Юзеф Крашевский - С престола в монастырь (Любони) Страница 6

Во дворе на очагах жарились целые туши баранов, козлов и всякая дичь.

Вся женская прислуга с утра была занята приготовлением обеда, а старая Доброгнева даже на этот раз не оставляла своей прялки и только время от времени посматривала, что делается у очагов, особенно тогда, когда до нее доносился слишком громкий хохот. Но старухе стоило подойти ближе, как все моментально стихало, как только она уходила, шум поднимался снова.

Любонь, одетый с утра в богатое, расшитое платье тонкого сукна, ходил вокруг дома и смотрел, все ли в порядке.

Такое же точно платье в знак его достоинства старый Любонь велел одеть и Власту, даже меч он подобрал сыну старый и приказал не отлучаться от себя.

Ярмеж стоял во главе прислуги и батраков, он заботился о корме для лошадей и о свежем сене. Словом, как велит стародавнее гостеприимство, готовились не только к приему панов, но и слуг, и лошадей, и даже собак.

В то время, как Любонь разговаривал с несколькими близкими соседями, рассказывая им, как сын его жил у немцев в рабстве, во двор въехал, сильно запыхавшись, немолодой мужчина, довольно плотный и, соскочив с лошади, как юноша, подошел прямо к хозяину.

Увидев его, старый Любонь позвал конюха, но приезжий не отпускал от себя своего коня.

— Я сейчас обратно еду, — заявил он. — Счастливую весть привез вам, дорогой друг: милостивейший наш князь Мешко, услыхав, что у вас празднуют возвращение сына, едет к вам. Чтобы посещение его не застало вас врасплох, я нарочно опередил нашего князя, дабы предупредить вас об этом.

Услыхав это, Любонь побледнел, приезд этот показался ему подозрительным.

— Большая это честь для меня, которой я никак не ожидал, — сказал Любонь, и, подозвав слугу, велел поднести вестнику меду.

Стогнев выпил залпом поданный ему напиток и, поболтав еще немного с хозяином и присутствовавшими, отвесил общий поклон, и, вскочив опять на коня, поскакал обратно через леса и поля, чтобы снова присоединиться к свите князя.

После отъезда Стогнева, Любонь немедленно направился к излюбленному месту старой Доброгневы, где надеялся ее найти.

— Матушка! — обратился он к старушке. — Скверная штука вышла, хотя честь большая нас ожидает, но не к добру это… Князь Мешко к нам едет, будто на Власта посмотреть, однако я думаю, что ему приглянулась наша Гожа. Любить-то он меня любит, а только не постесняется похитить и увезти мою дочь. Так вот, скажите, матушка, Гоже, пусть из комнат не выходит…

Отец поник головою. Доброгнева тотчас же встала и, взяв прялку с собой, пошла с ней к внучке.

По тогдашнему обычаю, более достойным гостям прислуживали жены и дочери хозяина, а прислуга стояла вдали. Поэтому и Гожа готовилась к приему гостей. Она стояла у себя в светелке над двумя раскрытыми сундуками, а вокруг нее лежали разбросанные девичьи наряды. Она только что кончила заплетать свои длинные косы и собиралась надевать на голову венок, как в дверях появилась старая Доброгнева со своей неразлучной прялкой.

Когда старуха передала Гоже приказ отца не выходить к гостям, не скрывая вести о приезде князя, девушка удивленными глазами посмотрела на бабушку и села в углу.

— Что же тебе жалко? Пойди на чердак, отодвинь драницу и все увидишь, а гостям-то на тебя смотреть нечего… отец этого не хочет.

— Сделаю, как велит отец, — ответила недовольным тоном Гожа, — но ведь никто не съел бы меня глазами!

Доброгнева с укором посмотрела на нее.

— Много знаешь, стрекоза ты этакая! — проворчала старуха. — Еще как глазами пожирают, а девушке шутить с князем опасно. Насмотрелся на тебя довольно, присылал к отцу сватов, но отец отказал: много жен у него. Ты у него одна, и хочет, чтобы и у себя дома ты одной хозяйкой была. Добра тебе хочет…

И, заметив, что Гожа сидит грустная, приблизилась к ней и, поцеловав в лоб, ушла обратно.

Между тем то и дело приезжали новые гости, и в доме, и во дворе становилось все шумнее и оживленнее. Это были друзья хозяина, родственники и соседи из самых отдаленных мест. Всякий хозяин вез с собою не менее десятка прислуги, так что во дворе, за сараями, где было приготовлено угощение для челяди, становилось все шумнее, веселее и гораздо искреннее, чем за панскими столами. Оттуда доносились взрывы хохота, как удары грома.

