Людмила Шаховская - На берегах Альбунея Страница 6

Они любили детей, но не тем чувством, как любят люди цивилизованные; у диких япигов имелись своеобразные ощущения любви или жалости к ближним. Им казалось, что самое лучшее благо для детей есть не сохранение их жизни, а доставление им могущества и вечного почета памяти из рода в род почти наравне с памятью Пара, – поэтому и весь вопрос тут заключался не в том, с кем менее жаль расстаться, а, напротив, кто им всех милее и кто был всех милее их отцу при жизни, – кто, следовательно, будет ему приятнее и желательнее, как дух-помощник, служебный, подчиненный Пару, а живым людям – как защитник. Ничего не решив, хозяева обратились за советом к своему дяде, брату Лара, упросив его отложить самопогребение до окончания последнего, завершительного празднества их новоселья, и тот, согласившись быть совершителем акта «установки Пенатов», посоветовал предоставить их выбор самому Лару, объясняя, как надо это сделать.

В новой усадьбе на этот раз учреждено скромное, чисто семейное торжество и все оно произошло в стенах дома, без шума, без посторонних лиц, тихо.

Детям сказали только, что скоро придет дед из Лавиния и двум из них наденет серьги, проколет уши для этого.

Дети пробовали приставать с расспросами, «зачем», так как серьги носили только женщины, но их заставили отстать суровым ответом, что «так надо», так «дедушка хочет».

Они боялись операции, но не посмели ни просить об увольнении от нее, ни плакать, а наиболее добродушные в семье старались их уговорить, убедить, что им не будет больно.

Дети боялись деда из Лавиния, потому что это был суровый старик; приветливый со старшими, он к подросткам относился всегда сердито или пренебрежительно.

Наконец этот дед явился на берег Альбунея с целой толпой своих домочадцев и расположился ночевать в новом доме, объявив, что он «совершит свое дело» завтра на заре.

Старшие почти всю ночь не спали, что-то готовили – шили, мыли, чистили; мало спали и ребятишки от любопытства.

На очаге в этот день не стряпали, превратив его в жертвенный алтарь, но ничем не украшая, так как культ у япигов еще не развился в подробностях, состоя лишь из главной сущности.

На заре этого дня дед из Лавиния созвал к себе всех мальчиков семьи, годных стать Пенатами, велел им сесть на землю перед печкой в черте очага, отделенного камнями от остального утрамбованного грунта земли.

На их вопрос «зачем?» старик ответил, что намерен вместе с ними принести жертву дедушке Лару, а на дальнейшие приставания громко крикнул, чтоб делали без рассуждений, что им велят.

Когда молодежь уселась, старик перед каждым из них воткнул в землю очага по одинаковой палочке с навернутой на нее паклей. Эту паклю зажгли перед сидящими, наблюдая, чья скорее сгорит, упадет на землю, в то же время начав делать окликания Лара.

– Кто тебе всех милее, маститый?

– Кто тебе всех приятнее, старец, вином увеселенный?

– Молоком жертвенным смягченный, поведай нам, кого ты избираешь?

– Маслом политый дед, скажи, на кого из внучат падает взор твой?

При этих окликаниях япиги обильно лили на огонь в печке масло, вино и молоко.

Пакля упала прежде всех с палочки одного из сыновей старшего хозяина, а вторым избранником оказался его младший племянник.

Их тотчас вывели из-за камней очага и поставили перед ним.

– Ростом одинаковы... добрый знак! – воскликнул дед из Лавиния.

Ему кивнули, напоминая, чтоб не проговорился.

Из дома выгнали всех ненужных, позволив, однако, им глядеть в двери и окна на предстоящую церемонию, не объясняя, в чем она будет заключаться, чем, конечно, возбудили еще более сильное любопытство.

Окна из матерей мальчиков, не сдержавшись, заплакала, но муж за это прибил ее, увел в лес и привязал там к дереву на все время «дела».

«Избранников дедушки Лара» хозяева и старик из Лавиния стали переодевать в новое платье, какое носили в племени одни взрослые. На их вопросы «зачем?» отвечали, как и прежде, «так нужно».

– Это вам дедушка Лар дарит... стой смирно!..

И одного из будущих Пенатов чесавший ему спутанные кудри отец наградил звонким подзатыльником, после чего вопросы прекратились; прибитый Пенат начал всхлипывать, а его товарищ молчал, надувшись, насупившись, готовясь тоже расплакаться.

Дед из Лавиния срезал им «волосы жизни», чего дети, конечно, не поняли, и сжег в печке, как главный жрец семьи.

