрощал и не таким хитрецам переламывал хребет».

Благословляю тебя на добрые дела, — сказал он умильным тоном. — Ты всегда был нашим добрым вестником и преданным слугою божественного василевса. Наша милость всегда с тобой. Я доложу сейчас василевсу о твоём прибытии…

Вскоре паракимонен докладывал Никифору:

— Я не знаю, владыка, можно ли полагаться на чистоту его побуждений, но его следует выслушать. Он в дружбе со Святославом; херсонесцы одним глазом всегда глядят в сторону Киева, помышляя о полной вольности. За ним будем смотреть. Он умён, образован, принят в лучших домах столицы…

Никифор поморщился:

— Из брехунов? Довольно мне одного милого племянника.

Речь шла о его племяннике Иоанне Цимисхие, блестящем молодом аристократе, который славился начитанностью и вольнодумством, и был любимцем царицы и всех патрикий.

— Они приятели?

— Да, владыка. Вольнодумец вольнодумцу поневоле друг. Вместо «Отцов церкви» читают Лукиана.

Никифор не любил книжников. Всю жизнь проведший в походах, занятый практическими делами, он считал образованных людей, а особенно сочинителей всякого рода, вредными людьми, подрывающими авторитет царя и церкви. Он был твёрдо убеждён, что священного писания, традиций царского двора и правил церкви вполне достаточно, чтобы понимать мир и строить жизнь подданных. И в людях он, — этот бесстрашный и опытный полководец, ценил больше всего умение приказывать и повиноваться. Рассуждающих подданных, тем более чиновников, он прогонял немедленно.

— Пусть придёт, этот умник, — недовольным тоном сказал Никифор.

С бьющимся сердцем Калокир прошёл много коридоров и комнат, украшенных цветною мозаикой и расписанных красками с изображением библейских событий. Двери в палатах были литые из серебра или убраны золотом и слоновой костью. Царский приём испокон веков был так обставлен, что прежде чем попасть в палату, надо было увидеть богатство и блеск двора и предстать перед царём потрясённым и наперёд подавленным его величием.

В лабиринте дворца всё время попадались сановники, слуги, суетящиеся и обеспокоенные, что-то несущие, куда- то спешащие. Наконец молодого человека остановили в зале, где были развешаны драгоценные одежды василевсов, венцы, золотое оружие и прочая утварь. Ожидавшие приёма должны были разглядывать роскошные украшения и, кроме того, отсюда насладиться видом моря. Оно омывало окраины пышных садов, было нежно-голубого цвета в сиянии дня. Всё кругом блестело, сияло, искрилось, ошеломляло изяществом и роскошью. У всех ожидающих приёма были лица вытянутые, настороженные, беспокойные.

Строго, по этикету на цыпочках прошли высшие титулованные особы: кесари, новелиссимы, куропалаты; за ними прошли магистры, анфипаты, протоспафарии, в дорогих сверкающих драгоценными украшениями одеждах. Все они уже подготовились к полному подобострастию. Когда дверь из зала ожидания в Золотую палату открывалась, оттуда вырывались серебряные звуки органов и слышалось рычание медного льва.

Калокир был принят после всех, этим давалось понять, что его появлению при дворе большого значения не придавалось.

Вход в Священную палату нарочно был сделан низким, с таким расчётом, чтобы входящий уже от самой двери шёл к василевсу с согнутой спиной. Калокир, входя, только успел мельком увидеть в конце зала василевса на троне, устроенном по образцу трона царя Соломона, да шевелящихся и рыкающих медных львов. В священном трепете он упал перед престолом лицом вниз. Когда он поднялся, то увидел царя под потолком, высоко над собою. (В то время, как распростёртый на полу, допущенный на приём, приходил в себя от изумления, трон особым винтом поднимался вверх). Потом Никифор спустился весь в блеске, как неземное существо. Золотые органы гремели. Огни многочисленных свечей в серебряных подсвечниках излучали ослепительное сияние.

Никифор, ещё не вполне пришедший в себя от столь неожиданно выпавшего на его долю царского величия, излишней пышностью церемониала хотел подчеркнуть легитимность своего положения и поэтому впадал в крайнее преувеличение. Суровый этот воин, привыкший к походному быту и резким окрикам солдат, к полевым шатрам, всей душой презиравший дворцовый этикет, блеск и роскошь, окружил теперь себя всем этим ещё тщательнее, чем «законные» порфирородные василевсы, чтобы внушить всем естественность своего от них преемства.

В сводах палаты Калокир заметил богатые предметы из эмали, мантии, порфиры царей, на перилах галереи стояли огромные серебряные вазы отличной чеканки. Всё это не укрылось от Калокира, который был на приёмах при царе Романе, и он решил, что это неуклюжее броское украшательство — знак внутреннего беспокойства царя, неустроенность его грызущей совести. И это самое должны были понимать слишком проницательные царедворцы и втихомолку смеяться над своим узурпатором-царём.

Когда василевс очутился на своём обычном месте и наместник Херсонеса посмотрел на его лицо, оно несмотря на искусственно мужественную осанку василевса, было усталым и печальным. Эта чрезмерная презентативность, в которой легитимные цари чувствовали себя как рыба в воде, ибо она была им привычна, доставляла суровому воину на троне одну только скуку и муку. Маленькие глазки под густыми бровями слишком встревоженно бегали от предмета к предмету. В поредевшей чёрной бороде серебрилась седина, на щеках она выступала ещё явственнее. Калокир хорошо знал, что этого мешковатого, толстенького, низкорослого и безобразного мужлана ненавидела обольстительная и жизнерадостная Феофано и могла терпеть только до случая. В постели между жгучими ласками она не раз признавалась Калокиру в этом, подбивая к соучастию в преступных замыслах.