Солнце уже садилось, когда парубок, наблюдавший с крыши дома, прибежал сказать, что приближается кортеж князя. Узнав об этом, Любонь со своим сыном, родственниками и прочими гостями вышел за ворота встречать Мешка.

В это время князья имели большую власть, чем за сто лет до этого. Жестокие войны с немцами и другими разбойничьими шайками, заставляли князей держать гораздо большее количество воинов; теперь князь имел почти неограниченную власть, и о прежних вечах, радах и свободе никто почти не вспоминал. Правда, князь уважал старшин, по мере возможности старался не раздражать их, но все-таки поступал так, как сам считал нужным, не спрашивая ни у кого совета.

В общем, род Пястов был не из суровых; они не забывали о том, что происходили от бедных крестьян, но неповиновения у себя не терпели, зная, что это внесет разлад в страну. Князь Мешко своим поведением сумел не только заставить себя бояться, но и любить себя, хотя имел большую власть, чем Пепелки, которых свергали за их крутой нрав и притеснения народа.

Князь, подъезжая к Красногоре, замедлил шаг, и те, кто вышли его встречать, имели возможность видеть, как он, подбоченясь и весело улыбаясь, ехал впереди на серой лошади.

На нем был легкий плащ, вышитое платье, пояс с золотыми украшениями и шляпа с белым пером. У пояса висел меч в золотых ножнах, украшенных драгоценными камнями, богатое седло было пурпурного цвета, равно как и узда. Всякий узнал бы в нем воина, так легко и уверенно он сидел ьа лошади, нисколько не обращая внимания и не беспокоясь о том, что конь рвался нетерпеливо вперед и становился на дыбы.

Мешко был видный и красивый мужчина в цвете лет, он носил темную бороду коротко подстриженной, длинные волнистые волосы падали ему на плечи, а в темно-синих лучистых глазах отражались сила, храбрость, доброта и радость жизни. Красные, несколько полные губы, на которых блуждала добрая улыбка, казалось, были созданы для того, чтобы вкушать все, что мир ему преподносит как своему господину. Во всей наружности князя было что-то неуловимое, вследствие чего легко можно было в нем узнать пана и владыку, привыкшего к повиновению, хотя доброго и милостивого.

Мешко все сердца располагал к себе, несмотря на то, что каждый знал, что в гневе князь был страшен. Взгляд Мешка был открытый, ясный, но по временам в глазах его мелькали какие-то огни, как молнии, подымавшиеся со дна души. Иногда по его лицу проходила какая-то страшная дрожь, но тотчас исчезала и сменялась добродушной улыбкой.

И любили его все подданные и дрожали перед ним, зная, что хотя князь ни на что не смотрит, а видит и знает все, что делается кругом. В мирное время князь часто навещал в качестве соседа кого-нибудь из землевладельцев, как теперь, например, Любоня, зато окружающие дрожали, когда князь собирался в поход, — это был уже иной человек.

У себя в замке Мешко развлекался со старшинами болтовней за кубком вина или шалил со своими женами, и тогда казалось, будто только для этого и создан он; но когда собирался в поход, тогда сибарит уступал место суровому воину, которому ни голод, ни холод нипочем…

В обществе приближенных князь держался добродушно и просто, казалось, у него нет тайн. Тем не менее Мешко был очень лукав, скрытен, а при случае мог перехитрить, кого угодно.

Умение хитрить особенно обнаруживалось в тактике с немцами. Никогда он не говорил того, что думал, и все, что предпринимал, являлось полной неожиданностью для окружающих. Даже старшины, прислушивавшиеся вечно к его словам, никогда не знали, что Мешко предпримет на следующий день после веселья, песен и шалостей, а он вдруг приказывал подавать своего коня и мчался со своим отрядом на границу своих владений.

Приходили к нему какие-то оборванцы, похожие на нищих, но которые имели доступ к князю во всякое время дня и ночи; князь с ними запирался и о чем-то подолгу беседовал, но никто не знал о чем.

Поэтому, хотя Мешко и казался легкомысленным и пустым, его очень уважали за большой ум.

Таков был князь, который подъезжал теперь к дому; за ним ехали два близких родственника, Стогнев, управляющий замком, двое старых воевод и кучка приближенных молодых людей; все, по требованию Мешка, который любил роскошь и блеск, были одеты и вооружены богато и очень нарядно.

При виде хозяина и его гостей, стоявших с непокрытыми головами, лицо князя еще более прояснилось. Он придержал коня, и Любоня, который склонился к его коленам, мило приветствовал, хлопая его по плечу, а остальным, которые ему делали земные поклоны, кивнул головой. Мешко, легко соскочив с коня, отдал его поджидавшему слуге.