Отцы намаслили им головы, завернули их в охотничьи плащи из заячьих шкурок, дали каждому свирель и палку, нахлобучили шляпы из древесной коры и, крепко взяв за плечи, чтобы дети не вырвались, повели вокруг дома снаружи его стен.

Шедший впереди дед вполголоса бормотал слова их обречения, иногда требуя, чтоб мальчики что-нибудь повторяли за ним или говорили в подтверждение вроде: «обещаю» – «буду» и т.п.

Обведя трижды вокруг стен дома, дед поставил старшего на порог одной из боковых дверей, отдаваемой под охрану этого специального Пената, обмакнув его правую руку в жертвенную смесь веществ, помазал ею косяки, порог и притолоку; потом притянул уши мальчика сначала одно, потом другое к косякам, без малейшего внимания к его плачу, проколол и провертел их толстою костяною иглою, приложив каждое вплоть к косяку так, чтоб окрасить кровью.

На пороге другой боковой двери дед поступил точно так же с младшим обреченным, причем Пенат пытался заупрямиться, но этим вынудил лишь своего отца держать его крепче, а деда – отнестись суровее.

Введя снова в дом каждого назначенною ему дверью, Пенатов раздели до полной наготы и велели им лечь на пол, на разостланную холстину пред очагом; отцы стали их придерживать, подозвав для этого еще двоих старших родичей.

Старик начал громко призывать Доброго Лара с просьбой принять этих детей в товарищи, Пенатами его дома, не торопясь, старательно мазал их жертвенною смесью, посыпал зернами, поместил на них по маленькому свертку с бобами и рыбой, обвил им руки украшениями из медной проволоки вроде колец и запястий, продел это и в проколотые уши, нанизав в виде подвесок черные бобы, и скрутил концы проволоки.

Мальчики вздрагивали и тихо всхлипывали, но не смели ничем более активно выражать своего нежелания или страха; сердитый взор деда из Лавиния парализовал их чувства, а его сильная костлявая рука неумолимо совершала обряды над беззащитными телами распростертых внуков.

Когда все было кончено, он принялся тщательно, крепко завертывать и зашивать их на смерть в холстину, а другие родичи в это время рыли ямы для них.

С Пенатами возились долго.

Их густо обмазали по холстине глиной, под слоем которой они скоро задохлись, и уложили сушить перед ярко зажженным костром печки в черте очага, превратили этих мальчиков в подобие статуй или мумий, заключенных в футляры из глины, намалевали им краской из сажи глаза, брови, рты и ноздри, приделали длинные носы поверх настоящих.

Дед из Лавиния твердил, что «Пенаты хороши, удачно выбраны, потому что одинаковы ростом», а хозяева благодарили его за ловкость и быстроту действий над ними, за то, что те «под его рукой не успели раскричаться, не бились в глине».

Когда оболочка умерщвленных детей отвердела, их смазали составом древесных соков, от которого они обмуравились, стали лосными, как горшки, не подвергающиеся размягчению в земле. На эти статуи надели охотничьи шкуры и шляпы, прикрепили к ним свирели и посохи, поместили их стоя в приготовленные ямы у самой стены по сторонам печки. С ними зарыли охотничье оружие и живых собак.

ГЛАВА VII

Развитие культа япигов

Голос Доброго Лара остался преданьем в семье вследствие предположения его ближних, пировавших на новоселье, будто старик, в томлении предсмертной духоты, превозмогает свои муки тем, что поет, вторит пирующим.

Иногда мнилось кому-нибудь из его потомков, будто предок поет, подает голос из-под печки сквозь всю толщу прочной каменной кладки, какою он замурован, и насыпанной сверху земли.

Этот голос раздавался редко и служил предвестием какого-либо особенного радостного события в доме.

Случалось, что Добрый Лар плакал перед бедою, стонал в своем тесном каменном шкапчике.

При этом обыкновенно у очага били женщин, предполагая небрежности с их стороны при ежедневных угощениях Лара вчерашнею кашею, брошенной на огонь перед началом стряпни.

Старшие члены рода относились к жертвеннику Лара, очагу, с величайшим почтением, часто сжигая на нем хорошие вещи из охотничьей добычи или грабежа при набегах на соседей, а не могшее сгореть зарывали под очагом в землю – в жертву своему предку.

Но молодежь боялась Лара, старалась даже не подходить к устью печки.

– Там сидит, скорчившись, свернувшись в шар, «масляный дедко», – говорили, – он заедает тех, кого отдают ему.

И матери стращали детей этим «дедкой».

Такой страх имел свои основания, передавался от детей, видевших «приготовление Пенатов»; двое из их сверстников стали «болванами из глины с огромными глазами» – такими их сделал дед из Лавиния, потому что ему это велел «масляный дедко».